– Случайность?
– Просто плохое настроение.
– А доктор Харченко? У тебя тогда тоже было плохое настроение?
– Вы разве не знаете о том, что случилось с доктором Харченко?
– Что я должен знать?
– Он мертв. Ему отпилили лицо.
– Что отпилили?
– Лицо.
– Ах, вот как, – Лобачевский подозрительно покосился на Джима. – Это случилось здесь? В этом городе?
– Нет, часа два отсюда. Недалеко от студенческого городка… Черт, не помню, как он называется. Дарья знает, она хотела, чтобы я съездил туда.
– Дарья?
– Доктор Силуянова.
– Ах! – Лобачевский улыбнулся, коря себя за недогадливость. – Позвони мне, если вспомнишь, что-нибудь еще.
– Не вспомню.
– И все же, – Лобачевский вручил Джиму визитку.
* * *
На следующее утро лейтенант Лобачевский покинул Город Мечты, собираясь отыскать доктора Харченко. Несмотря на то, что Дарья Силуянова подтвердила слова Джима о том, что доктор мертв, он сильно сомневался в этом. Позвонив в участок, в ведомстве которого находился студенческий городок, Лобачевский поинтересовался подробностями смерти Харченко и получил странный ответ:
– Простите. Вы, вероятно, что-то спутали. Этот человек не умирал.
Лобачевский позвонил в медицинский институт и получил тот же ответ. Декан Петр Васильевич Брюхов терпеливо объяснил ему, что лектор Харченко сейчас в отпуске и найти его можно в загородном доме, где он делает ремонт.
– Вы уверены?
– Ну конечно, – декан широко улыбнулся, увидев в звонившем ему детективе нерадивого студента, которому нужно объяснять все по несколько раз, и начал снова повторять сказанное.
Лобачевский повесил трубку и для верности обзвонил пару моргов – прежний результат. Если верить этим людям, то доктор Харченко, которого Джим Отис давно похоронил, был жив и здоров. Поэтому оставалось лишь одно – поехать и лично отыскать лектора. Так Лобачевский оказался сначала в студенческом городке у декана Петра Васильевича Брюхова, а затем возле дома доктора Харченко, затерявшегося в лабиринтах дорог кукурузного поля.
Входная дверь была выбита, внутри жужжали сотни мух. Запах разлагающейся плоти смешивался с запахом краски. Это была война – борьба запахов, а дом Харченко стал их полем боя. Они сражались за каждую комнату, за каждую подсобку. Иногда побеждал запах краски. Иногда гнили. У каждого из запахов был свой лагерь. Своя база, откуда шли в бой все новые и новые силы. Но если краска выдыхалась, то запах разлагающейся плоти усиливался, завоевывая новые территории. Лобачевский шел к центру его дислокации, к сердцу его армии. Он не сомневался, что увидит там – человека с отпиленным лицом, привязанного к стулу.
Сколько прошло дней с момента, как Джим покинул этот дом?
Включив карманный фонарик, Лобачевский разглядывал извивающуюся плоть. Сотни личинок нашли свой приют в открытых ранах обезображенного лица. Но шевелилось не только лицо. Шевелилась вся одежда Харченко. Маленькие белые личинки покрывали все его тело. Они ели, они росли, они существовали. Это была жизнь. Жизнь на распростертой скатерти смерти.
Лобачевский заставил себя отвернуться. Джим не врал. Отчасти не врал. Лобачевский искал второе тело. Искал того, кто напал на Джима. Старые доски пола хранили на себе бурые пятна. Они давно высохли, и мухи уже не кружили над ними. Большое пятно находилось рядом с входом в комнату. От него отделялись небольшие капли. Их след тянулся в гостиную, а оттуда на улицу. Если верить рассказу Джима, то эта кровь должна принадлежать ему.
Лобачевский вернулся в комнату, где находилось тело Харченко. Он нашел еще одну дверь. Еще один выход отсюда, которым воспользовались, чтобы вынести второе тело. Смазанный кровавый след, успевший покрыться пылью, тянулся через порог на улицу. Здесь на запущенном земельном участке, прилегающем к дому, след исчезал. Кто-то взял тело на руки. Следы вели в кукурузное поле. Вглубь. Лобачевский посмотрел на небо. День только начинался, поэтому ему некуда было спешить. Зеленое море проглотило его. Осевшая на крупных листьях пыль испачкала дорогой костюм.
Лобачевский остановился, изучая могильный холмик. Вместо креста в землю была воткнута лопата, очевидно та самая, которой выкопали могилу. Застывшая на ее рукоятке кровь назойливо бросалась в глаза. Следы, приведшие детектива к месту захоронения, здесь и заканчивались. Либо пришедший сюда умел летать, либо он никуда не уходил. Странные мысли полезли в голову Лобачевского.
Сняв пиджак, он вытащил из земли лопату и начал раскапывать могилу. Яма оказалась неглубокой. Кость, в которую угодило острие лопаты, хрустнула. Лобачевский выругался, проклиная себя за неосторожность. Сделав из листьев кукурузы веник, он смел комья земли с лица погребенного человека. Так подтвердилась еще одна часть рассказа Джима Отиса – кто-то выстрелил этому человеку в голову. Мухи. Они не пощадили и это тело, успев отложить личинки еще до того, как оно было погребено. Но здесь их было меньше. Не столько, как в случае с Харченко. Здесь у них была конкуренция – земляные черви. Для них погребенное тело – преграда на пути. Проделанные ими норы виднелись повсюду.
Воткнув лопату в землю, Лобачевский надел пиджак и вернулся в машину. Только в ней сейчас можно было спастись от палящего солнца. Лейтенант позвонил Брюхову, попросив вызвать к дому Харченко местного силовика и машину скорой помощи.
– Что-то случилось, да? – встревожился декан.
– Да, Петр Васильевич, случилось, – Лобачевский вытер вспотевшее лицо и посмотрел на зеленый дом.
– Надеюсь, не с Харченко? Он наш лучший лектор, к тому же хороший друг…
– Простите, декан, но сейчас я не могу вам ничего сказать. Узнаете подробности в своем участке.
– Боже мой, – шептал Брюхов, вешая трубку. – Боже мой…
К моменту, когда приехали скорая помощь и полиция, Лобачевский успел трижды возненавидеть их и трижды простить.
– Сами понимаете, место неблизкое, да и найти его не так просто, – недовольно буркнул силовик, изучив документы Лобачевского.
Представитель местных органов правопорядка был невысоким, светловолосым и полным – он напоминая коалу.
– Анатолий Костров… – протянул Лобачевский, читая имя провинциального силовика на удостоверении, которое тот показал коллеге. – Я так понимаю, вы ничего не знали о том, что здесь случилось?
– Откуда же мне знать?! – эксцентрично взмахнул руками Костров.
Они пересекли гостиную, и силовик увидел тело Харченко. Следовавший за ним санитар согнулся пополам и, сдерживая рвоту, выбежал на улицу. Костров тихо выругался. Лобачевский выждал пару минут, затем отвел его в поле. Несмотря на жару, здесь дышалось куда легче, чем в доме.
– А это еще кто? – удивился силовик, разглядывая раскопанную могилу.
– Это нам предстоит узнать.
– Нам?
– Возьмите на анализ кровь в комнате, где мы нашли тело Харченко. Думаю, она должна принадлежать как минимум троим.
– Думаешь, убийца был ранен?
– Пока не знаю. Насколько я понял, в доме побывало как минимум четверо. Двоих мы уже видели. Еще один сам рассказал мне о том, что здесь случилось. Осталось найти четвертого.
* * *
Джим не знал, почему принял такое решение, – оставить комплекс и вернуться в свою квартиру. Просто чувствовал острую необходимость побыть одному, немного подумать, насладиться тишиной. Жена не хотела разговаривать, ее мать и отец читали бесконечные нотации. Дарья – и та осудительно качала головой, считая, что он что-то скрывает от нее. Лишь Тимофей Александрович Макаров, его друг и напарник на новой работе, не задавал лишних вопросов.
– На меня напали, но я все еще жив, – сказал ему Джим, и этого оказалось достаточно.
Когда рабочий день заканчивался, Джим вместе с Макаровым убирал бумаги в сейф, прибирался на столе и закрывал двери в их общий кабинет. Вместе они выходили на улицу и вместе ловили такси. Затем каждый отправлялся в свой дом. Макаров к семье, Джим к одиночеству. Он приходил в свою пустующую квартиру и готовил себе ужин. Затем, утолив голод, делал один телефонный звонок в загородный комплекс Маслаковых.
– Тебе нужно вернуться, – каждый раз говорила Дарья.
– Позови мою жену, – каждый раз просил Джим.
– Она не хочет с тобой разговаривать.
Получая такой ответ, Джим прощался с Дарьей и вешал трубку. Одиночество и тишина, в которых он надеялся обрести покой, наскучили ему на второй день. Взяв телефонный справочник, Джим обзвонил дешевые ночные бары, пытаясь отыскать занятие на ночь. Так три дня из шести рабочих он посвятил музыке.
Иногда Джим играл чьи-то произведения, иногда импровизировал. В этом он находил утешение. Затем возвращался домой и засыпал тихим, спокойным сном. В понедельник и среду он играл в клубе «Райская пустошь», а в пятницу в «Мистерии». В эти дни он становился просто музыкантом. Просто Джимом Отисом, и никакие миллионы Маслаковых не интересовали его.
