Фарлоу рассматривал хьюстонский горизонт. Я подумала, как же этот вид отличается от зарослей за окнами Эвергрин. Представлял ли он Джоан, смотрящую в окно? Интересовал ли его, как меня, вид из окна Джоан, где бы она ни была?
– Я надеялся, что она писала тебе. Надеялся, что хоть ты расскажешь мне что-нибудь о ее счастье.
Какая странная формулировка.
– О счастье?
– Ее счастье – это единственная вещь, которая когда-либо меня волновала. В отличие от ее матери.
Он слабо улыбнулся. Я никогда раньше не видела Фарлоу таким – тихим, вдумчивым, и это меня обеспокоило. Он продолжил свою речь.
– Мэри думает, что мы разбаловали Джоани. Слишком много свободы. Но для такой девочки, как Джоан… – сказал он, разведя руками. – Что нам еще оставалось делать? Ты знаешь, к Мэри на выпускном балу подошел один продюсер. Одна из ваших девочек оказалась его кузиной. Он хотел сделать Джоан известной. – Он посмотрел на меня. – Думаешь, она поехала именно туда? В Голливуд?
Мое лицо зарделось. Я впервые слышала о продюсере. Джоан ничего мне не рассказывала.
– Может, и так. – Я попыталась придать голосу оптимизм.
Я вспомнила о парне на трибунах. Вспомнила о Джоне, по уши влюбленном в Джоан. Я представила себе Джоан на кастинге, как это описывалось в журналах, среди других красивых девушек. Голливуд казался не самым плохим вариантом. Фарлоу вздохнул, снял шляпу и положил ее рядом с собой.
– Мэри думает, что она уехала именно туда. А я просто не понимаю, почему она не сказала нам. Я бы отпустил ее.
Он не отпустил бы ее.
– У моей девочки было все, – сказал он, и его тон застал меня врасплох. – Все, – повторил он.
И все же она уехала. Фарлоу смотрел на меня. Джоан, покинувшая его мир без разрешения, – он не видел в этом смысла.
После того как Фарлоу попрощался, не узнав совершенно ничего нового, я пошла в свою современную ванную. Лейка душа была такой широкой, что возникало ощущение, будто ты стоишь под дождем.
Я изучала свое отражение. Неудивительно, что Джоан выделялась среди всех нас.
В этот момент я почувствовала себя не более чем нанятой спутницей, шестеркой, невзрачной подружкой из тех викторианских романов, которые мы читали на уроках английского языка. Не считая того, что моя спутница – цель и смысл существования – сбежала от меня.
– Голливуд, – сказала Сиэла в один из вечеров под конец лета.
Мы сидели на белом кожаном диване в гостиной Банки и играли в старый бакелитовый маджонг, который я нашла в шкафу. Мы все еще были в купальниках и расстегнутых халатах. Большую часть дня мы провели у бассейна, как и множество других дней тем летом. Так мы провели бы их и с Джоан, будь она здесь.
Накануне мне позвонила Мэри и рассказала, что они нашли Джоан. Она была, как Мэри и думала, в Голливуде. И не планировала возвращаться.
– Да, – сказала я, – мистер Фортиер говорил мне, что она пытается стать звездой.
Я постаралась, чтобы голос был как можно более обыденным.
– Великая тайна раскрыта, – сказала Сиэла.
Мне не понравился ее тон, но я поняла, что она недооценивает способности Джоан, выставляя их нелепыми. Она не принадлежала Голливуду. Ее место было здесь, со мной. Все наши планы, наши затеи сводились к тому, чтобы ходить гулять каждый вечер, стать постоянными клиентами в клубе «Трилистника». Мы собирались провести две недели на холмах Хилл-Кантри. Собирались сбежать из Галвестона, когда жара станет невыносимой. Собирались полететь в Париж следующей весной, где Джоан должна была показать нам город и попрактиковать свой французский. Собирались вернуться в Хьюстон и найти привлекательных мужчин постарше – а не мальчиков, с которыми мы встречались в школе, – и ходить на свидания вместе. Мы представляли себе такую жизнь класса с восьмого.
Джоан в какой-то момент передумала. Она не брала трубку. И не брала в руки ручку. Она даже не передала мне ничего через Мэри. Я сделала что-то не так, обидела ее чем-то? Я ломала голову. Видела ли она меня тогда, на стадионе? Может быть, я провела слишком много времени с Сиэлой, слишком с ней сблизилась? Слишком настойчиво защищала Мэри? Но ни один из моих поступков, реальных или вымышленных, не заслуживал того, чтобы Джоан бросила меня. Я знала это. Ни ее внезапное исчезновение, ни ее новая жизнь, ни ее нежелание возвращаться в Хьюстон не были связаны со мной.
– Наверное, тебе обидно, что она не поделилась с тобой своими планами, – сказала Сиэла. Она с сочувствием смотрела на меня. – Мне очень жаль, Сесе.
Я чуть не сказала ей. Мы были очень пьяны, была поздняя ночь. Отчаяние. Это слово вертелось на языке. Я не использовала это слово ранее. Это слово подходило женщинам из романов, киногероиням, но уж точно не для Сесе Берн из Ривер-Оукс, Техас.
Но ведь это именно то, что я ощущала, не так ли? Не боль. Боль я ощутила, когда на Рождество в Эвергрин пригласили фотографа и меня не позвали на семейный снимок. Больно было, когда мой папа и его жена не вспомнили о моем дне рождения, хотя я не особо на это и надеялась. Боль – совершенно иная вещь. Боль нельзя забыть, но можно простить.
Когда Джоан уехала, я чувствовала опустошение. В сердце образовалась дыра, похожая на ту, что возникла, когда умерла мама.
– Сесе? – сказала Сиэла, ожидая моего ответа.
Она искренне переживала обо мне или просто хотела узнать грязные подробности? Интересно, хотела ли она услышать от меня, что Джоан оказалась не такой, какой я ее видела? Что наша великая дружба – это фарс?
Она извлекала выгоду из отсутствия Джоан, все-таки ее приглашали на каждую вечеринку, каждое открытие, каждый концерт. На прошлых выходных она даже попала на страницы журнала «Городской глашатай», покидающая клуб «Трилистника». Если бы Джоан была здесь, то на фотографии наверняка была бы именно она.
Я глубоко вдохнула.
– Только никому не говори, – сказала я. – Иначе Мэри Фортиер оторвет мне голову. – Я провела пальцем по шее. Сиэла слушала меня, затаив дыхание и склонив голову. – Я знала. Она все мне рассказала.
– Все, – повторила Сиэла, и я не поняла, поверила ли она мне, но это не имело значения. Я закрыла тему Джоан.
Глава 8
1957
Я замачивала свое нижнее белье – мне нравилось стирать его самостоятельно – в прачечной, слушая мягкий шорох шагов Марии, играющей с Томми наверху. Зазвонил телефон, и я бросилась на кухню, чтобы поднять трубку.
– Алло?
– Сесе, ты меня слышишь? Это Мэри Фортиер, – сказала она, хотя я сама поняла, кто это, как только услышала ее голос, глубокий и решительный, – мужской голос с литтлфилдским протяжным произношением, от которого она никогда не пыталась избавиться. Это именно то, что мне всегда нравилось в Мэри: сразу было понятно, что она выросла в полной нищете.
– Я слышу вас. – Как большинство людей определенного возраста, она не сильно доверяла телефонам.
Я провела пальцами по ряду банок с консервированными овощами: кукуруза, фасоль, свекла. Мы не строили бомбоубежище на заднем дворе, как наши соседи, семья Демпси, но у меня было больше консервации, чем мы могли когда-либо съесть.
– Хорошо. Джоан нездоровится всю неделю. – Я застряла на этом этапе: знала ли она, чем на самом деле занималась Джоан?
– Но Фарлоу спрашивал о ней. Он хочет с ней увидеться, и я подумала, что вместо нее можешь пойти ты. Как тебе?
– Я приеду после обеда, – пообещала я. – С Томми…
Я нарядила Томми в темно-синий костюм моряка и уложила его волосы с помощью капельки помады для волос Рэя.
– Какой красивый, – сказала я, закончив. Томми едва улыбнулся мне, и это наполнило смыслом мой день. Даже неделю.
Подъехав к Эвергрину, я затормозила на аллее, дом заслоняли огромные магнолии. Этот дом был одним из самых больших в Ривер-Оукс, второй после поместья семьи Хоггс в садах Байю-Бенд, на Весткотт. Его проектировали Штауб и Бриско, а его площадь занимает целых два участка; его чарующие сады – дело рук самой Рут Лондон. Изначально Фарлоу строил Эвергрин как загородный дом, где можно было бы отдохнуть от хьюстонской суеты, но, когда Эвергрин достроили, они с Мэри решили, что не хотят его покидать.
Фарлоу был наследником состояния, заработанного на хлопке и сахарном тростнике в Луизиане, но оно было утрачено, как говорил Фарлоу, в войне между штатами. Его растратил безрассудный отец, перед тем как Фарлоу сам взялся за дело. Трудно было бы придумать более классическую южную историю взросления. Фарлоу любил называть себя южным джентльменом из другого мира, ставшим техасцем. Он даже сейчас носил ковбойские сапоги от «Lucchese» и шляпу, изготовленную на заказ.
Фарлоу и Мэри жили в Эвергрине вдвоем, с дюжиной служанок, помогавших Мэри ухаживать за ее престарелым мужем. Однажды Фарлоу заблудился по пути в Ривер-Оукс; Фред несколько часов кружил вокруг района, пока наконец не нашел его.
Повернув на их подъездную аллею из красного гравия, я ощутила особый страх и тоску. Все эти годы у меня было чувство привилегии, будто меня должны пригласить сюда, хотя я и понимала, что мне давно следовало перерасти эти чувства. Я знала, что люди считали мою привязанность к Джоан странной. Было бы лучше, если бы я повзрослела и пересмотрела свою преданность ей. Но наша дружба была ни на что не похожа. Даже мой муж не понимал этого. В конце концов, он мужчина. Ему не свойственна женская преданность.
