Я засуетилась, отыскивая ремень. Коваленко наклонился ко мне, выдрал ремень из-под моей юбки и сам его застегнул. Я заволновалась и стала смотреть моему водителю куда-то в коленку. Стройные ноги в белых брючках. Что за ерунду мы про него выдумывали, маленькие жестокие дуры. Какой породистый дядька!
– А в тебя, Танечка, уже, наверное, мальчики стали влюбляться? – продолжал Коваленко в своем духе.
Я неопределенно пожала плечами. Вроде того, что – наверное, я не в курсе. На самом деле никто признаний, конечно, не делал.
Как загипнотизированная, я смотрела на его часы. А вдруг сейчас эта мужская рука потянется к моему бедру?
Мы ехали по Гагарина.
– А вот мое кафе. Можно как-нибудь поужинать вместе.
Ни фига себе! «Мое!» «Кафе!» Вон чё у людей бывает! Я занервничала. Это как – идти в кафе с мужчиной? Надо одеться как-то прилично, наверное. У Белки что-нибудь попрошу. А может, и накраситься надо? Я же не умею.
– Только не думай, – добавил Коваленко, – что я на тебя впечатление хочу произвести.
– Да я и не думаю.
А думала я вот что: интересно, а есть у него жена? Если есть, то как мы будем ужинать?
Около университета он меня высадил, на прощание поцеловав в щеку. При этом очки прилипли к моему лицу и получили жирный отпечаток. Я сняла и протерла. Прошла несколько шагов и открыла титул новой книжки.
«Шел дождь. Наверное, к счастью», – писал мне поэт.
29:66
Не такой человек
Утро у меня теперь всегда позднее. Я никак не могу проснуться, перевожу будильник с восьми до полдевятого, с полдевятого до девяти – ну и так далее, пока уж совсем не становится ясно, что на работу я опоздала.
Когда мы жили с Коваленкой, утро наступало очень рано. Я вскакивала и бежала в душ. Потом прыгала к нему в постель, где Ковален томился со своей утренней эрекцией. Во время утех у меня успевали высохнуть волосы.
Взбодрившись, я летела на кухоньку, варила овсянку, мыла сухофрукты. Накрывала на стол, сама уже соображая, а чего я такого приготовлю на ужин. Сроду не умела готовить, а тут освоила голубцы и фаршированные перцы. Даже за котлеты взялась! Нужно же Ковалена кормить! Шутка ли дело семейная жизнь! Надо соответствовать. Вот, кажется, все и налаживается…
Рабочий день пролетал незаметно, а после я сбивалась с ног: ждет ведь! Весь уже извелся!
И вот я, с курицей в авоське, спешила к дому, двор пересекала чуть ли не бегом. Стучалась. Представляла, как Ковален откладывает книжку в сторону, садится, сует ноги в тапки, идет открывать. По пути он всегда что-то приговаривал, вроде: «И кто это там стучи-и-ится? У нас все дома!»
– Явилась, что ль? Я уж думал, ночевать там останешься! – смеялся он надо мной и начинал раздевать прямо у порога.
Теперь все не так. Жизнь замедлилась, а день опустел. В холодильнике кочан капусты и банка горчицы. Фигли готовить? Я покупаю себе овощей на Сенном рынке и ем салат всю неделю. Варю кашу. Типа, на диете.
На ночь я опускаю жалюзи: на окнах нет решетки, и одной по ночам как-то боязно. Иногда с козырька с грохотом срывается скопившаяся дождевая вода, и я в ужасе вскакиваю с постели: воры! грабители лезут! И потом еще долго не могу уснуть. С одной стороны, жалюзи защищают меня от насильников и убийц, с другой – не дают мне проснуться естественным порядком, от утренних лучей солнца. Я просыпаюсь, как в склепе. И сразу же заворачиваюсь обратно в одеяло.
На работу ехать не хочется.
Но так было не всегда.
Вот когда мои ровесники получали дипломы, я только-только поступила в третий вуз, до этого бросив два. Это называлось, наверное, «поиски себя». Я искала себя на филфаке, потом в Мухе, потом окончательно себя потеряла и вышла замуж за Мишу Орлова, поэта-ал ко голика с буйным нравом и без копейки за душой.
Тогда я вообще из всех этих контекстов выпала – карьера, работа там… Я работала няней, потом продавцом в книжном магазине… Порой мы вообще сидели дня два голодом и пили чай. С сахаром. Кусками. В горле становилось противно, а к вечеру начинало подташнивать.
Когда я поступила в Институт печати, в этот третий вуз, я прыгала до потолка, как будто выиграла счастливый билет.
Ну и что уж говорить про работу! После тупого стояния за кассой (сидеть запрещалось) или торчания в торговом зале, где я все знала наизусть… После этого Алиса Александровна взяла меня в «Пергам»! Ну это вообще было какое-то заоблачное счастье!
Алиса у нас в институте одно время преподавала, там ей меня кто-то порекомендовал, и так я оказалась в маленьком издательстве, в «Пергаме», в должности редактоpa. При всем при том, что на этого редактора я только начинала учиться.
Я на нее чуть ли не молилась. Алиса, во-первых, совершенно роскошная женщина. Ну удивительно просто красивая. Как ярчайшая роза. Когда она заходит в офис, через несколько секунд до меня дотягивается запах ее духов и обволакивает нежным облаком. И хочется в этом облаке сидеть и сидеть, и слушать, что она говорит, и смотреть, как взбивает свои алые волосы, как поправляет оборочки на юбке. Представляю, как себя в этом облаке чувствуют мужчины. Мне кажется, что у Алисы Александровны пятьсот платков, двести палантинов и тысяча браслетов. Я удивляюсь, как она с утра не путается в этом обилии и всегда подбирает бусы в тон сумке, а платочек под цвет глаз. Глаза у нее даже всякий раз по-разному сияют от разного наряда – то зеленым, то голубым.
Во-вторых, Алиса Александровна при трех образованиях и сейчас трудится над докторской. Мне и не снилось.
В-третьих, она бизнес-леди. Ну, бизнес… Я как-то спросила ее:
– А вот тут закон выпустили про малый и средний бизнес. У нас какой?
Алиса развеселилась:
– А вы сами-то как думаете? – И обвела взглядом наш маленький офис, где между трех столов и завалов с тиражами осталась узкая тропинка. А за шкафом еще сидит Арсений, наш цветокорректор.
Да, издательство небольшое, но заказы не переводятся, и это в условиях кризиса на книжном рынке! И Алиса все это тащит на себе. Она у нас и швец, и жнец, и на дуде игрец. Она ищет заказчиков, ведет переговоры. На ней вся документация. Она рулит процессом, говоря, кому и что надо делать. А это не так-то легко при том, что наш дизайнер Илья сидит не с нами бок о бок, а в Эрмитаже. Там у него основное место работы. Она же сама вычитывает книжку перед сдачей до двух часов ночи. Иногда садится верстать, если Илья занят чем-то другим. При этом она умудряется переносить капризы заказчиков, учитывать похмельный понедельник Арсения, уговаривать Илью поработать в выходные. И терпеть мои ляпы. А иногда даже подкидывает премии.
Алиса долгое время была моим кумиром. Я думала: ну вот, я на самой первой ступеньке, а она на вершине. Но вот же, можно же, как она, начать с простой корректуры – а потом открыть свое издательство! Надо просто совершенствоваться, потом взяться за верстку, подучиться… Ну, плюс бухгалтерия… Про то, что руководить целой конторой – это не в тапки срать, про это я старалась не думать. Говорила себе, что приложится.
С этой светлой мыслью я проработала пять лет, пока не появилась Надя. Собственно, сама Надя тут ни при чем. Весь сыр-бор вышел из-за верстки.
Сначала Алиса поговаривала, что неплохо бы меня посадить на верстку. Я охотно кивала. Потом эти предложения затихли. И Алиса стала уже говорить, что неплохо бы взять верстальщика на полную ставку. Чтобы разгрузить Илью. Чтобы он не вносил по тридцать раз мои ценные замечания, которые у меня не иссякают вплоть до спуска полос…
Я говорила:
– Алиса Александровна! Ну давайте попробуем! Дайте мне что-нибудь сверстать, я справлюсь.
Кажется, это звучало как-то жалко, со слезой.
Алиса закидывала ногу на ногу, поправляла браслетик и медленно объясняла:
– Таня, понимаете, в чем дело… Вы не такой человек. Вы можете делать что-то одно. Я же вижу, как вы работаете. Если вас сбить на что-то другое, вы мысль теряете. И тогда появляются ошибки. На каждом спуске обнаруживаются… Давайте вы уж будете делать свое дело, а верстальщик свое.
Что ж, хозяин – барин. Пусть будет верстальщик.
И тогда появилась Надя, наша же, институтская. Младше меня на пять лет, те самые пять лет, которые я просидела в няньках и продавцах. С Мишей, пьющим запоями.
Надя как-то очень быстро врубилась в курс дела и резво заверстала. Но поскольку не всякий день Илья загружал ее версткой, Наде сразу стали перепадать и тексты. На корректуру и редактирование. То есть Надя оказалась «таким человеком», в отличие от меня.
Помню, с какой гордостью я открывала концевую полосу у только что вышедших книг и читала: «корректор Татьяна Коржуткина». Потом – «редактор». Потом – «ведущий редактор».
Ах, человеческое тщеславие! Как сладко было думать, что вот я выросла от корректора до ведущего, чего-то там веду, стало быть. Дело полезное делаю. Сею разумное, доброе, вечное. Как сладко было грезить, что когда-то я смогу заниматься этой чертовой версткой, а может быть, даже и дизайном, а потом…
