– Сколько времени, – Шломо открыл один глаз.
– Шесть с четвертью. У Арика, как обычно, творческое рвение, но мы можем еще поваляться.
– Пора, – он вскочил быстро, как умеет только боевой офицер и привычно поинтересовался. – Тебе лунго или ристретто? Насколько бдительна твоя сегодняшняя жертва?
Праздник кончился. Впереди только потрясающий кофе и мучительные ожидания.
– Мне латте маккиато, – ответила я, как можно небрежнее.
Только бы не выдать горечь. За годы наших тайных свиданий я выучила по дюжине разных видов кофе экспрессо и конспиративных приемов. И возненавидела часы.
– Кто там у Арика-то?
– К сожалению, не Конфуций.
– Мельчаете, – усмехнулся Шломо, накидывая на плечо полотенце.
Вставать мне совсем не хотелось. Я лежала и думала, как было бы замечательно встретить Шломо на несколько лет раньше, когда он был свободен, и не прятаться, чтобы побыть счастливой, а просто быть ею постоянно. Ведь это же так естественно и наверное так замечательно – быть рядом с любимым и ничего не бояться.
– Как тебе египтянин? – спросил Шломо, выходя из душа. Одно полосатое полотенце он накинул на голову, как клафт, другое повязал на бедрах.
– Грандиозно, – развеселилась я и, соорудив из полотенца калазирис, проследовала на его место.
– Не заплывай больше далеко, – послышалось вслед.
Когда я вышла из душа, Шломо уже включил кофейную машину и вспенивал молоко. Я подошла сзади и провела пальцем по его позвоночнику.
– Болит?
– После массажа, как правило, дает мне передышку, но через пару дней возьмется за старое, я его, вредителя, хорошо знаю. Вот, держи своего леопардо, – Шломо протянул мне высокий стакан.
Я улыбнулась, он действительно вывел зубочисткой в стакане узор, напоминающий леопардовый окрас.
– Как же я люблю этот аромат.
– Когда я вчера сюда ехал, купил кофейные зерна у Мордехая, он торгует пряностями в лавке за углом. Вот там действительно потрясающий аромат! Если где-то и существует рай, то он должен пахнуть именно так, как в лавке у Мордехая.
– После всего, что мы творим, о рае я и мечтать боюсь.
– Ирис, я же люблю тебя, – тихо выговорил Шломо – Ты мне веришь?
– Да.
– В юности часто так бывает, боишься ничего не успеть, а однажды понимаешь, что поторопился и навсегда разошелся с той, которая как будто создана из твоего ребра и вручена тебе судьбой. И как идиот не можешь принять подарка. Если бы ты только встретилась мне раньше…
– Напрасно я начала этот разговор, – угрюмо бросила я и стала натягивать джинсы.
– А что тебе сказал Конфуций? – вдруг спросил Шломо.
– Он сказал, что вещи надо называть своими именами, во избежание хаоса. Если подумать – отличный совет.
Мы прощались у подъезда.
– Тебе одиноко?
– У меня есть Кешет.
– Убийственный аргумент.
– Один Чеширский кот всегда оставляет мне свою улыбку. Хотя и это, честно говоря, малоутешительно.
Чеширский кот крепко обнял меня.
– Не только улыбку, но и часть своей души. Не скучай, королева Алиса.
– Буду.
– Ну, валяй, – согласился он и, помолчав, добавил, – я тоже буду.
Обоюдная наигранная бодрость в момент прощания меня всегда тяготит. Шломо, судя по всему, чувствовал то же самое, он быстро вскочил на мотоцикл, послал воздушный поцелуй и исчез в облаке пыли, а в воздухе еще долго парила его улыбка.
Славно начался денек, один назвал меня с утра принцессой, другой повысил до королевы. Если не терять обороты, то к вечеру можно стать олимпийкой. Возможно, жизнь действительно прекрасна, если бы в ней только не было часов…
– Жизнь была бы гораздо более унылой, синьорина.
– Откройте секрет, вы думали именно об унылости существования, наблюдая за качающейся люстрой в пизанском соборе, пока неожиданно не сделали открытие.
– Любое открытие всегда неожиданно. Я действительно однажды заскучал во время проповеди, и мое внимание привлекла люстра, раскачивающаяся от притока воздуха. Поначалу это просто оживило сознание и вывело из состояния отрешенности. Но уже через несколько минут обнаружилась такая закономерность – ветер раскачивал люстру из одной стороны в другую, такое же время требовалось ей, чтобы вернуться в первоначальное состояние, я проверил это по ударам пульса и убедился в своей правоте. Именно тогда меня впервые посетила мысль о маятнике, однажды пришедшем на смену не столь точным и менее удобным регуляторам хода часов – опускающимся гирям, спиральным пружинам или капающей воде.
– Итак, вместо смиренного внимания проповеди была открыта такая ересь, как изохронность колебаний, да вы еще в юности были бунтарем. А когда поддержали крамольную идею гелиоцентрической системы мира, окончательно рассорились с католической церковью.
– За торжество науки в мое время требовалась отчаянная борьба, и я на неё решился, я думаю, что нет в мире большей ненависти, чем у невежества к знанию.
– Ваши дальнейшие астрономические открытия полностью развенчали догмат Аристотеля о «совершенстве небесных тел», следственно, путь сочинения «Звездный вестник» оказался довольно тернистым?
– Поверить в то, что луна покрыта горами и кратерами, а млечный путь распадается на звезды, многие раболепные умы не желали только потому, что любые наблюдения, противоречащие Аристотелю, априори считали ошибочными. Однако, у меня появились и единомышленники, это было неизбежно. По приглашению одного из них, князя Чези, я вступил в основанную им Академию деи Линчеи в Риме.
– Это значит «Академия Рысьеглазых», должно быть на такое название кроме прочего повлиял и созданный вами телескоп?
Итак, ваша научная карьера складывалась вполне удачно, к тому же вы стали придворным философом во Флоренции по приглашению самого герцога Медичи и даже опубликовали с его легкой руки труд о движении тел в воде. Однако в 1613 году вы отправляете письмо к аббату Кастелли в защиту Коперника, учение которого было признано еретическим, прекрасно понимая, что за этим последует.
– Вас волнует моя научная репутация, синьорина? Конечно, я понимал, что мое письмо рано или поздно попадет в руки иезуитов, но молчание ударило бы по моей научной совести гораздо сильнее. Коперник не испугался сломить слепое преклонение перед Аристотелем, он изучал великую книгу природы, которая и является настоящим предметом философии, как подобает настоящему ученому. Я просто обязан был его поддержать.
– Терпение и верность идее в конечном итоге принесли плоды – тяжелые времена миновали, а в 1638 году в Голландии были напечатаны важнейшие труды вашей жизни, которые актуальны до нынешних времен. Значит, ваша научная жертва оказалась не напрасной.
– Иначе не могло быть, ведь она все-таки вертится!
– Спасибо вам, Галилео Галилей, вы преподали замечательный урок сомнения, как своему поколению, так и потомкам.
Во многих голливудских фильмах середины прошлого века можно увидеть, как одинокая романтичная особа коротает вечер в компании коробки шоколадных конфет и еще более старого голливудского фильма. Не знаю, почему именно эта фишка получила такое широкое распространение, может за ее максимальную приближенность к истине. Этот вечер мы с Кешет проводили в почти аналогичной обстановке. Хотя она, конечно, предпочла сливки конфетам, а я ноутбук – телевизору. Аккуратно облизав свою миску, Кешет укоризненно мяукнула и спрыгнула со стола.
«Хотя бы свечи с пола собери, – наверное, хотела сказать она, – не пройти на четырех лапах».
– Скоро, – пробормотала я и не пошевелилась.
Кешет величественно проследовала в кресло, но и оттуда бросала недовольные взгляды, как и в первый день нашего знакомства.
Окрыленная первыми успехами телеведущей я едва успела затормозить, когда пушистый комочек выскочил под колеса моего новенького Малибу, а комочек умчался в неизвестном направлении. Впрочем, обнаружился он довольно быстро – сидел под пальмой и должно быть размышлял о превратностях судьбы. Белый с чередующимися черными и рыжими пятнами, кажется, такой окрас называется калико и является козырем кошек. В юности, еще до того, как окончательно решила стать журналистом, я живо интересовалась генетикой, успевшей стать семейной традицией, и отметила многие преимущества самок млекопитающих над самцами, «Куда им до нас, – насмешливо думала тогда я, – с одной-то X– хромосомой».
– Ты цела? – я взяла ее на руки и понесла в машину.
Барышня не протестовала, скорее всего, это была весьма неглупая барышня и прекрасно понимала, что получает путевку в новую жизнь.
Кешет, а как еще можно было обращаться к такому разноцветному существу, быстро освоила новое пространство, она уже умывалась, слизав сливки с блюдечка и на риторическое предложение «Вот что, леди, оставайтесь здесь, будем радужным дуэтом» снисходительно мяукнула и осталась.
Вечером Шломо позвонил около восьми.
– О чем поведает Израилю очередная многогранная личность?
