Она вышла из класса и была одна, что меня удивило. Обычно ее окружала толпа людей. Теперь она выглядела задумчиво, держа книжки обеими руками. Было просто следить за ее белокурыми волосами – вот они пересекли холл, промчались сквозь толпу, повернули к стадиону, где обычно проводились собрания и матчи по баскетболу. Где Джоан выступала миллион раз. Я помню прямоугольные лампы вдоль окон, мимо которых шла Джоан, все еще прижимая книги к груди.
Я прижалась к холодной стене рядом с дверью. Стадион был огромным, вмещал сотни людей, но сегодня он был только для двоих: Джоан и меня.
Я вышла из тени.
– Джоан, – мягко промолвила я, и она склонила голову набок, но тут из-за трибун появился еще один силуэт.
Нас стало трое. Джон, сперва подумала я, выпускник, с которым Джоан встречалась последние несколько месяцев; но Джон был выше этого парня, он держал себя иначе. Этого парня я раньше не видела.
Джоан подошла к нему. Я ощутила что-то странное в своем животе; я сразу же все поняла. Джоан ступала очень тихо; когда она подошла, он страстно поцеловал ее, держа за затылок. Я никогда не видела, чтобы так целовались, с открытым ртом, с явным обоюдным желанием. Джоан не отпрянула – она целовала его в ответ. Она была голодна, как и он.
– Давай избавимся от этого, – сказал он; я не видела его, но прекрасно слышала. Его голос был низким, сдавленным. Он взял книги Джоан и бросил их на металлическое сиденье. Я была уверена, что кто-то вот-вот зайдет, – я задержала дыхание на секунду, на две – но никто не зашел.
На Джоан был розовый кашемировый свитер с короткими рукавами; он ласкал руками ее грудь, сначала едва касаясь, затем – сильнее и сильнее, пока Джоан не застонала.
Я никогда не слышала подобных звуков от нее. Она оглянулась. Но Джоан обычно не оглядывалась. Она никогда не осторожничала. Завернув за угол, она вошла в открытую дверь и встала на колени. Он толкал ее вниз, а она все стонала. Я подумала о ее голых коленках на трибуне, о давлении его рук на ее плечи. Он торопливо и неуклюже расстегнул штаны – я была шокирована увиденным – и вошел в ее рот, странно нежно двигая тазом.
У меня закружилась голова. Его глаза были закрыты. Я не видела лица Джоан.
Когда она поднялась, я было собралась уходить, но парень заговорил.
– Теперь твоя очередь. – Его слова раздались эхом в пустом зале. Он завел руки Джоан под юбку, которую я выбрала для нее в магазине «Battelstein’s», чтобы она подчеркивала ее талию, – и Джоан издала еще один неведомый мне звук, и снова, и опять. Она откинула голову назад, а он взял ее под шею. Сперва я подумала, что он может сделать ей больно, но он просто помогал ей встать. Я видела ее напряженную шею, изгибы ее груди под свитером. Они слились в странном танце без правил.
За дверью прозвучал чей-то заблудившийся крик. Джоан обернулась в мою сторону. Я закрыла глаза, будто это могло сделать меня невидимой.
Тут она отвернулась, и я выскользнула со стадиона, побежала по пустому вестибюлю и вернулась обратно в шум и суматоху.
Спустя неделю, уже после ее исчезновения, мне было любопытно, сбежала ли она с этим парнем. Картинка ее, встающей на колени, всплывала в моем сознании снова и снова. Но я даже не знала его имени. Я точно не видела его раньше. Я искала его в столовой, в коридорах, но я не знала, кого именно ищу. Парня ниже Джона. Парня, которого ласкала Джоан.
Джоан сбежала, когда я была в Оклахоме на Пасху, с нетерпением ожидая окончания неловких выходных с моим тихим папой и его идиотской новой женой Мелани. Мелани, которая, перед тем как стать его женой, долго была его любовницей, смеялась над каждым своим высказыванием, над каждым его высказыванием, над любым высказыванием, которое вообще звучало, и подавала дурацкие канапе вместо нормального ужина. Их дом был большой и коробкообразный, украшенный безделушками Мелани. В общем, ничего общего с массивными стенами, старыми семейными портретами и чувством истории Эвергрина. Но, в отличие от моей матери, она была легка на подъем.
Когда я вернулась в Хьюстон, в аэропорту вместо Джоан меня встретила Мэри. По пути к машине через шумный вестибюль, полный прибывших и улетающих пассажиров, я сохраняла спокойствие; я сделала несколько глубоких вдохов и выдохов, как учила Иди, когда в детстве меня что-то расстраивало.
Возле машины нас ждал Фред в своей черной униформе; он наклонил голову и грустно мне улыбнулся. Мой страх подтвердился: Джоан пропала.
– Рассказывай, – сказала Мэри, как только мы сели на заднее сиденье машины, – все рассказывай.
– Джоан пропала, – сказала я, будто сама себе.
Я смотрела в окно на людей, возвращавшихся домой после празднования Пасхи. На уставших женщин в пастельных шляпках, на мужчин в костюмах, держащих за руки своих восторженных, счастливых детей. Их все еще восхищала сама поездка; они не знали о том, что родные когда-нибудь их бросят. Они не понимали, что любви не существует. Я прижалась лбом к окну и проглотила всхлип. Что у меня осталось?
Что я знала? Я сказала Мэри, что ничего не знаю, и вытерла слезы со щек. Мэри сделала вид, что не заметила этого. Я пыталась сосредоточиться на ее вопросах; пыталась понять, что она хочет услышать. Но я соврала насчет того, что не знаю ничего. Я знала, что Джоан сбежала подальше от меня. Что в ее планах на будущее меня не было. Пентхаус, в котором мы должны были жить вместе после выпуска; курс заочного обучения, который мы должны были посетить летом; вечеринки, которые мы собирались устроить: у нее пропало желание делать что-либо из этого. Она сказала, что хочет покинуть Хьюстон, уехать туда, где рождаются идеи, и ей это удалось. Той ночью я, выжатая как лимон, на удивление легко уснула. Я проснулась, когда было еще темно; взглянув на постель Джоан, я на секунду подумала, что она сбежала к парню, но потом вспомнила.
Меня охватила паника. Мое горло сжалось, я жадно хватала ртом воздух. У меня гудели голова и руки. Мои губы онемели. Я вонзила ногти в щеки, чтобы боль немного облегчила страдания.
В тусклом свете я подошла к шкафу Джоан и нашла платье с короткими рукавами, в котором видела ее последний раз, – в красивую лилово-желтую клетку. Я надела его.
Платье было велико на меня и пахло Джоан. Я взобралась на ее кровать и накрылась простыней. Взглянула ли она на мою пустую постель, перед тем как покинуть комнату? Представила ли она себе меня в Оклахоме, терпящую отца и его жену? Посочувствовала ли она мне? Или она была рада, что я не мешала ее планам осуществиться? Вспоминала ли она обо мне вообще?
Я заснула, думая о Джоан. И, думая о ней, проснулась. Перед тем как спуститься на завтрак, я, конечно же, переоделась в свои вещи, но Мэри так на меня пялилась, что я на секунду подумала, что забыла что-то снять. Я опустила взгляд на свою темно-зеленую юбку.
– Твое лицо, – сказала Мэри, и я потрогала себя за щеку.
– О, – сказала я. – Наверное, я поцарапала себя во сне.
– У тебя кровь на лице, Сесилья. Сходи умойся.
Царапина была небольшой; как только я смыла кровь, ее почти не стало заметно. Но было по-странному приятно видеть, что я причинила себе вред. Я хотела показать всему миру, что уход Джоан ранил меня.
Но я была слишком прагматичной для этого. Мир подумает лишь то, что я сошла с ума.
После этого, чувствуя себя особо одинокой, я иногда спала в одежде Джоан. Никто не знал об этом.
Каждый день Стюарт, дворецкий семьи Фортиер, складывал почту в аккуратную стопку и оставлял ее на серебряном подносе в холле, и каждый день я искала в стопке письмо от Джоан. Спустя месяц после ее исчезновения пришла открытка с полем голубых васильков.
«Я в порядке, – гласила надпись. – Не ищите меня. Люблю вас всех».
Я перевернула открытку. На почтовой марке было написано «Форт-Уорт», но я знала, что Джоан давно покинула Техас. Она была в Нью-Йорке. Она была в Голливуде. Ходили разные слухи. Но только я знала, что она была далеко от меня.
Мне хотелось разорвать открытку, но вместо этого я сунула ее обратно в стопку и проскользнула в уборную, пока Стюарт и Мэри не увидели, что я что-то разнюхиваю. В уборной стояло старинное зеркало, поверхность которого покрылось черными временными пометками. В тусклом свете я едва видела свое отражение. Теперь, когда Джоан нет, кто увидит меня?
Я ждала своей открытки, сигнала, адресованного мне лично. Она не могла отправить его в Эвергрин, поэтому, возможно, пошлет его Сиэле.
– Не получала ли ты каких-то необычных писем? – однажды спросила я Сиэлу, когда мы выходили из школы.
Фред ждал меня у крыльца.
– Нет, – медленно сказала она. Она видела меня насквозь, но я ничего не могла с собой поделать.
Мэри и Фарлоу тайно совещались у него в кабинете. Наняли детектива, затем другого, когда первый ничего не нашел.
Я бы никогда не проболталась о том, что Джоан хочет покинуть Хьюстон. Я бы никогда не проболталась о том, что видела на стадионе. Это стало ясным, когда планы Мэри относительно Джоан стали более конкретными, более реальными и подробными, чем я думала. Однажды я услышала, как она говорит Фарлоу, что Джоан «должна была стать открытием для мира». Но она не имела в виду мир. Я уже тогда это знала. Она имела в виду Хьюстон, и ее планы не предвидели того, что Джоан может уехать куда-то далеко от родителей, в место, где они не смогут повлиять на нее и проконтролировать.
