Наконец они остановились посреди пещеры. Афродита медленно, совершенно не прибегая к помощи рук, стряхнула с плеч верхнюю часть своего одеяния, и перед потрясенным парнем выросли два холма такой удивительной красоты, что руки сами потянулись к ним. А Посейдон, ухмыльнувшись в душе, еще и анекдот вспомнил:
Вчера со мной подралась грудастая женщина. Мы зашли в лифт, и я засмотрелся на ее прелести. Она спросила: «Может, наконец, нажмете?». И тут что-то пошло не так…
У Ноя все пошло так. Никакого лифта здесь не было, но он все равно нажал – обеими ладонями, в которых едва поместились «прелести» Афродиты, и она протяжно застонала, обмякая всем телом. А на песке уже была расстелена нижняя часть ее одеяния – широкая настолько, что на теплом песке оказались только ноги Ноя. Потом он опирался в мягкое песчаное ложе пятками; потом встал на колени, рыча, словно зверь… В общем, многоопытный Посейдон взял руководство в свои руки, ну, и другие части тела разной длины. Он остановился, только когда в вечерних сумерках перестал различать загорелое женское тело, и когда Ной в смятении воскликнул: «Стадо! Овцы… отец свернет мне шею, если хоть одна из них пропадет!».
Этот крик души тоже не прошел мимо внимания Афродиты. Она потянулась всем телом, заставив парня забыть обо всем на свете, кроме нее, и счастливо засмеялась:
– Ну, давай, вспоминай, какой анекдот будешь рассказывать моему мужу?
Посейдон засмеялся следом, загоняя поглубже в душу тоску и страхи Ноя перед неизбежной карой.
– Может, подойдет такой:
– Я вынужден вас огорчить, но ваша дочь вчера напилась в клубе.
– Врешь! Она вчера в рот ничего не брала!
– Э-э-э… кажется, я вас огорчу еще раз…
– А почему только один раз? – богиня одним ловким текучим движением оседлала Посейдона, – помнишь, как Лешка пел нам: «Эх, раз! Да еще раз! Да еще много, много раз!»…
В-общем, домой Ной-Посейдон пришел уже под утро. Родители не спали, но их блестевшие в огнях светильника глаза не метали громы и молнии в него; они горели от возбуждения совсем не по причине первой в жизни ночной отлучки сына. Ной только успел заикнуться о стаде, и тут же вздохнул успокоено, когда отец совершенно равнодушно махнул рукой:
– Дома все овцы, не переживай. Сами пришли.
Парень терялся в догадках, а родители лишь торжественно молчали. И в его душу невольно начала заползать тревога. Он ждал упреков; быть может, побоев. А попал в атмосферу какого-то грядущего торжества. И, как представилось ему, событие это явно было связано с ним, с Ноем.
Он непроизвольно вспомнил Ракиль; потом о себе громким урчанием напомнил пустой желудок, и вместе это причудливым образом трансформировалось в анекдот:
– Да, пирожки у хозяйки не очень…
– Зато булки что надо!
– Ой, сыночек, – всплеснула ладошками мать, – да ты же совсем голодный! Всю ночь не ел, не спал… все овец искал.
Ной едва не прыснул, вспомнив, какую «овцу» он нашел вчера. Хорошо, что раньше свое слово сказал отец. Торжественно – словно на главном празднике года – он произнес:
– Ничего, сегодня наестся до отвала; сегодня все наедятся – на празднике. Надо бы и нам пару овечек заколоть.
Посейдон не выдержал:
– Да скажите, наконец, что случилось? Что за праздник объявился такой, что ты готов пожертвовать сразу двумя овцами?
Надо сказать, что отец юного Ноя был человеком прижимистым; стадо свое растил медленно, но неуклонно. И даже на главный праздник года обычно жертвовал единственную овцу, как правило – не самую жирную.
– Праздник, сын! Завтра… уже сегодня в деревню прибудет Святитель!
Ной ахнул бы от этого известия, если бы прежде него не хмыкнул (про себя, конечно – чтобы не обидеть родителей) владыка морей и океанов. Святитель, живущий в горах, в глубокой пещере, появлялся на людях очень редко. В родной деревне Ноя он не был ни разу. Но об этом удивительном человеке знал каждый.
– Удивительном? – хмыкнул еще раз Посейдон, вспоминая, что знал о святителе Ной.
Древний, как сам мир (еще одна усмешка); пророк, чьи предсказания сбывались всегда и полностью; наконец, врачеватель, какого еще не знал народ Ноя. Только вот не каждого он брался врачевать. И в этом – понял Посейдон – была какая-то загадка. Скорее всего, Святитель, действительно опытный лекарь, брался за дело только тогда, когда не сомневался в благоприятном исходе дела. А самое главное – он был верховным судьей племени. Таких деревушек, как Ноева, на острове было много. Обычно им хватало суда старейшин. Но в особых случаях…
– Впрочем, – подумал теперь Ной – прежде Посейдона, – у нас таких случаев давно не было. Разве что сегодняшний.
Он потянулся в истоме, вспомнив неистовое и послушное тело Ракили.
– Ну, если этот Святитель каким-то образом подсмотрел за нами из своей пещеры, и сразу же рванул сюда, – так же внутри себя продолжил разговор Посейдон, – я готов признать, что в нем есть что-то такое… Как сказал бы Алексей:
– Павел Петрович, к вам снова посетители!
– А это точно ко мне?
– Да не знаю… спросили: «А этот козел уже на месте?»…
Утром в роли такого козла выступал Патрон, старейшина деревни, и по совместительству супруг знойной Ракили. Он бегал кругами по деревне, смешно дергал жидкой бородкой и развесистыми рогами, невидными никому, кроме Посейдона и собственной веселой женушки. Божественная парочка успела между общей беготни и хлопот не один раз заговорщицки перемигнуться. Ной только теперь, с немалым стыдом, подумал, что за собственными переживаниями он совсем забыл – у Ракили тоже могли быть неприятности. Посейдон расхохотался внутри общего тела:
– Ты посмотри на Патрона, и на Афродиту. На кого ты поставишь в честном бою? А Афродита вряд ли привыкла честно биться. Вот увидишь – этот старый козел еще и виноватым окажется. Так что сегодня вечером проводим гостя, и…
Деревня межу тем готовилась к торжеству. Овец здесь держали четыре семьи; каждая из них пожертвовала по паре самых тучных агнцев; и отец не был исключением. Прежде Ной всегда зажмуривал глаза, когда держал несчастных животных, в то время, как родитель пилил им шеи ножом. Сегодня же Посейдон сам взял в руки оружие; поточил его о камень, и на глазах изумленного отца двумя ударами лишил жертвы жизни. Так же ловко парень освежевал туши; надумал было совсем сразить несчастного родителя, отхватив кусок сырой баранины и сжевав его, представив, что это блюдо он заказал волшебному бокалу своего первого, божественного отца. Но вдали уже поднялся шум, прибежали мальчишки, посланные перехватить неторопливую процессию гостей, и туши уволокли к кострам. А отец убежал на призыв жены – переодеваться к торжественной встрече.
Ною переодеваться было незачем, точнее, не во что; его единственным одеянием была та самая набедренная повязка, помнившая тело рук Ракили. Благодатный климат острова позволял в этом отношении обходиться минимумом. Раньше парень никогда не задумывался об этом; он просто не мог представить себе, что можно замерзнуть насмерть. Что где-то бушуют свирепые метели, заносящие снегом дома по самые крыши, и что вода может замерзнуть, подобно камню. Да хоть и целое море – так, что по ней можно будет ходить, аки по суху.
– Нет, – воспротивилась душа Ноя, выискивая в памяти Посейдона другие, гораздо более привлекательные картины и новые, такие ласкающие слух слова: «корабли», «паруса», «правый и левый галс», и, наконец, самое приятное: «Земля прямо по курсу!».
– Мы еще поплаваем, парень, – расхохотался Посейдон, обращаясь, по сути, к самому себе, – вот увидишь – мы построим самый большой на свете корабль!
– Вдвоем? – уныло апеллировал ему Ной.
– Почему вдвоем? – продолжил внутренний диалог морской владыка, – припряжем к тому благородному делу народ… да хоть вот с его помощью.
Посейдон показал рукой на старца, возглавлявшего процессию, организованной толпой вступавшую в деревню. Отец, уже стоявший рядом в нарядном хитоне, хлопнул собственной крепкой ладошкой по этой руке, вызывающе тянувшейся к Святителю. Но говорить ничего не стал; скорее всего, потому, что старец уже был рядом, и вполне мог принять на свой счет слова, готовый сорваться с губ отца. И тогда – понял Ной – мороза в глазах старика, спустившегося с гор, станет намного больше. Он и сейчас обжег и душу, и, наверное, тело парня тем самым холодом, о котором совсем недавно живописал Посейдон. Это ощущение внутри себя было для Ноя необычным, пугающим; и в то же время навеявшим смутные воспоминания. Посейдон-Ной понял, что чудеса, начавшиеся со вчерашнего анекдота, еще не кончились; что Святитель привнес сейчас с собой и какую-то плюшку, предназначенную персонально ему, молодому пастушку. Ну как тут было не вспомнить подходящий случаю анекдот?
