Весь следующий месяц я страдала лунатизмом и выпустилась из Ламарской старшей школы без Джоан. Мой отец прилетел из Оклахомы, и мы до ужаса печально пообедали в «Санни Лук», вдвоем. Я скучала по Джоан с ослепляющей силой. Я буквально не видела пути без нее. Отец предложил забрать меня в Оклахому, и все, что я сделала, – это рассмеялась ему в лицо. Что мне там делать? Подавать канапе с его женой? Я должна была остаться здесь, дождаться Джоан.
– Но что ты будешь делать, Сесилья? – спросил папа, нахмурив лоб.
– Неужели наконец пришло время обо мне позаботиться?
Он изменился в лице. Я совсем забыла, какой он чувствительный. Он не был хорошим человеком, но и плохим человеком тоже не был. По большому счету, он просто был не пара моей маме.
– Я справлюсь, – сказала я, неловко похлопав его по руке. Мы всячески старались не прикасаться друг к другу. – Как и всегда справлялась.
Теперь я думаю, как бы сложилась моя жизнь, если бы тогда я отправилась в Оклахому, в совершенно другой мир. В мир без Джоан.
– Что ж, Сесилья, – сказала Мэри через месяц после моего выпуска из школы, когда я в одиночестве ела овсянку на завтрак. Я проводила время так, как мы с Джоан всегда его проводили: ходила в бассейн по утрам, на шопинг, в кино с девочками. Иногда мы с Мэри и Фарлоу проводили безрадостные вечера за коктейлями перед ужином. – Думаю, пора.
Перед тем как встретиться взглядом с Мэри, я положила ложку на широкий ободок тарелки и промокнула уголки губ салфеткой.
– Пора? – спросила я, прекрасно понимая, о чем идет речь.
– Пора, – сказала Мэри. – Время переезжать из Эвергрина. Я уверена, что ты устала жить с нами, стариками. – Она засмеялась, а затем, будто только заметив меня, прервалась на полуслове. – Ты ведь понимаешь, не так ли, Сесилья? Я говорю о переезде в пентхаус. Переезжай туда и дожидайся Джоан там. – Она прижала палец к губам. – Она ведь не может вечно пропадать.
Мне хотелось зарыдать. Я насупленно осматривала столовую, стол из соснового дерева, за которым мы с Джоан сидели сотню – нет, тысячу раз. Сервант с запасным набором фарфора. И Дори, которая стояла в дверях и смотрела на меня. Мне хотелось к Иди. Я чувствовала ее запах. Я помнила, как идеально я вмещалась под ее подбородком, сидя у нее на коленках в детстве. Дори покачала головой и вернулась в кухню. Почти неуловимый жест, но я поняла: семья Фортиер – не моя семья.
Когда Джоан пропала, стало просто забывать о том, что Мэри и Фарлоу – не мои родители. Я спала в комнате их дочери. Я ела с ними. Они подарили мне золотой браслет на выпуск с золотой подвеской в виде буквы «Д».
– Это ведь твое настоящее имя или нет? – спросила Мэри, когда я пальцем коснулась буквы.
Она поцеловала меня в щеку, и я почувствовала себя любимой. Это было одно из редких проявлений любви от Мэри. Мэри была добра ко мне, но я не сказала бы, что она нежная. При этом я заслуживала ее любовь: я вела себя лучше Джоан. Я была хорошей, а Джоан – нет.
Мэри стояла надо мной – возвышаясь, как и всегда, – а я до того отчаянно хотела, чтобы она прикоснулась ко мне, что почти ощущала ее руку на моем плече. Она не прикоснулась.
Она стояла надо мной дольше, чем было нужно. Она смотрела на меня не с любовью, но и не со злостью. Я не могла разгадать этот взгляд. Внезапно я почувствовала, что все не так, как казалось. От меня что-то скрывали. А затем это чувство пропало с такой же скоростью, с какой и появилось, потому что Мэри наклонилась и поцеловала меня в щеку.
Мэри и Фарлоу были щедрыми людьми; куда я пойду – так вопрос никогда не стоял. Но теперь речь шла не об их щедрости. Они хотели, чтобы все в жизни Джоан оставалось на своих местах, чтобы, когда она вернется, все просто пошло своим чередом, будто она никогда и не уезжала.
На следующий день я уже была в центре Хьюстона. Был жаркий июль; набираясь сил, чтобы одеться, я прохлаждалась в лифчике и трусиках перед окном. Пришла Сиэла, чтобы помочь мне разобрать вещи – хотя и разбирать было нечего. Все мои вещи аккуратно висели в гардеробе, а туалетные принадлежности лежали в стальной нержавеющей тумбочке. Я выдохнула с облегчением, когда увидела, что все вещи Джоан тоже были там.
Мне никогда не приходилось тратить собственные деньги, что ждали меня на банковском счете в центре города, и иметь собственное жилище. Мое наследство, уже довольно солидное, выросло с момента смерти моей матери благодаря мудрым вложениям безликих людей. Конечно, я была не так богата, как Джоан, но, если бы было нужно, я могла бы провести остаток жизни в достатке. Я ненавидела ежемесячные выписки, которые присылал мне Второй национальный банк Хьюстона, поэтому, чтобы не видеть их, закрывала в ящике прикроватной тумбочки. Вместо мамы, занимающейся финансами, у меня была стопка бумаг с числами, которые я никогда не читала.
Сиэла вошла, посмотрела на огромные стеклянные окна и нарекла это место Банкой.
В последнее время ходили слухи, что федералы собираются проверить отца Сиэлы на отмывание денег, но Сиэла, казалось, не переживала на этот счет. Как говорится, она созрела; она двигалась вдоль комнаты, будто перед зрителями, которые смотрели на Джоан. Джоан все еще так ходила, где бы она ни была, только если ее чары не развеялись вдали от Хьюстона.
Когда Джоан пропала, Сиэла просто расцвела: теперь ее будут упоминать в прессе каждую неделю; она станет хьюстонской девочкой, которая принимает гостей. А затем Джоан вернется и заменит ее.
– По крайней мере ты не будешь одинока, – с улыбкой сказала Сиэла, кивнув в сторону окна.
Это правда. Казалось, все за мной наблюдают, хотя никто не мог видеть меня там, на четырнадцатом этаже одного из самых высоких зданий в Хьюстоне. Со мной также жила Сари, горничная, правда, мы с ней старательно избегали друг друга.
Сиэла ушла, и в дверь снова зазвонили. Я подумала, что это она что-то забыла.
– Входите! – крикнула я.
Но вместе Сиэлы на пороге стоял Фарлоу. Он явно сомневался, стоит ли заходить, хотя квартира и принадлежала ему. Я вскочила, чтобы встретить его, и он робко поцеловал меня в щеку.
– Тебе здесь нравится? – спросил он.
Шляпа все еще была на его голове; возможно, как знак, что он не задержится надолго. Я надеялась, что это именно так. Я никогда не могла подумать, что мне придется остаться с Фарлоу наедине.
Его кожа уже начала выдавать возраст, но годы совсем не затмили голубизну его глаз; по очертаниям лица, по густым седым волосам можно было представить себе, каким привлекательным мужчиной он когда-то был. Перед отъездом Джоан он отпраздновал свой семьдесят пятый день рождения.
– Сесилья? – сказал он, и я поняла, что не ответила на его вопрос.
– Мне нравится, – кивая, ответила я, хотя что еще я могла сказать?
Отсутствие Джоан было подобно смерти. Даже хуже смерти, потому что, когда умерла мама, у меня была Джоан, а теперь у меня не было никого. Фарлоу мог задать мне какой угодно вопрос, и я ответила бы так, как ему хотелось бы слышать.
– Можно? – спросил он и жестом указал на диван, который я только привела в порядок, диван, которому он никогда не придавал значения, но тем не менее купил.
Я кивнула. Я наблюдала, как он садится на низкую софу. Дизайнер обыграл пространство в новейшем стиле, квартира была глянцевой, современной и совершенно непохожей на места, где я жила до этого. Мне казалось, будто я живу в гостиничном холле. Впрочем, прошел всего один день. Я привыкну к пентхаусу так же, как привыкла к особняку Эвергрин.
Фарлоу явно был не в своей тарелке. Он не был создан для пропорций современной мебели. Ему нужна была объемная и увесистая мебель: потертый кожаный стул с высокой спинкой, гардероб из красного дерева, где он хранил свою ковбойскую шляпу.
– Джоан нет уже три месяца, – сказал он.
Я кивнула. Это было фактом, хотя и казалось невозможным.
– Я пришел один, без Мэри, чтобы узнать, связывалась ли с тобой Джоан.
– Только та открытка, – сказала я и прочистила горло. – С цветами.
Я понимала его, но хотела выиграть немного времени.
– Я имею в виду – лично.
Я улыбнулась и попыталась не заплакать.
– Нет, – сказала я.
А должна была! Джоан должна была написать мне письмо, позвонить. Отправить записку на адрес Сиэлы. Что-нибудь, что угодно. Я должна была получить какой-то знак, сигнал, что я все еще что-то для нее значу. Становилось все сложнее и сложнее надеяться, что Джоан любит меня, что Джоан просто не показывает своих чувств.
Фарлоу рассматривал хьюстонский горизонт. Я подумала, как же этот вид отличается от зарослей за окнами Эвергрин. Представлял ли он Джоан, смотрящую в окно? Интересовал ли его, как меня, вид из окна Джоан, где бы она ни была?
– Я надеялся, что она писала тебе. Надеялся, что хоть ты расскажешь мне что-нибудь о ее счастье.
Какая странная формулировка.
– О счастье?
– Ее счастье – это единственная вещь, которая когда-либо меня волновала. В отличие от ее матери.
