— Расскажешь? — сразу же вцепился в меня Эдуард.
— После впечатлениями делиться будете, — обернулся к нам Артур, успевший по дороге нацепить на висок диск магофона. — Времени в обрез...
— Вот куда-куда, а туда никогда не поздно, — вполголоса проворчал я и указал на мрачную коробку здания Конторы на той стороне перекрёстка. — Пришли уже...
— Живее, говорю, — поторопил нас Станке и выудил из кармана начатую пачку ароматических пластинок. — Берите, а то будете ещё перегаром дышать...
— Да прям, — возмутился Ян, но пластинку всё же взял.
Мы с Эдуардом тоже отказываться не стали. И в самом деле — нечего лишний раз нарываться. Нам и так есть за что по самое «не балуйся» вставить.
Старое здание Службы Контроля пользовалось у окрестных обитателей крайне неоднозначной репутацией. С одной стороны — хоть злобные оперативники никого и не хватали на улицах, а из подвалов не доносились жуткие крики пытаемых во время допросов бедолаг, местные жители традиционно служащих Конторы побаивались. С другой стороны — ровно такое же отношение складывалось и у жуликов всех мастей, и на окрестных улочках было куда спокойней, чем в тех районах, где за поддержание порядка целиком и полностью отвечали замотанные службой жандармы. Даже пиявки — нелегальные скупщики крови, — и те обходили стороной прилегающие к нашему зданию кварталы.
Само же здание ничем примечательным на фоне соседних строений не выделялось. Пять этажей, серые стены, пологая крыша с наглухо задраенными чердачными окошками. На всех этажах — ровные ряды освещённых оконных проёмов, скрывавших происходящее внутри за вечно опущенными жалюзи. И вот ведь какое дело — ни мне, ни знакомым оперативникам никогда не доводилось бывать в рабочих помещениях с выходившими на улицу окнами. Всегда либо окна во двор, либо и вовсе глухие стены в кабинетах.
Попасть в Контору, кстати, тоже можно было исключительно через внутренний дворик. Так что сначала мы миновали карауливших ворота контролёров, потом предъявили документы на проходной и только после этого очутились в полутёмном холле, где нас уже дожидался стоявший у окна комиссар. Без неизменного плаща, в потёртом сером костюме, он казался даже худее и выше, чем обычно.
— Спускайтесь, вас уже ждут, — не выказал своего раздражения нашим опозданием неординар. — Нулевой этаж, четвёртая приёмная.
— Понятно. — Артур подошёл к комиссару и махнул нам рукой: — Идите, сейчас догоню...
— Слушай, Марк, — оглянувшись, потихоньку поинтересовался у меня Эдуард. — Если такое серьёзное дознание, почему нас сразу друг от друга не изолировали?
— С неординарами так бы и поступили, — предположил я. — А нашему брату дознаватель мозги наизнанку без особого труда вывернет. Сам всё расскажешь...
— Вот ведь!.. — вновь загрустил парень.
— Да чего ты переживаешь? — икнул спускавшийся по лестнице первым Ян. — Ну объявят выговор за неосторожность. Так и то не тебе, а Артуру. Со стажёра какой спрос? Успокойся.
Вот именно — успокойся. Мне бы тоже взять себя в руки не мешало. А то аж поджилки трясутся. И ведь действовал строго по уставу, а всё равно не по себе. Да и как не нервничать, если одной-единственной записи в личном деле хватит, чтобы отправить меня обратно в Управление экологической безопасности или вовсе разорвать контракт. И это в лучшем случае...
Да, вины за собой никакой не чувствую, но кто из нас чист как стеклышко? У любого есть секреты — безобидные и не очень. Каждому есть что скрывать. И никогда не знаешь, насколько глубоко решит копнуть дознаватель. А уж если попадёшь под кампанию и окажешься козлом отпущения для назидания остальным...
— Тебе хорошо говорить, — не сдержавшись, неожиданно для самого себя зло буркнул я, вытащил из кармана пузырёк и закинул в рот сразу три таблетки «валиорола». — Ты-то простым допросом отделаешься...
— Перестаньте! — приказал догнавший нас Артур. — Вы бы ещё на глазах у дознавателей отношения выяснять стали...
В четвёртой приёмной, которую в обиходе сотрудники Конторы называли просто «ноль-четыре», скучал согнавший со своего места дежурного офицера заместитель начальника управления Роберт Боос. Сильно располневший после ухода с оперативной работы здоровяк тяжело поднялся из глубокого кресла, хмуро нас оглядел, но устраивать разнос не стал. Да никакой необходимости в словах уже и не было. По его недовольному виду сразу становилось ясно, что за выволочкой дело не станет. А сейчас Боос просто толкнул через стол журнал регистрации и толстым, похожим на сардельку пальцем катнул ручку.
— Всех одновременно? — удивился Артур, первым расписавшийся за ознакомление с правилами проведения дознания.
— Не ожидал? — сверху вниз глянул на него Боос. — Допрыгался...
— За что расписываемся-то? — не сумев разобрать нечитаемый в принципе почерк Роберта, поинтересовался Эдуард.
— За ознакомление с правилами поведения на дознании и предупреждение об ответственности за дачу ложных показаний. — Заместитель начальника управления выдернул у Яна потёртый журнал. — Ты-то куда лезешь? В сто второй давай.
— Вызовут? — уточнил Станке.
— Ждите.
— Какие правила-то хоть? — уселся на стул для посетителей Эдуард. — Я ж в первый раз...
— Не думай громко, — то ли в шутку, то ли на полном серьёзе посоветовал Боос и, вытолкнув перед собой Яна, вышел в коридор.
Когда за спиной тихонько защёлкнулся замок, сразу нестерпимо захотелось вздохнуть полной грудью — облицованные серебристой плиткой низкий потолок и глухие, без единого окна стены будто физически давили со всех сторон. Стянув крутку, я повесил её на спинку стоявшего в центре комнатушки стула. А потом сделал то, что наверняка проделывали все мои предшественники — уселся на стул и ладонью прикрыл глаза от нестерпимо яркого светильника под потолком.
Здесь просто слишком душно. Слишком душно, жарко и тесно.
Всё понятно и объяснимо — но убедить себя в этом не получалось. Скрипнув зубами от бессильной злобы — нашли подопытного кролика! — я поднялся на ноги и несколько раз прошёлся от одной стены к другой. Голова моментально закружилась, пришлось усесться обратно. Неужели что-то в воздух добавляют? Да нет — элементарная нехватка кислорода. Плюс ударная доза успокоительного. Зря три таблетки за раз принял, зря. Но, с другой стороны, в такой ситуации лучше переборщить, чем потом всю оставшуюся жизнь жалеть, что дознаватель на твоих эмоциях, будто натянутых струнах, сыграл.
Закусив губу, я прогнал затопивший голову дурман и попробовал объективно оценить своё положение. Бывало и хуже, конечно, но и сейчас на кону ставки немаленькие стоят. А стало быть, надо взять себя в руки и успокоиться. Нечего психовать — нервные клетки даже алхимики не восстановят.
Я припомнил, как первый раз загремел в жандармский участок лет в четырнадцать, и невольно улыбнулся. Нервов сгорело — просто жуть. Потом привык. А как не привыкнуть? Если ты молодой парень и живёшь аккурат между Старым городом и Фабрикой, то даже безобидная вечерняя прогулка запросто может закончиться в Лазоревке — жандармском участке на перекрёстке Лазурной и Восточного луча. Традиционное ж место для разборок между фабричной шпаной и молодняком из Старого города. Да, весёлое времечко было...
Успокоительным накрыло как-то очень уж резко, но чёрный омут, в глубине которого неспешно скользили медлительные рыбины не имевших никакого значения воспоминаний, моментально развеялся, когда со спины потянуло свежим воздухом. Дверь комнаты для допросов тут же прикрыли, и вновь стало невыносимо душно. Впрочем, терпеть осталось недолго. Вряд ли следователь станет работать в таких условиях.
Так оно и оказалось: стоило дознавателю зайти в комнату, через незаметные вентиляционные отверстия, скрытые где-то у самого пола, начал струиться обжигающий холодом воздух.
— Добрый вечер, — поздоровался со мной совсем молодой парень, вытащил из кармана пару присосок и с силой приложил их к стене. Секрет этих манипуляций оказался прост — на один из крючков он за ручку повесил дипломат, на второй накинул петельку тёмного плаща. Стриженный наголо следователь головного убора не носил, и мне удалось разглядеть охватывавший его голову обод, состоявший из одинаковых прямоугольников матового металла.
— Вечер добрый. — Я с натугой сглотнул вязкую слюну и сел ровнее.
Телепат. Не какой-нибудь эмпат, а прошедший полный курс обучения мыслечтец. Таких даже в Комитете раз-два и обчёлся — слишком уж этот дар редок. Да и дар ли это? Некоторые не без основания относили его к проклятиям.
Каково это — постоянно слышать мысли окружающих тебя разумных существ? Ни на минуту, ни на секунду не оставаться наедине с собой? Чувствовать, как рвутся в голову чужие эмоции, страхи, желания? Слишком громкие, слишком настырные, постоянно окружающие тебя облаком поднятой ветром пыли. Как не сойти с ума и сохранить ясность рассудка?
