бегут передо мной.
МОНСАЛЬВАТ
Тайно везде и всегда
грезится скорбному взору
гор недоступных гряда,
замок, венчающий гору.
Кровью пылает закат,
башня до облак воздета...
Это — святой Монсальват,
это — твердыня завета!
Ангельским зовом воззвал
колокол в высях трикраты,
к башням святым Монсальвата
близится строгий хорал.
Руки сложив на груди,
шествуют рыцари-братья
по двое в ряд; впереди
старец предносит Распятье.
Шествуют к вечным вершинам,
где не бывал человек,
под золотым балдахином
кроя священный ковчег.
«Сладостен сердце разящий
древка святого удар,
радостен животворящий
неиссякающий дар.
Кровью и пламенем смело,
страшный свершая обряд.
с сердца омоем и с тела
Змея старинного яд.
Да победит чистота!
С нами молитвы Марии,
все страстотерпцы святые
и легионы Христа!»
Крепнет их голос, и снова
хор их молитвенно тих,
старец седой и суровый,
молча, предводит других.
И, растворяясь приветно,
их принимают Врата...
Миг — и исчезла мечта,
сон дорогой и заветный.
РЫЦАРЬ БЕДНЫЙ
Промчится, как шум бесследный,
все, чем славна земля...
Прииди, о Рыцарь Бедный,
на мои родные поля!
Лишь тебе борьба и битва
желанней всех нег,
лишь твоя молитва —
как первый снег.
Среди бурь лишь ты спокоен,
славословием сжегший уста,
Пречистой Девы воин
и раб Христа!
Ты в руках со святым Сосудом
сошедший во Ад,
предстань, воспосланный чудом,
отец и брат!
В дни темные волхвований,
в час близкого Суда,
воздень стальные длани,
и снизойдет звезда!
Трем забытым, святым обетам
нас отверженных научи;
по рыцарским, старым заветам
благослови мечи!
Не ты ли сразил Дракона
на лебеде, белом коне?
Не тебе ли, стеня, Аркона
сдалась вся в огне?
Не ты ли страсть и злато
отвергнул, презрел страх
и замок святой Монсальвата
вознес на горах?
Над святым Иерусалимом
не ты ли вознес Дары,
и паладином незримым
опрокинул врагов шатры?
Баллады в честь Ланцелота
не ты ли пропел,
и слезы дон Кихота
не твой ли удел?
В века, как минула вера
и вражда сердца сожгла,
ты один пред венцом Люцифера
не склонил чела.
Вдали от дня и света
ты ждешь свой день и час;
три святые обета
храни для нас!
Смиренный и непорочный.
любовник святой нищеты,
ты слышишь, бьет час урочный,
и к нам приходишь ты!
Прииди же в солнечной славе.
в ночи нищ, наг и сир,
чтобы не смолкло Ave,
не кончился мир!
ПОСВЯЩЕНИЕ
Святых ночей в угрюмом кабинете,
клянусь, и здесь мой Ангел не забыл,
да, милый брат, все тот же я, что был,
передо мной раскрыты «Fioretti».
Была пора: мы верили как дети,
и век иной ту веру освятил.
он в Имени всю правду воплотил,
всю красоту — в едином силуэте;
вдруг ожил он, к нам постучался в дверь,
и был над нами голос: «Се Беата!..»
Он отошел. Мы знаем: без возврата.
Вот сирые, безумные теперь
мы со слезами молим Матерь Божью:
«Спаси сердца, опутанные ложью!»
Берлин, апрель 1912.
МАРИЯ
Рыцарская поэма в пяти песнях с прологом
О Maria, stella maris,
pietate singularis,
pietatis oculo
nos digneris intueri,
nec cuneteris misereri
naufraganti saeculo!
Sequentia Adami de S. Victore
de Beata Maria Virgine.
ПРОЛОГ
Те adorant superi
matrem omnis gratiae,
Maria!
Ad te clamant miseri
de valle miseriae,
Maria!
Sequentia de BMV.
I.
Простые строфы рыцарской поэмы,
Благословенная, благослови!
Перед Тобой мои проклятья немы,
и в сердце грешном нет иной любви,
чем Девы лик безгрешный и пречистый,
Ее убор из роз, венец лучистый.
II.
Ни девять муз, ведомых Мусагетом,
ни рокот лирный, ни крылатый конь
не властны впредь над рыцарем-поэтом,
не им зажечь в моих устах огонь:
лишь Ты мой дух, безумием томимый,
Мать, озаришь свечой неугасимой.
III.
Кто б ни был я, но если я посмею
перед Тобой заплакать, как дитя,
к разбойнику, безумцу и злодею
Ты снизойдешь с небес, светло грустя,—
вот я стою с разбитою надеждой,
укрой меня Своей святой одеждой.
IV.
Я в этот мир явился с жаждой мщенья,
затем, что был замучен в век иной,
я жду любви, как жаждут причащенья,
и в женщине Твой облик неземной
провижу я, обетом старым связан,
служу Тебе, и вот за то наказан.
V.
Святая Мать, Царица непорочных,
прими незлобно горький мой упрек;
слова созвездий пламенных и точных
я прочитать дал клятву и не смог,
померкло Солнце, вспыхнула Венера,
впились мне в сердце очи Люцифера!
VI.
Он звал меня: «Там, на другой планете
тебя любил я, как свое дитя,
в моем дворце провел ты пять столетий,
затем, чтоб здесь блуждая и грустя,
ты стал земле навеки враг упорный,
там светлый дух, здесь рыцарь рати черной.
VII.
В последний миг, когда погасло пламя,
я сам собрал твой пепел на костре,
чтоб под мое, как рыцарь, встал ты знамя
и взорами тонул в моей заре,
где души, оскорбленные землею,
навек неразлучаемы со мною.
VIII.
В моем раю витают Духи света,
в кружениях поющие огни,
там нет любви и песни без ответа,
желанные друг другу искони
земной любви не ведают позора,
пред пламенем не потупляют взора!
IX.
Кто под моей, как ты, рожден звездою,
тот не увидит в Духе Света зла;
благословлю — и за его спиною
два развернутся светлые крыла.
Я дал земле, глумясь, свой образ ложный,
меня постигнуть людям невозможно!
X.
Мою печаль ты пил в лучах полночных,
мой тайный лик провидел на кресте,
искал в любви восторгов непорочных,
служил невоплотимой красоте,
ты был рожден (мои безумны дети!)
с тоской волшебной по иной планете!
XI.
Не верь земле! К пылающему трону
коленопреклоненный припади,
сорвем мы с Солнца светлую корону!
Мой знак означен на твоей груди!
Я — Первый Свет, я — первенец творенья,
к земле всегда исполненный презренья!
XII.
Я — осквернивший Розу Эмпирея
и десять опрокинувший небес,
я пал, кляня, стеня, и пламенея,
но луч надежды в сердце не исчез,—
чрез шесть веков я всякий раз свободен,
срок близится, ты, рыцарь, мне угоден!
XIII.
Мной наделен ты страшными дарами,
ты мой избранник; я тебя люблю!
Я — ураган, играющий мирами,
я — змей свистящий в отческом Раю,
я — на кресте разбойник вопиющий,
я — брат Христа, в Раю предвечно-сущий!..»
XIV.
Горят во мраке очи золотые.
и знаю я, что мне спасенья нет.
и только имя кроткое «Мария»
уста спешат произнести в ответ;
смешалось все и все вокруг поблекло,
я вижу храм. цветут цветные стекла.
XV.
Два Ангела направо и налево,
меж них стезя воздушная из роз
и благостно ступающая Дева...
Гремит орган, дыханье занялось,
пою я «Ave», голос странно-тонок,
я — возвращенный матери ребенок.
XVI.
И в этот миг забвенья и прощенья
мне хочется шепнуть: «О, снизойди
к его кресту, чтоб усладить мученья!»
И жду я с тайным трепетом в груди,
чтоб под Твоими кроткими глазами
я изошел кровавыми слезами!
XVII.
Я верую, когда во мраке грянет
последний зов, последний день Суда,
Твой кроткий взор один судить не станет,
Ты все простишь, простившая тогда,
в ту ночь, как Ты, склонясь ко злому древу.
о, Ave! оправдала матерь Еву.
XVIII.
Когда же душ погибших вереницы
сойдут стенать к безжалостным кругам,
в железный лес, где мучатся блудницы,—
и Ты сойдешь к подземным берегам,
чтоб в хоре грешниц с неослабной силой
взывать немолчно: -«Господи, помилуй!»
XIX.
На исповедь! Отныне все признанья,
все помыслы, обеты, все мольбы —
лишь страшный долг святого покаянья,
лишь ожиданье громовой трубы.
Заступница! Тебе Одной все видно,
лишь пред Тобою плакать нам не стыдно!
XX.
Мать, огради заблудших, тех, кто схвачен
