В Московский университет Александру, сыну репрессированного, путь был закрыт. Мильчаков стал инженером, но на заводе работал недолго, хотел писать. Его я встретил на Чистых прудах в редакции «Московской правды», когда случилась вспышка холеры в Москве. Ее не разглашали. Знал о ней Геннадий Проценко, заведующий отделом информации, мой молодой начальник, но написать о холере в органе МГК партии не мог.
– Напиши ты, – дружески посоветовал Мильчакову.
Того словно ветром сдуло. Он провел журналистское расследование, сочинил повесть и сценарий фильма «В город пришла беда». По нему Киевская студия имени Довженко сняла картину, которая на экраны Москвы, как мне помнится, так и не вышла.
То было первое расследование журналиста. Мильчаков написал за свою жизнь много очерков, рассказов, повестей. Помнить будут его не за беллетристику, а за основанный им «Фонд поиска тайных мест захоронения жертв массовых репрессий». Никто до него не знал, где таились фабрики смерти, где братские могилы. Мильчаков понимал, искать надо за чертой Москвы. Известных кладбищ, Донского крематория не могло хватить: в день убивали десятки и сотни приговоренных к смерти. НКВД, карательному Наркомату внутренних дел, принадлежали земли к югу от города, где простирались подсобные хозяйства чекистов, дача наркома НКВД, стрельбище, конюшни в бывшем помещичьем имении Бутово. Там Мильчаков и увидел обнесенный забором с колючей проволокой безлюдный «специальный объект». Пройти за ограду не позволила охрана. Он забор сфотографировал. Другой «объект» обнаружил в десяти километрах от Бутова на землях совхоза НКВД «Коммунарка». Палачи стреляли из наганов в затылок. Хоронили во рвах. Бульдозером засыпали ямы землей.
Зловещий забор в дни перестройки и гласности Мильчаков показал по телевидению, написал обо всем, что узнал, в январе 1990 года в «Вечерней Москве». После запрета КПСС и распада СССР новая власть начала делать то, к чему призывал журналист: открывать архивы, искать документы, согласно которым в одном Бутове расстреляли 20 675 человек.
Сегодня каждый может проехать к расстрельному полигону. Там на политой кровью земле установлен красный камень. Возведен храм в честь Новомучеников. Опубликованы списки убитых. Составлена Книга памяти. Патриарх Алексий II назвал полигон «Русской Голгофой». На братские могилы родственники кладут цветы, зажигают свечи. Всему этому положил начало журналист, умерший в 2004 году, не дождавшийся награды государства.
Подобный подвиг совершил писатель и журналист Гелий Рябов. Его фильмы о милиции шли на большом экране, за картину «Рожденная революцией» получил Государственную премию, знак «Заслуженного работника МВД СССР». С женами мы с ним однажды возвращались поездом в Москву из дома отдыха журналистов в Варне. В пути разговорились, он, глядя на мою малую дочь, сокрушался, что его взрослая дочь в «Эрмитаже» интересовалась не картинами, а туфлями на платформе. О раскрытой им жуткой тайне промолчал. Скрывал ее ото всех, даже самых близких.
Главную тему жизни подсказал ему не редактор газеты. Сам, очевидно, того не ведая, сделал это министр МВД СССР Николай Щелоков. Тот самый, кто, надев парадный мундир генерала армии с орденами и медалями, из охотничьего ружья застрелился. С этим ружьем генерал охотился с покойным другом Брежневым. Командируя Гелия Рябова, личного консультанта по печати и кино, в Свердловск на совещание, министр неожиданно признался, что заходил в бывший дом инженера Ипатьева: «Захотел постоять на том месте, где упали Романовы».
Прибыв в столицу Урала, консультант министра, немедля направился к «приземистому дому с двумя ризолитами и полуподвальным этажом», о котором помянул министр. Спустился по 23 ступенькам в полуподвал, где изрешетили пулями Романовых, не пощадив ни детей, ни слуг, ни врача. Прочел выцарапанную надпись на побелке: «Саря русского николу за х… сдернули с престолу» и подобные гнусные перлы фольклора.
Ночью в гостинице осенила мысль: «Судьба подарила мне совершенно невероятную возможность. Когда-то купец Шлиман решил отыскать Трою. Посвятил этому поиску жизнь и нашел. И я найду».
В Москве прочел в спецхране «Убийство царской семьи» следователя Соколова, который по поручению адмирала Колчака искал и не смог найти захоронение семьи Романовых. Увидел след у Маяковского в строчках стихотворения «Император»:
За Иветью, где шахты и кручи,За Иветью, где ветер свистел,Приумолк исполкомовский кучерИ встал на девятой версте.
Пройдя на эту версту, начал Гелий долгий поиск Романовых. Он убедил взяться за это дело местного краеведа геофизика и его друга геолога, добывшего снаряжение, инструменты и разрешение на поиски в тайге. Пользуясь содействием министра, получил Гелий засекреченные крупномасштабные планы окрестностей Свердловска. В архиве нашел обрывок бумаги, где Николая II написал то ли свои, то ли чужие стихи:
Не видать земли ни пяди.Все смешалось: кони, бляди.С красным знаменем впередОголтелый прет народ.
Нет ни совести, ни чести,Все с говном смешалось вместе.Лишь одно могу сказать:«Дождались е… мать».
В Ленинграде разыскал Рябов адмирала Юровского, сына коменданта дома, того, кто с командой из 12 палачей расстреливал семью. Получил копию секретной справки, составленной со слов его отца историком академиком Покровским. Из нее узнал: зарыли облитых серной кислотой раздетых донага Романовых посреди тракта у железной дороги. Довезти их до заброшенной шахты не смогли, застряв в лесу. Выкопали неглубокую яму, придавили могилу попавшими под руку шпалами, утрамбовали колесами грузовика. Образовался мосток из шпал у железнодорожного переезда 184.
Прокурор Соколов его сфотографировал. Проводил поблизости раскопки. Но не догадался, что зарыли убитых посреди дороги под мостком. Гелий Рябов это определил теоретически. Практически шпалы быстро нашли у переезда. Пробили под ними скважины, и 31 мая 1979 года нашли могилу императора и его семьи. (Наследника престола мальчика-инвалида Алексея и его сестру Марию сожгли. Зарыли их в шестидесяти метрах от мостка. Нашли их позднее другие энтузиасты).
К тому времени дом инженера Ипатьева исчез по инициативе местной власти, Свердловского обкома партии, которым руководил будущий президент России. Московским комсомольцам вандализм Ельцин в свойственной ему манере невнятно объяснил так: «Как только какое-нибудь событие, неважно какое, или наш какой-нибудь праздник, или еще что-нибудь, за границей вокруг этого крупные спекуляции… А там все это, вся эта грязь импровизировалась, и все время нагнеталось, нагнеталось. Тогда было принято решение. Оно было принято здесь и письменно поступило туда. Вот и все. Решение было выполнено».
Особняк Ипатьева Борис Ельцин взорвал.
В руках Гелия Рябова и его помощников оказались вещественные доказательства преступления: пули, черепа, кости, черепки от горшков с синильной кислотой… Обратите внимание на дату открытия – 1979 год. СССР на подъеме. Столица строит Олимпийский крытый стадион, восемьдесят объектов Игр. А консультант министра СССР тайком вскрывает могилу бывшего императора России и копает яму государству, которое отстаивал воевавший с белыми его отец, заслуживший в награду квартиру в сталинском доме на улице Горького, 4.
Что побудило преуспевавшего литератора, дипломированного юриста, знавшего закон, запрещавший без санкции прокурора вскрывать могилы, рисковать намного лет свободой. Лютая казнь семьи императора в подвале и гибель Романовых в шахте, куда живыми сбросили великих князей, княгиню Елизавету Федоровну, переродила «советского человека». Он из красного стал белым, из коммуниста – монархистом, из атеиста – верующим во Христа. «Пепел Семьи» стучал в груди и дал силы раскрыть тайну века.
На траурной церемонии в Петропавловском соборе первооткрывателя не заметили. Кручинился у останков Ельцин, взорвавший дом Ипатьева. Награды родины Гелий Рябов не получил. Его обвиняли в кощунстве, мол, не имел права вести раскопки, хотел продать останки в Лондоне. Законники обвиняли и меня, что не имел права один идентифицировать найденные рукописи «Тихого Дона», торговал ими и хотел продать в Израиле…
Ученые и заключенные. Кому товарищ серый брянский волк
В начале Никитского бульвара разрушили старинные дома. Но особняк Центрального дома журналиста уцелел. Его унизили, не ломая. Во дворике, где памятник погибшим фронтовым корреспондентам и фотокорреспондентам, прорыта глубокая траншея, ведущая в подвальные залы, ставшие автономным рестораном.
До революции особняк принадлежал купчихе Макеевой Софье Александровне, о которой справочно-адресная книга «Вся Москва» за 1917 год сообщала, что это ее «собственное домовладение». За сто лет до нее после пожара 1812 года участок перешел в руки графини Натальи Петровны Головкиной, ничем особенным себя не проявившей, в отличие от ее родственников, о которых я писал ранее.
