я тихо. — Однажды ты полетишь и станешь свободным. Еще немножко, подожди еще немножко.
Когда я пыталась проверить, как заживает его крылышко, он снова меня клевал. Пальцы были постоянно красные и болели. Я старалась сидеть от него подальше и обращалась с ним очень бережно и нежно. Стелила ему подстилку из травы и листьев и шептала, чтобы он ни о чем не беспокоился.
И воробей выздоровел. В день, когда он вылетел из моих рук, я, грустная замарашка, впервые в жизни почувствовала себя чуточку более живой. Чуточку более свободной, как будто бы ко мне вернулась способность дышать. Я нашла внутри себя краски, которых, думала, во мне нет, — краски надежды.
С разноцветными пластырями на пальцах моя жизнь не казалась больше такой серой. Подцепив липкий кончик, я аккуратно сняла синий пластырь с указательного пальца, который был все еще немножко припухший и покрасневший. Днем раньше я высвободила осу из паутины. Я делала это очень аккуратно, чтобы не повредить ее хрупкое тельце, но не успела вовремя убрать руку — и она меня ужалила.
«Ника все время возится со своими букашками, — говорили обо мне дети, когда мы были поменьше. — Сидит с ними почти весь день среди цветов». Они привыкли к моим странностям.
Может, потому, что в нашем заведении отклонение от нормы было почти нормой.
Я испытывала симпатию ко всему, что было маленьким и непонятным. Стремление защищать всякое живое существо родилось во мне, когда я была еще ребенком, и с тех пор меня не покидало. Я расцвечивала свой маленький странный мир любимыми цветами и благодаря этому чувствовала себя свободной, живой и легкой.
Мне вспомнилось, как Анна спросила, что я делала в саду. Если бы она услышала точный ответ, интересно, что бы подумала. Посчитала бы меня странной?
Почувствовав, что кто-то стоит у меня за спиной, я обернулась — и отскочила в сторону. На меня смотрел Ригель. Черная прядь падала ему на лоб. Я испуганно вытаращила на него глаза, вспомнив вчерашнее столкновение.
Моя реакция его не смутила, наоборот, — он криво улыбнулся. Он обошел меня и направился на кухню. Я услышала, как с ним поздоровалась Анна, и поежилась. Всякий раз, когда Ригель оказывался поблизости, меня бросало в дрожь, но на этот раз понятно, откуда она взялась. Я весь день снова и снова прокручивала в голове то, что случилось вчера. Но чем больше я об этом думала, тем сильнее меня мучили те загадочные слова.
Что значит «Я не удержусь»? От чего он не удержится?
— А, вот и ты, Ника! — приветствовала меня Анна, когда я робко вошла в кухню. Я все еще находилась в тревожных мыслях, и вдруг произошел яркий, пунцово-фиалковый взрыв: в центре стола в хрустальной вазе стоял огромный букет цветов. Я смотрела на россыпь нежных бутонов, ошеломленная этим великолепием.
— Какие красивые!
— Тебе нравятся?
Я кивнула в ответ и улыбнулась Анне.
— Их доставляют нам каждый день из магазина.
— Из магазина?
— Ага, из моего магазина.
На лице Анны сияла искренняя улыбка, к которой я не могла привыкнуть.
— Ты продаешь цветы? Ты цветочница?
Ну что за глупый вопрос! От смущения я сразу залилась краской, а Анна кивнула просто и доверчиво.
Я любила цветы так же сильно, как и существ, которые в них живут. Припухшим пальцем я погладила нежный, как бархат, лепесток.
— Магазин довольно далеко отсюда. Он старый и расположен неудобно, но клиентов хватает.
Приятно видеть, что людям нравится покупать цветы.
Я спрашивала себя, а не была ли Анна специально создана для меня? Вдруг в тот день, когда она заметила меня в саду, еще до того как мы посмотрели друг другу в глаза, нас связало что-то невидимое? Хотелось в это верить… Да, сейчас, когда она смотрела на меня сквозь цветочное сияние, мне очень хотелось в это верить.
— Всем привет!
В кухню вошел Норман в потертой синей униформе, из кармана торчали рабочие перчатки, на поясе висели разные инструменты.
— Ты как раз к ужину! — сказала Анна. — Как прошел день?
Судя по экипировке и секатору, который тоже висел на поясе, Норман, похоже, работал садовником. Как здорово! «Самая великолепная пара на свете!» — вот о чем я думала, когда Анна положила руки Норману на плечи и произнесла:
— Норман работает в дезинсекции. Я чуть не вскрикнула.
Мистер Миллиган поправил кепку, и тут я разглядела эмблему над козырьком — перечеркнутого полосой большого дохлого таракана с согнутыми лапками. Я так и застыла, вытаращив на него глаза и раздув ноздри.
— В дезинсекции? — с ужасом переспросила я.
— Да! — Анна погладила Нормана по плечу. — Вы не представляете, сколько паразитов водится в местных садах. На прошлой неделе наша соседка обнаружила пару мышей у себя в подвале.
Норман остановил вторжение грызунов.
Теперь секатор перестал мне нравиться. Я смотрела на таракана так, будто съела что-то тошнотворное. Только заметив на себе вопросительные взгляды обоих, я не без труда расслабила сжатые губы. Вновь захотелось спрятать руки.
Из-за вазы с цветами на меня внимательно смотрел Ригель.
Через несколько минут мы уже сидели за столом. Мне было неприятно слушать рассказы Нормана о работе, я пыталась скрыть напряжение, но рядом сидел Ригель, что совсем не помогало расслабиться. Даже сидя на стуле, он умудрялся возвышаться надо мной, к тому же я не привыкла находиться к нему так близко.
— Раз уж мы знакомимся поближе, почему бы вам не рассказать нам что-нибудь о себе? — улыбнулась Анна. — Вы давно друг друга знаете? Воспитательница ничего об этом нам не сказала. Вы дружили в приюте?
Сухарик упал с моей ложки в суп. Даже Ригель рядом застыл. Это самый ужасный вопрос на свете!
Анна посмотрела мне в глаза, и при мысли о том, что она могла в них прочитать, у меня свело живот. Как бы она отреагировала, если б узнала, каких усилий мне стоит сидеть рядом с ним? Что бы она подумала, если б поняла, что у нас с Ригелем натянутые отношения, далеко не родственные, а, попросту говоря, враждебные? Кто знает, может, Анна решит, что семья в такой атмосфере жить не может, и передумает.
Я запаниковала и, прежде чем Ригель успел что-то сказать, ляпнула страшную глупость: — Конечно! — От лжи язык стал липким и непослушным. — Мы с Ригелем
