14/III–1942
На рождение дочери
Я не знаю, как писать об этом, —Маленькая девочка пришла.И, дыханьем радости согреты,Рушатся и мысли, и дела.Ей, конечно же, еще неведомДавний и нехитрый мой расчет,Что она назначена полпредомДаже до рождения еще.Ей дано, как маяку в туманеОкеана одиноких дней,Сделать каждую улыбку мамеПостоянной нотою моей.
20/III–1942
«Не нужно слов. Слова бывают лживы…»
Не нужно слов. Слова бывают лживы.Не нужно клятв, произнесенных вслух.Но если мы с тобою будем живы —Поверит мир в предназначенье двух.
Наверно, мы смешны, как могикане.Пришла война, мгновенно разваливНе слишком прочно пригнанные камниИ верности, и чести, и любви.
Погас в сердцах последний чистый лучик,Возлюбленных забыты имена.И таинству совокупленья учитЧужих невест приезжий лейтенант.
Но мы с тобой… К чему пустые речи?Не нужно клятв, произнесенных вслух.И если суждено свершиться встрече —Поверит мир в предназначенье двух.
30/III–1942
«Солнце ударило шапкою оземь…»
Солнце ударило шапкою оземьИ притаилось в загадочной позе,Будто подруга плясать приглашает.Темень нелепая, темень ночная.Тьма на рассвете обрушится боем…Спляшем, любимая буря, с тобою!
4/V–1942
Наброски к поэме
Вступление
Мы любим Родины простор:Покой ее станиц,Несмелый облик деревень,Водоворот столиц.
Мы любим Родину, как жизнь,Но нет греха и в том,Что дом, в котором родились,Любимый самый дом.
Что мир, где отроком грустилИ юношей мечтал,Милее разных ПалестинИ прочим не чета.
Мой город в синеве аллейСпокоен и высок.Косые листья тополей —Как в седине висок.
Не молод город мой, но онМилей мне всех других…Ему да будет посвященМой неумелый стих.
22/IV–1942
К главе «Город»
Лежат дороги, как кресты,С дерев спадает позолота,И гложет неизбывный стыд,Томит щемящая забота:
Бросая город свой в беде,Ты как изгнанием наказан,Не оправдание тебе,Что ты уходишь по приказу.
Смотри: закат на куполах,Как на высоком пьедестале.Зачем же вышел ты на шлях?Зачем же город свой оставил?
«Чего ты требуешь, мой стыд?Приказу этому покорный,Взрывать днепровские мостыУже шагает взвод саперный.
Чего трубишь ты, мой горнист?Ведь враг жесток, а мир — огромен».А стыд ответил:«Возвратись!Умри у стен родного дома».
И я назад сомнений грузПонес, расспрашивая встречных.Один ответил — город пуст,Другой — в сомненье поднял плечи.
А третий посмотрел в глаза,Как брат — тревожно и устало,И хриплым голосом сказал,Что войск, конечно, не осталось,
Что город взят врагом в кольцо,Что взрывы город окружили,И что безумных храбрецовОстались кое-где дружины.
Лежал на куполах закат,Как позабытое оружье.Я другу посмотрел в глазаИ предложил: «Вернемся, друже!»
И мы пошли. Был вечер тих,Как тень на фоне дымных кружев…Я друга встретил на пути,Но кратки сроки этой дружбы.
Закат стал заревом простым,С другими слившись постепенно.Саперы рушили мостыВ седые воды Борисфена.
24/XI–1941
«Есть песня старая и злая…»
Есть песня старая и злая«Как поздно встретились с тобой».Любимая! Тебя узнал яВ глухой сумятице перед бедой.
А ты росла вполне счастливой,Училася в десятом классе.Ну как, скажите мне, смогли б ВыОт ста других отличить Асю?
О, негатив эпохи нашей!Среди проявленных грозоюВ Орле нашлась такая Маша,В Москве нашлась такая Зоя.
Согреты Родины заветом,Просветлены решеньем лица.Нельзя такую не заметить,Нельзя в такую не влюбиться.
Мы поздно встретилися, Ася,Но, может, раньше и не надо —Ведь битва только началася,А мы уже с тобою рядом!
20/III–1942
К главе «Первая победа»
И тогда к нам пришел человек,В ночь одет, как в одежду простую,С покрасневшими крыльями векОт усталости или простуды.— Что, — спросил он, — умрем как одинУ могилы Аскольда и Дира?Позаботились об ориентирах,Чтобы легче вас было найти? —И ему возразили ребята:— От греха тебе лучше уйти.Нам сдается, что ты провокатор.
— Я ценю пылкость ваших сердец,Я и сам, мне поверьте, не скептик,Только есть понадежней рецепты,Чем такой романтичный конец.Здесь остаться — действительно грех!Шутки в сторону! Будем знакомы.Вот мандат — представитель обкома,А в дальнейшем — товарищ Сергей…
И когда через час с небольшим,Получив и пароль и задание,Вдоль подножий покинутых зданийМы по мертвому городу шли,Повторил мой задумчивый друг,Что сказал командир напоследок:— На горе опустевший редут —Это первая наша победа!
11/V–1942
Харьковскому фронту
Мы шли на бой во власти древних правил —Щадить детей, лежачего не бить…А нас поили злобой и отравой,И я клянусь — мы не умели пить.Мы научились пить вино военной славы,Пусть горечь Керчи в крепости вина,Но повторится вновь победный день Полтавы,Как повторился день Бородина.
22/VI–1942
Память
Читать стихи готов везде:И на реке при лунном свете,И в оправданье — на суде,И — как махорку — перед смертью.
…Зачем мне груз любимых книг:Сельвинский, Тихонов, Багрицкий,Когда глаза зажмурь на миг —И перелистывай страницы?
Тебя любить готов всегда:В тепле супружеской постели,В разлуки черные года,В порывах огненной метели.
Зачем же мне в боях твояХотя бы карточка простая?Глаза закрою — не таясь,Со мной ты рядом вырастаешь.
Как хорошо таить в себеСтихи и прозу, лед и пламень.Как благодарен я судьбеЗа эту дьявольскую память!
25/VI–1942
Письма с войны
Письма Павла Винтмана Зинаиде Сагалович.
* * *
15.10.41 г.
Зинуся!
Отпущен в город на небывалый срок (в будний, конечно, день) — целых два часа. Это за успехи в сегодняшних экзаменах. За инспекторскую стрельбу, т. е. стрельбу в присутствии нач. школы, получил благодарность, ибо выбил 30 очков из 30. Только что сдал зачет по оружию, тоже, конечно, блестяще. Плюс к этому — не отстал сегодня во время «броска» — 12 км за 1 ч. 10 м. В результате — еще одна благодарность и прогулка на почту. Так что, как видишь, не без успехов и успехи не без награды…
Относительно «второй нашей встречи» — глупые детские бредни. Но ты, очевидно, настроена плакатно, а я — плакально… Должен же кто-нибудь остаться в живых после этой бойни!!! Пусть это будет, если не я, то хотя бы ты и он…
Любимая! Жду каждой твоей строчки. Ради бога, побольше и почаще. Целую крепко-крепко.
Твой, пока живу и дышу.
Пин
* * *
4.11.41 г.
Любимка моя!
Вот уже несколько дней, как я собираюсь ответить на твое письмо от 22 числа (я получил его 27), но до сих пор еще не написал ответ. Во-первых, и это основное — как всегда, некогда; во-вторых, неважное настроение. То есть не вообще неважное, а, вернее, перемежающееся, как малярия, что ли. Жизнь моя сейчас разбилась на две части. С утра до послеобеда все по-старому, вернее, вроде того, но намного хуже. Потому что мне ужасно не повезло с новым подразделением — я попал в окружение мальчишек из школы… На весь взвод всего несколько человек, с которыми можно перекинуться словом. Правда, с одним пареньком я подружился. Он работник радиовещания, образование у него небольшое, всего одногодичная специальная школа (после 10-летки, конечно), но не в этом дело. Он очень хорошо знает поэзию и поэтов, в особенности, как и я, современных, как и я, немного пописывает и вообще мы с ним «созвучны». Надо сказать, что он обладает большим критическим чутьем и беспощаден к формальным промахам, так часто у меня встречающимся. Вторая половина моей жизни — это клуб. Ежедневно мы туда ходим, готовим программу «Красноармейского театра малых форм». Я, конечно, работаю в своем жанре — пишу пролог, концовку и т. п.
