Квартира Бен-Жоеля разделялась на две половины. Первая, состоявшая из одной комнаты, освещенной окном «глаз Циклопа», принадлежала Зилле. Это было нечто вроде лаборатории алхимика: везде виднелись реторты, колбы, склянки различных размеров и форматов; в углу очаг, дальше кровать, прикрытая узорчатыми тканями, несколько музыкальных инструментов и, наконец, огромная ваза живых цветов на резном дубовом столике. Все в этой комнате было таинственно, загадочно, но никак не бедно. Да, сразу можно было заметить, что это жилище женщины, жрицы какого-то таинственного культа. Масса дорогих вещиц, старинные книги в пергаментных переплетах, духи, яды, шелковые банты, кинжалы – все это перемешалось в странном, но живописном беспорядке. Здесь царила приятная, но раздражающая атмосфера, действовавшая одновременно и на мозг, и на кровь.
Другая половина квартиры принадлежала Бен-Жоелю и Мануэлю и состояла из крошечной комнатки-чердака, освещенной окошком, проделанным в потолке; она отделялась от комнаты Зиллы узким коридором.
По приглашению Бен-Жоеля Сирано вошел в комнату Зиллы и, усевшись на стуле, стал с любопытством осматривать оригинальную обстановку.
Где-то вдали пробило одиннадцать часов. Скоро послышались шаги, и в дверях появился Мануэль. Увидав гостя, он в изумлении невольно остановился на пороге.
– Вас удивляет мое присутствие здесь? – спросил Сирано.
– Конечно, сударь, я не знал, что у вас дела с Бен-Жоелем.
– Дело не в Бен-Жоеле, а в вас.
– Во мне?
– Да, именно в вас! Нам с вами надо поговорить кое о чем серьезном, – продолжал Сирано, и его лицо приняло вдруг то же серьезное выражение, какое у него появилось после ужина в Сен-Сернине. Между тем Бен-Жоэль, стоя у окна, с величайшим интересом присматривался к Сирано.
– Оставьте нас одних! – проговорил последний, указывая ему на дверь.
Цыган, молча поклонившись, вышел из комнаты. «Ищи, выслеживай, выспрашивай, сколько твоей душе угодно, – пробормотал он за дверями, – все равно без меня ты ничего не добьешься, а уж я постараюсь сторицей отплатить тебе за побои; кровью или золотом, а уж ты мне заплатишь за них!»
Заперев дверь за цыганом и отодвинув свой стул возможно дальше, то есть к самому окну, Сирано сказал серьезным тоном:
– Садитесь, пожалуйста.
Молодой человек послушно уселся перед Сирано.
– Я пришел сюда ради вас и для вас, – это нахожу необходимым сообщить вам сейчас же, чтобы заставить быть со мной откровенным. Согласны ли вы?
– Как сказать… это зависит…
– Отвечайте прямо, без обиняков, да или нет? – проговорил Сирано, слегка раздражаясь.
– Хорошо, я согласен отвечать вам на все откровенно.
– Ну, начнем, в добрый час! Вы влюблены в Фавентин?
– Сударь… – пробормотал Мануэль, пытаясь встать.
– Вы ее любите. Ваш вчерашний романс не был обыкновенной импровизацией. Наконец, ваши взгляды, ваше волнение говорили лучше и больше всяких слов. И граф де Лембра был прав, ревнуя к вам невесту.
– А если бы и так, что же из этого? – запальчиво спросил Мануэль, гордо закидывая свою красивую голову.
– Хорошо! Но раз вы рискнули так высоко метить, то, вероятно, у вас была какая-нибудь задняя мысль?
– Нет, я люблю ее и признаюсь в этом, но задних мыслей и замыслов у меня никаких не было.
– В таком случае, друг мой, вы просто безумец!
– Почему безумец? Я преклоняюсь перед женщиной, очаровавшей меня своей грацией и красотой. Это чувство касается лишь одного меня. А ей не все ли равно, люблю ли я ее или нет, раз она ко мне равнодушна?
– А я иначе думал.
– Как же именно?
– Я предполагал, что вы, не находя возможным низвести мадмуазель Жильберту на равную себе ступень, захотите найти возможность возвыситься до нее.
– Нет, я ни о чем подобном не думал.
– Неужели?
– Уверяю вас!
– Стало быть, вы ни больше ни меньше как обыкновенный цыган, нищий, отличающийся от других, подобных вам, лишь смелостью, иначе говоря, нахальством? – разочарованно проговорил Сирано.
– Да, я ничем другим не отличаюсь от других, – сдержанно ответил Мануэль.
– Вы глубоко убеждены в этом?
– Конечно… мне кажется… – бормотал Мануэль, невольно волнуясь.
– Расскажите мне, пожалуйста, всю вашу жизнь, – обратился Сирано к молодому человеку, еще ближе придвигаясь к нему. – Вы можете быть уверены, что говорите со своим другом! – добавил он просто.
– Моя жизнь такая же, как и всех мне подобных, – это бесконечное скитание по чужбине, полное лишений и излишеств; ночлеги под открытым небом в солнечные и дождливые дни. То ничего, кроме сухого хлеба в продолжение целого месяца, то роскошные пиры, и так – изо дня в день, и наконец, полнейшее равнодушие к судьбе, какая-то беспечность, увеличивающая радость светлых дней и помогающая легко переносить неудачи тяжелых минут.
– Хорошо, все это неважно, а дальше что?
– Как дальше?
– Не знаете ли вы чего-нибудь о своем прошлом?
– Очень мало.
– Но это «очень мало» может иметь огромное значение!
– Признаюсь, я не считаю себя членом семьи Бен-Жоеля.
Сирано вздохнул с облегчением.
– Что же заставило вас сомневаться?
– Мои воспоминания.
– Вот видите, вы помните кое-что.
– Так что же из этого? Если даже я случайно найденный ребенок, так кто поможет мне найти мою прежнюю семью?
– Некоторые люди умеют даже находить иголку в стоге сена, и я льщу себя надеждой принадлежать к числу подобных людей, – сказал с особым ударением Сирано.
При этих словах Мануэль в величайшем волнении приподнялся со стула.
– Скажите, умоляю вас, скажите, что вам известно? – проговорил молодой человек, задыхаясь.
– Продолжайте дальше, – спокойно ответил Сирано.
– Но что же продолжать?
– Ваши воспоминания. Самые незначительные факты могут разъяснить очень многое.
Мануэль задумался, очевидно, стараясь восстановить в своем взволнованном уме какие-то смутные воспоминания.
– То, что особенно ясно запечатлелось у меня в памяти, это домашняя жизнь старика Жоеля. Семья его состояла из пяти человек: самого старика, затем его сына, меня, Зиллы, еще совершенно маленькой, и еще одного мальчика, скоро умершего.
– А как звали этого мальчика?
– Старик Жоэль звал его Сами, но я, не знаю почему, называл его Симоном.
Невозмутимый Сирано, которого не могли смутить даже двадцать шпаг, направленных на него, вдруг весь вздрогнул и побледнел. Мануэль с любопытством взглянул на своего собеседника, но тот тотчас же овладел собой и спокойно спросил:
– Вы говорите, что его звали Симоном? Прекрасно! А не знавали ли вы кого-нибудь раньше семьи этого цыгана?
– Да, хотя очень смутно, но я припоминаю лица каких-то стариков и женщин, потом каких-то детей, между которыми я, кажется, был самый маленький. Особенно хорошо помню я одного высокого, худого мальчика с уверенной походкой и сильным голосом.
– Кто же это такой?
– Погодите, дайте вспомнить!.. – прошептал Мануэль, углубляясь в воспоминания.
– Да, он был со мной неразлучен и часто колотил меня!
– Это очень понятно; всегда лица, которые нас бьют, глубже запечатлеваются в нашей памяти. Палка – это могущественный помощник памяти!
– Да, но хотя он бил меня, я все-таки очень любил его, он назывался… вот, вот, сейчас вспомню его имя!
Сирано в величайшем нетерпении привстал со стула. Лицо его было покрыто крупными каплями пота, а грудь сильно колебалась под шелковыми складками кафтана.
– Да говорите же, говорите, скорее! – шептал он в волнении. Но Мануэль, не слушая его, весь отдался мыслям о себе, о своем настоящем и будущем, и в его голове носились уже фантастические образы.
– Ну, говорите же! – крикнул Савиньян, сжимая его руку и выводя его из забытья.
– Я все пытаюсь вспомнить это имя, но когда уже готов произнести его громко, оно снова исчезает из памяти!
– Соберитесь с мыслями!
– Вспомнил!
– Ну наконец-то!
– Этот ребенок… первый товарищ моих детских игр был… да, да, наверное!..
– Ну! Ну!
– Савиньян… да, Савиньян! – медленно произнес Мануэль, как бы еще раз вспоминая это некогда так часто повторяемое имя.
Сирано вскочил со стула, но совершенно уже преобразившись; на лице его одновременно выражались и нежность, и радость.
– Савиньян, сорвиголова, злодей Савиньян, наделявший тумаками своего ученика, когда тот ошибался в уроках фехтования! Да, этот Савиньян вырос, постарел, но еще не утратил памяти! – воскликнул Сирано, до боли сжимая руку Мануэля.
– Вы его знаете?
– Знаю ли я! О Боже, да ведь Савиньян – это Сирано де Бержерак! Обними, обними меня, дорогое дитя! О, старик Лембра, наверное, перевернулся бы теперь в своем гробу!
– Вы, вы – Савиньян? – воскликнул в радостном изумлении Мануэль, бросаясь в объятия Сирано. – Но кто же я? – спросил он вдруг с дрожью в голосе.
– Ты не Мануэль, долой это имя богемы! Ты теперь – Людовик де Лембра, брат Роланда де Лембра.
