Не обращая внимания на сопровождавшее эти слова пожатие плечами, полное сострадательного пренебрежения, Сирано ответил шутливым тоном:
– О Господи, но ведь это так просто, господин судья, я докажу вам это очень несложным примером.
Жан де Лямот хотел что-то возразить, но Сирано невозмутимо продолжал:
– Не сердитесь, пожалуйста, господин судья! Но слишком очевидно, что Солнце находится в центре нашей сферы, потому что все тела одинаково нуждаются в его благотворных лучах.
– Бессмысленное предположение! – пробормотал прево.
– И действительно, оно находится в центре, чтобы оживотворять и освещать остальные тела точно так же, как зерна находятся в середине яблока, косточка в сливе, росток под сотней верхних покровов в луковице. Вселенная является этим яблоком, этой сливой, этой луковицей, а Солнце тем зернышком, тем зародышем, к которому все тяготеет, вокруг которого все вращается.
Судья насмешливо улыбнулся.
– Неужели же вы думаете, что это огромное светило вертится около нашей крошечной Земли, чтобы освещать и согревать ее?
– Без всякого сомнения! – сказал де Лямот.
– Ваше утверждение похоже на то, как если бы, видя жаркое, вы вздумали бы уверять всех, что, жаря на вертеле, непременно нужно вращать вокруг него весь очаг.
И, довольный своей шуткой, Сирано повернулся на каблуке спиной к ученому.
– Я уступаю вам на этот раз в нашем споре! – проговорил де Лямот, не обладавший способностью вести серьезный спор в шутливом тоне. – Но уверяю вас, молодой человек, – добавил он с досадой, – что ваш дьявольский язык доведет вас до виселицы!
– Ну, в таком случае, господин прево, вы можете быть спокойны: ваш язык ни до чего вас не доведет, и вы умрете своей смертью!
Растерявшийся ученый не мог собраться с мыслями, и когда, наконец, его медленно действующий мозг приготовил должный отпор на эту новую дерзость, Сирано уже был на другом конце зала, где мирно болтал с Роландом и Жильбертой.
Со вчерашнего дня граф еще ни разу не вспомнил о сцене в саду, но теперь, в присутствии Сирано, он решил затронуть этот животрепещущий вопрос. Он прекрасно заметил внимание, с каким Сирано присматривался к Мануэлю; от его внимания не укрылось также, что Кастильян последовал за музыкантами.
– Сирано, виделись ли вы со своим писцом? – спросил он Бержерака.
– К чему этот вопрос?
– К тому, что господин Кастильян, как мне казалось, сильно заинтересовался черноокой гадалкой, наговорившей нам такую массу интересных вещей. Если не ошибаюсь, он с таким жаром последовал за ней, что это может далеко завести его.
– Что ж, у Кастильяна, значит, прекрасный вкус. Действительно, цыганка достойна внимания; впрочем, будьте спокойны, Кастильян вернулся цел и невредим.
Граф хотел уже было предложить еще один вопрос, чтобы разъяснить так сильно интересовавшую его тайну, но Сирано сам предупредил его.
– Вчера, узнав от вас о вашей предстоящей свадьбе и сердечно радуясь за вас, я вспомнил об одном весьма грустном обстоятельстве.
– Каком?
– Я вспомнил вашего брата.
Роланд вздрогнул и невольно побледнел.
– Брата? Граф никогда не упоминал о своем брате! – проговорила Жильберта, заметно заинтересовываясь.
– Он, вероятно, не хотел огорчать вас тяжелым открытием, – иронически заметил Сирано.
– Действительно, к чему вновь будить эти воспоминания, – пролепетал Роланд, – к чему вызывать эту таинственную историю, которая, к сожалению, никогда не разъяснится?
– Ну, как знать! – сказал Бержерак, загадочно улыбаясь.
На красивом лице графа выразилось сильнейшее волнение.
– Прошу вас, расскажите мне эту историю! – проговорила Жильберта.
– О, она очень проста. Людовику де Лембра было пять лет, когда мне исполнилось 13, и старый граф частенько поручал мне своего младшего сына (я воспитывался у старого графа). Я учил его верховой езде, фехтованию, вообще всему, в чем сам уже наловчился. Однажды в мое отсутствие Людовик вместе с Симоном, сыном садовника Видаля, имел неосторожность слишком удалиться от замка. Вечером, когда спохватились, детей нигде не могли найти, несмотря на самые тщательные поиски. Упали ли они в волны Дордоны, увлекшись отыскиванием птичьих гнезд, или были украдены кочующими цыганами, – никто не знал. Умирая, старик Лембра поручил мне Роланда и просил не забывать Людовика, и я поклялся ему отыскать его сына, если только он еще жив.
– Но ведь уже с тех пор прошло 15 лет, вероятно, Людовик давно умер! – заметил граф.
– Ваш брат был бы теперь в таких летах, когда можно рассуждать и искать; и, как знать, может быть, судьба, не дав вам возможности найти брата, поможет ему отыскать вас?
– Как бы мне хотелось этого! – воскликнула Жильберта.
План Сирано был очень ясен. Прежде чем напомнить Роланду о существовании его брата, он изучал его сердце, или, другими словами, нащупывал почву, чтобы знать заранее, какой путь приведет его к победе.
– Хотя эта находка стоила бы Роланду половины его состояния, но мне кажется, что он не сожалел бы о ней, – продолжал Сирано, внимательно следя за выражением лица графа.
– Мой брат смело может вернуться, его встретят распростертые братские объятия. Я честно исполню свой долг по отношению к нему, но, конечно, не забуду того, что я старший в роде графов де Лембра, – проговорил Роланд.
«Да, я не ошибся, предстоит борьба», – подумал Сирано.
– Конечно, вы старший в роде, но… – прибавил он мягко.
– Что «но»?
– Но все-таки вам придется дать отчет перед братом.
– Законы на моей стороне. Роланд невольно снимал маску.
– Конечно, общественные законы – вещь весьма почтенная, но если принять во внимание некоторые обстоятельства, то даже и эти законы уходят на задний план.
– О каких обстоятельствах вы говорите? – спросил Роланд со злобой.
– Да хотя бы о воле отца семейства.
– В таком случае необходимо…
– Что необходимо?
– Завещание!
– Вот именно, я к тому и говорю, друг мой, так как, видите ли, это завещание…
– Ну?
– Оно существует.
– Завещание моего отца?
– Да, вашего отца.
– Нет, Сирано, вы ошибаетесь!
– Нисколько; я никогда не упоминал о нем, это верно, но лишь потому, что не представлялось в этом необходимости. Но теперь, когда вы собираетесь жениться, дело принимает другой оборот. Видите ли, суть в том, что ваша будущая семья ничего не знает о ваших долгах прошлого и обязанностях будущего.
– Мой отец чрезвычайно дорожил чистотой нашего рода и не мог бы сделать этого завещания, не поступившись своими убеждениями!
– Он одинаково любил своих сыновей и хотел, чтобы они пользовались одинаковыми правами.
– Вероятно, вы посвящены в тайну этого завещания, раз с таким убеждением говорите все это?
– Да, смысл завещания мне хорошо известен.
– Где же оно хранится? – в волнении кусая губы, спросил граф.
– У меня.
Граф невольно вскрикнул.
– Граф, неужели доверие вашего отца к господину Бержераку не нравится вам? – спросила Жильберта, неприятно пораженная поведением жениха.
– Сохрани меня Бог! Отец знал, любил и уважал Савиньяна; и самое страстное мое желание – это скорее обнять брата! Даже отдавая половину своего состояния, я буду настолько богат, что доставлю вам счастливое существование, на которое вы имеете полное право рассчитывать!
– Прекрасные слова! – проговорил Бержерак, прощаясь.
– Одно слово, мой друг! – сказал граф, останавливая Сирано и отводя его в сторону.
– В чем дело?
– Где хранится завещание отца?
– Зачем вам?
– Простое любопытство! Да, кстати, нельзя ли было бы вскрыть его теперь?
– Берегитесь, Роланд, вы мне не доверяете?
– Что вы! Наоборот.
– В завещании вашего отца упоминается еще кое о чем, не касающемся денежного вопроса.
– Что же это такое?
– Опасное признание!
– Опасное? Для кого опасное?
– Для вас.
– Для меня?
– Да, для вас. Поверьте мне, Роланд, и оставьте в покое завещание вашего отца. Советую вам это ради вашего личного спокойствия.
– Но, наконец, в случае вашей смерти что случится с завещанием?
– О, не беспокойтесь, это обстоятельство я имел в виду, дорогой граф! Все это я не зря говорил. Вы приближаетесь к важному моменту, и прежде чем он наступит, я хотел узнать, на что я могу надеяться или чего опасаться от вас, теперь это мне вполне ясно.
– Не хотите ли вы сообщить мне еще что-нибудь интересное?
– Нет, об остальном завтра.
– Завтра?
– Да, завтра! Могу я рассчитывать, что вы посетите меня?
– Хорошо. В десять часов утра я буду у вас.
X
В комнате Сирано, полной утренних солнечных лучей, за столом, заваленным бумагами, у настежь открытого окна сидел Кастильян, переписывая злосчастную «Агриппину», навлекшую на его господина, ее автора, такую массу нападок Кастильян был не в духе, что сразу можно было заметить, потому что он оглашал всю квартиру веселой песней Такова была особенность его оригинального характера: веселье и счастье он переживал молча, спокойно, но малейшая неудача вызывала у него песни и шутки. Было ли это желанием забыться или выразить презрение судьбе, Бог его знает. Одно очевидно – счастье всегда повергало его в уныние, а горе вызывало блаженную улыбку.
