— Степан Шаляпин, — крикнул он в толпу, — споет бессмертную и трагическую песню о двенадцати разбойниках. Но прежде прошу щедро оценить наш труд.
Керзон снял кепку и вместе с Ильей стал обходить зрителей.
Степку вызывали четыре раза, под конец он совсем изнемог и сел на землю. По команде капитана мы подняли его на руки, раскачали и бросили в реку. Керзон, весело моргая, подсчитывал выручку.
— 21 рубль 68 копеек! — крикнул он, не обращая внимания на медленно растекавшуюся толпу. Отобрав у Керзона выручку, мы кинули в Днепр и его, забыв, что он, единственный из нас, не умел плавать. По-видимому, об этом забыл в пылу радости и сам Керзон. Он покорно поднял над головой длиннущие худые руки и скрылся под водой.
— Глиста не умеет плавать, — довольно спокойно сказал Славка Корж.
Илья вдруг словно ужаленный бросился в реку, крикнув не своим голосом:
— Керзон тонет!
Поднялась настоящая паника. Ужас, что творилось. Вскоре спасательная лодка с неподвижным телом Керзона на носу приблизилась к берегу.
Из Керзона вылили чуть ли не цистерну воды. Наконец голкипер открыл глаза. Дежурный спасательной станции, указывая на Илью, сказал:
— Вот кого благодарите.
Керзон перевел взгляд на маленького Илью и слабо улыбнулся.
В мире грез
После случившегося Керзон несколько дней не являлся на тренировки. Приближалась игра с «Гарибальдийцем», и капитан велел зайти к нему домой и узнать, долго ли он будет валяться в постели. Завидев меня, Степана и Саню, Керзон обрадовался и даже выставил угощение, благо никого дома не было: принес яблочное повидло и густую, как мед, наливку.
Когда мы, чуточку охмелевшие, возвращались домой, Точильщик неожиданно предложил:
— Хлопцы, давайте махнем в плавание!
— В какое плавание?
— Вниз по Днепру.
— Тоже мне плавание! Я думал — в Индию. Там виноград, изюм и кокосовые орехи…
Не успел я договорить, как Точильщик обрушился на меня:
— Тебя первым делом интересует жратва.
— Если уж идти в плавание, так лучше по Черному морю, — заметил Санька. — А без жратвы долго, Степка, не поплаваешь.
— Да ну вас, — рассердился тот. — Я вам дело говорю. Чего дома торчать, когда, факт, можно заработать копейку и свет повидать. Если мы на пляже подмолотили, то в местечке пли в селе чудаков полно, и деньжат у них куры не клюют.
— И это ты на своем дредноуте собираешься плавать? — спросил я.
— А почему бы и нет?
— Батя тебе башку оторвет.
— Не пугай, я пуганый. Во-первых, лодку дед оставил не только бате, но и мне, а во-вторых — как же он мне оторвет башку, если мы драпанем тайком? Ищи ветра в поле! Будем выступать в каждом селе, на каждой пристани со своей концертной программой!
Нас захватила Степкпна идея. Первые дни мы жили в мире грез, а затем стали тщательно готовиться к побегу.
Тут как раз на бирже труда объявили, что на ближайший месяц не предвидится никаких нарядов. И мы твердо решили после игры с «Гарибальдийцем» взять курс, на юг.
На первых испытаниях в Матвеевском заливе мы убедились в хороших ходовых качествах нашего корабля. Оставалось лишь отремонтировать уключины и запастись продовольствием. Сушили сухари, накапливали чеснок, соль, сахар. Санька утащил у бабушки целый кулек перловой крупы, мы со Степкой раздобыли полмешка картошки.
На совещании экипажа было принято Санькино предложение: па борту лодки краской написать «Бриг «Спартак», меня назначить капитаном, Степку — боцманом, а Саню — старшим рулевым.
Поединок
Капитан разделил основных и запасных игроков «Молнии» на две команды. Форвардов он оставил на своих местах, чтобы не нарушать их взаимодействие в атаках ворот противника. Таким образом, игра велась между нападающими, с одной стороны, и защитой — с другой. Отсутствовал лишь Славка Корж.
Жара в тот день стояла неимоверная, а мы уже часа два гоняли мяч. Сам капитан умудрился «подковать» Саню — впрочем, это и немудрено. Ведь играли мы босиком. Забинтовав поврежденную ногу, Санька сидел па траве и сонно наблюдал за игрой. И кто знает, сколько еще длилась бы игра, не появись на поле Славка Корж. Он примчался в самый центр площадки на новом велосипеде. Солнце играло на никелированных частях машины. Сегодня Славкин день рождения, и «предки» преподнесли ему этот подарок.
Игра мгновенно прекратилась. Каждому хотелось подержаться за руль, проверить звонок, толкнуть ногой тугие шины. Один лишь Санька остался безучастным. Растянувшись на траве, он будто и не заметил появления Славки с его роскошной машиной.
— Царский выезд! — не скрывая зависти, промолвил Юрка.
— М-да… — почесал затылок Олег. — А мне в день рождения купили нательный крестик. Хорошо иметь папой Бродского!
Разумеется, Керзон также сказал свое слово:
— Мосье, сколько стоит ваш рысак?
— Лавочник лавочника видит издалека. Факт! — изрек Степа.
— Лавочник, лавочник! — передразнил Корж, протирая носовым платком и без того ослепительно блестевший руль. — Не всем же быть рабочими. Все бы тогда с голоду подохли.
Лежавший на траве Саня сразу оживился, он приподнялся с земли и, нюхая растертые в ладонях травинки, в упор посмотрел на Славку:
— Могу тебе ответить.
— Выходит, без нэпманов нельзя существовать? — вмешался в разговор Олег Весенний.
— Ты, Красавчик, дай Саньке сказать.
Все знали — немногоречивый Санька редко вступает в перебранку, но уж если решил ответить Коржу, то сделает это лучше нас всех. Он смело и спокойно глядел на Коржа..
— Ты, конечно, не читал «Мартина Идена»? — Санька глубоко вдохнул в себя аромат травы. — Лучшая книга Джека Лондона. Там знаешь что сказано? Если бы каждый трудился два-три часа в день, человечество даже уборные сооружало бы из золота.
— Здорово! Клозеты? — переспросил капитан Федор Марченко.
— Ничего удивительного, — продолжал Санька. — Подумай, сколько людей трудятся для того, чтобы накормить Славку, его сестер, их мужей и деточек, их прислугу.
Корж не сразу сообразил, к чему ведет Санька.
— Им подавай па стол булку, масло, икру, творог, мясо, молоко, фрукты, лучшие вина. К тому же они не могут обойтись без граммофона, рысаков, велосипедов.
— А мы на это ни у кого денег взаймы не берем.
— Я так и говорю, — невозмутимо согласился Саня. — Набить твое брюхо нелегко. Ох и много людей гнут на вас горб!
— А мы их бумагой, чернилами, красками обеспечиваем.
— Ну да, — не стерпел я. — Твой «пахан» разве своими руками бумагу делает? Он ее покупает, а затем втридорога перепродает, ну, скажем, как Керзон дамские подвязки. Спекулянты!
У Коржа глаза стали узкими, как щелочки, бычья шея побагровела, лицо перекосилось от злости. Давняя неуемная злоба против меня пробудилась в нем с повой силой.
— И до чего ж у тебя душа завидущая, голодранец! — Он подступил вплотную. — Твой «пахан» — нищий, и выходит, что я в этом виноват. Ему, конечно, хотелось бы иметь такой магазин, как у нас.
— Не думаю. Чем в нэпманах ходить, лучше с голоду пухнуть, — пробурчал я.
Тут уж Косой не выдержал и пошел на меня.
— Бросьте, петухи, — пытается унять нас Олег, — и охота вам стукаться!
— А ты не суйся, — повелительно бросает капитан, и его замечание служит сигналом к поединку. Я слышу биение своего сердца, чувствую, как бледнею. Коварный Славка постарается первым нанести удар, от которого, пожалуй, зависит исход поединка. Косой выше меня на полголовы и шире в плечах, его кулак напоминает боксерскую перчатку, он легко выжимает двойник (Двухпудовая гиря) одной рукой. Единственное мое преимущество — ловкость, свойственная форвардам и выработанная тренировками по боксу. Низколобый, остриженный в скобку, Славка держится подчеркнуто небрежно. Это выводит меня из равновесия, и я отчаянно бросаюсь на него. Он легко парирует удар моей левой руки. В этом его просчет. Я ведь не левша, взмах левой только отвлекает противника, я молниеносно ввинчиваю под его челюсть правый кулак. Что-то хрустнуло. Мне становится страшно, ведь я не намеревался огреть его с такой силой.
— А-а-а! — завыл Косой и схватился за челюсть. Ко всему он еще прикусил язык.
Стою в страшном напряжении, готовый ко всему. На Черноярской господствует право сильного. И вдруг между нами кто-то вырастает.
— Пойдем домой, — слышу я голос отца.
Как он попал сюда? Неужели уже закончилась смена? Никто не нарушает напряженной тишины. Славка отходит в сторону. Низко опустив голову, шагаю чуть впереди отца.
Старик молчит, разглаживая свои аккуратно подстриженные усы. Мне становится невмоготу от его молчания, уж лучше дал бы мне по шее. И вдруг он начинает заразительно смеяться.
— Ох, стервец, — задыхается он и устало опускается на скамейку у наших ворот. — Ну и разукрасил ты его! И откуда ты такой в нашей семье?
