1941
Ямбы
1. «Какой бы урожай росы …»
Какой бы урожай росыНи собирали с трав рассветы,Но если б не было грозы,Еще не начиналось лето.
Я повторять готов азыТвоих путей, моя эпоха.Живу я, может быть, неплохо,Но с нетерпеньем жду грозы.
2. «Я рад, что в небе облака…»
Я рад, что в небе облака,А на земле — томленье мая.Я наполняю свой бокалИ тост заздравный поднимаю.
Желаю девушкам весны,Юнцам — уверенного «годен!»,Бойцам — победы, детям — сны,А женщинам — широких бедер.
3. «Все будут начинать сначала…»
Все будут начинать сначала,Все будут знать, а не уметь.Они еще не испытали,Что значит — страх, что значит — смерть.
Я помню зимнюю дорогу,Я видел бой, я был в бою.Теперь я знаю, что не дрогну,Когда тревогу вновь пробьют.
4. «Я не любил простых стихов…»
Я не любил простых стихов,И опасался рифмы точной,Я был до старости готовЛепить узор капризных строчек.
Но в наши дни, перед грозой,Когда невиданным боям быть,Когда немыслим слов узор,—Чертовски мужественны ямбы.
1941
«Я люблю тебя, мое время…»
Я люблю тебя, мое время,Не за то, что ты лучше вчерашних.За винтовки привычное бремя,За косые полеты шашек.
Пусть мы часто теряем стремя,Пусть еще далеко до цели,Я за то люблю тебя, время,Что умру я не на постели.
1941
Автобиография
Если б я не писал стихов,Верно, был бы уже командиром.Я б смотрел на рождение мираЧерез пламя ночных костров.
Я бы шел впереди бойцов,Вел в атаку, в разведку ползал.Я принес бы большую пользу,Если б я не писал стихов.
1941
Голубые следы
Нет, не зря торжествует охотник,Поднимая ружье на бегу, —Остаются в просторах холодныхГолубые следы на снегу.
С этой долей поэту б сравниться,Как ружье, поднимая строку,А стихи на холодных страницах —Голубые следы на снегу.
1941
«Дорога торная, дорога фронтовая…»
[1]
Дорога торная, дорога фронтовая,Поникшие сады, горящие стога,И в злой мороз, и в зное изнывая,Идти по ней и вечность постигать.
Такая в этом боль, тоска кругом такаяВ молчанье деревень и в дымном вкусе рос…Дорога торная, дорога фронтовая,Печальная страна обугленных берез.
5/IX–1941
«Мне легко ходить по свету…»
Мне легко ходить по свету,Шевеля листвою слов,Мне не надобны советыКритикующих ослов.
И в боях кровопролитных,Где дрожат и не ужи,Мне не надобны молитвы,Я и так останусь жив.
Если ж путь уже измерен,Если сочтены года,—Я хочу упасть, не веряВ то, что умер навсегда.
Не поймут моей дороги —Голубой, как луч сквозь дым,Люди медленного бога,Люди маленькой звезды.
4/XI–1941
«Мне снятся распечатанные письма…»
Мне снятся распечатанные письма,И блеск пера на цензорском столе,И кляксы черные. О, сколько, сколько лет,Как на сукне зеленом повелись Вы.И ручка в поисках измен, как пистолет,И радость мимо, горе — мимо, счастье — мимо.О жесткая войны необходимость,О сгустки чувств людских на цензорском столе.
14/XI–1941
Путеводное
В боях мы не грубеем — только руки,А сердцем стали, кажется, нежней.Нас осеняют светлые хоругвиЛюбви к народу, к родине, к жене.
Без жалоб мы пускаемся в дорогу,И где-нибудь, на энском рубеже,Последний шаг мы отдадим народу,Последний вздох — оставленной жене.
Мы потому уверены в Победе,Нам потому неведом жалкий страх,Что юность наша с мужеством — соседи,Что нежность наша — ярости сестра.
9/I–1942
«Это — город Ташкент…»
Это — город Ташкент, перекресток далекой разлуки.Путь к тебе на восток, мой маршрут убегает на запад.Над забитым вокзалом — зимний ветер дорожной разрухиТеребит, будто флюгер, прокисший, зачумленный запах.
Оттолкнувшись звонками от сыпнотифозных плакатов,Поезд бросился в ночь, кукарекнув простуженным горлом.Кто мне может помочь разобраться: это поезд ли мчится на запад,Или мир на восток вместе с сердцем моим непокорным?
Непокорное сердце мое! Весть из дому, как дар, ожидая,Мы сквозь битвы пройдем, завоюем любые твердыни,Мы пройдем сквозь разлуку, любую беду побеждая,Чтоб вернуться к тебе, дорогая моя, невредимым.
Это будет в Ташкенте, в Москве иль на занятых землях немечьих…Я не знаю еще ни минуты, ни часа, ни года.Только это свершится на улице Радостной встречи,На проспекте Победы, у площади Счастья народов.
23/I–1942
«Мы жили странными порядками…»
Мы жили странными порядками,Но все же, все же — хорошо!Гордились девичьей прядкою,Искали рифму к «Равашоль».
Все наши песенки под окнами,Все нарушенья тишины,—Все это было перечеркнутоОдним движением войны.
Любимая, пойми тоску мою:Не страх погибели в бою,Пойми, о смерти я не думаюИ, если хочешь, не боюсь.
Я болен грустью, как экземою, —Ведь если даже не умрешь, —Ни песен наших, ни друзей моих,Ни молодости не вернешь.
30/I–1942
«Обыденный день превращается в вечер…»
Обыденный день превращается в вечер.Скамейки еще не успели остыть.А в парке уже начинается вечеДрузей моих — умных, веселых, простых.
Но ветер и лбы, и скамейки остудит,Обыденный вечер — обычная ночь…Но встал человек в старомодном костюме,Рукою взмахнул — и обыденность прочь.
Оркестр, в грозу превращающий будни,С раскатами грома мешающий медь!..Неужели, ребята, мы больше не будем,Как летние ливни, в аллеях шуметь?
Идут легионы на запад без страха,Мне этого мало, мне надо скорей,Чтоб снова взмахнул своей палочкой РахлинВ затихшем саду на высокой горе.
15/II–1942
«Смиренно дождавшись, чтоб стаял лед…»
Смиренно дождавшись, чтоб стаял лед,Зиму проспав, как медведь в берлоге,Весною на задние лапы встаетСамая подлая биология.
И сердце, припомнив интимный покой,Томит соловьем и кукует кукушкой…Война ведь не только холодный окоп,Не только патроны, снаряды и пушки.
Есть у войны и другое лицо —Страшней, чем гримаса ограбленных дочиста,Война — это хриплая ругань бойцовИ жуткое женское одиночество.
Нам враг своей кровью заплатит за кровь,Своею разрухой за нашу разруху,И взорванным кровом — за взорванный кров…Но чем он заплатит за нашу разлуку?..
14/III–1942
