Это было давным-давно, когда я еще хотел стать врачом. И пилить я старался аккуратно, будто настоящий хирург, и чтобы пациенту было не так больно, даже старался поймать отпиленный кусок — часть ноги.
Папа:
— А теперь живенько положи в лед! Может, еще пригодится кому.
Я:
— Но это ведь никуда не годная нога.
Папа:
— Для одного негодная, а другому, может, в самый раз. Деревенщине какой-нибудь.
Словом, весело было.
* * *
Не понимаю, почему мама работает по ночам. Несправедливо это. Почему бы детишкам не рождаться только днем?
Мама:
— Они приходят на свет, когда захотят. Ты вот родился ночью. Ждал, пока звезды появятся.
Лидия:
— И тогда еще было полнолуние, поэтому ты получился такой вредный.
Я:
— Ничего я не вредный!
Если бы мама была дома, Микита не торчала бы постоянно у нас. Я ее впустил только после того, как она пообещала не целовать меня взасос.
Микита:
— О'кей, о'кей. Обещаю. Чего это ты добиваешься, да настойчиво так?
Я:
— Не приставай ко мне!
Микита:
— Не будь таким противным, сочный мой. Ну, извини.
Я снял цепочку и отодвинул засовы. За спиной я прятал давилку для картошки — на случай, если придется отбиваться.
Микита и Лидия носятся со своими карнавальными костюмами. Обе хотят нарядиться попугаями. Трико — оно и есть трико, только и радости, что все в перьях. Из Лидии вышла вылитая ощипанная курица. И перья не настоящие, девчонки притащили их из танцевального клуба. Некоторые перышки розовые. А розовых попугаев не бывает.
Лидия:
— Нет, бывает. Я сама видела.
Я:
— Это фламинго розовые. Не бывает розовых попугаев, говорю тебе.
Микита:
— А вот языки у нас розовые. Полюбуйся.
И она показала мне свой язык. Он у нее извивался, словно большой червяк. Мерзость какая.
Если у девчонки сережка в языке, значит, дура. Все тут так думают.
Микита показала мне свой танец. Мне не понравилось. Трясла сиськами как чокнутая, прямо в нос мне их совала. В общем, выжили меня. Я ушел в свою комнату и включил сидишник (всего пятерка у часового доктора на рынке). Офори Ампонса вполне сгодится, чтобы заглушить тупой голос Микиты.
Микита:
— Ах, куда же ты, Гарри, неужели хочешь накрасить губки для меня, чтобы стали красивые и сладенькие? Одолжить тебе помаду?
Я:
— Отвали, хрюкало! Я скорее самого себя в зад поцелую!
Микита в своем костюме — дура дурой. Сиськи так торчат, что, кажется, сейчас выпрыгнут и сожрут тебя. Лучше бы их не было совсем. А то так хочется их потискать, прямо не могу.
Вышел я, только когда приспичило поприветствовать вождя, невтерпеж стало. Микита уже собралась уходить, они с Лидией мяли в руках пакет с надписью Nisa, потурсуют и заглянут внутрь, будто там невесть какое сокровище. Увидели меня, замялись, засуетились, рожи такие скорчили, словно я проник в их страшную тайну. Потом Микита смылась, а Лидия сунула пакет в черный мешок с грязным бельем, выглянула за дверь и завертела головой, как бы высматривая врагов.
Лидия:
— Не уходи никуда, я скоро.
Я:
— Ты в прачечную? Я с тобой! Выиграю у тебя опять!
Лидия:
— Поздно уже!
И как хлопнет дверью у меня перед носом. Я досчитал до десяти и потихоньку высунулся наружу Проскрипела дверь лифта. Я выскочил на лестницу и слетел вниз. Лидия вышла на первом этаже, я видел. Я крался за ней до самой прачечной и спрятался за углом. Через окно все отлично видно.
Ни души. Лидия достала вещи только из пакета с надписью Nisa и положила в мою любимую машину. А потом — я глазам своим не поверил — вытащила из мешка с грязным бельем мамин отбеливатель и весь вылила в стиралку. Торопилась так, словно важное задание выполняла, даже руки тряслись, еле-еле монеты в машину затолкала. Там надо приложить усилие, иначе стиралка хрюкнет и выплюнет деньги обратно. У Лидии только с пятого раза получилось. Наше грязное белье она вообще стирать не стала. А выходя из прачечной, чуть не налетела на меня.
Лидия:
— Так ты все-таки увязался за мной? Я же тебе сказала не трогаться с места!
Я:
— Что в пакете?
Лидия:
— Ничего!
Я:
— Я же видел.
Лидия:
— Плевать я на тебя хотела. Что ты такое видел?
Я:
— Какие-то дурацкие шмотки.
Лидия:
— Не выступай, если ничего не понимаешь. Там части от костюма. Мы их случайно перемазали в краске.
Если Лидия врет, лицо у нее делается злое. (Я, когда вру, всегда улыбаюсь. Ничего с собой не могу поделать. Самому потом противно.) Я ведь видел, что в пакете никакой не костюм, и цвет не тот, и материал не блестит. Какие-то мужские вещи. Я успел разглядеть капюшон и носорога с эмблемы Еско. И все залито чем-то бурым — для краски очень уж темным, для дерьма — слишком светлым. В животе у меня стало холодно-холодно.
И тут появился З-Омби вместе с Харви. Лидия сразу притихла. Харви натянул поводок и облизнулся, точно голодный волк. Я спрятал руку за спину и заранее оттопырил палец: если что, сразу воткну собаке в задницу Псине сегодня меня не сожрать! У меня припасено кое-что для нее!
З-Омби:
— Тебя никто не видел?
Лидия:
— Нет.
З-Омби на меня посмотрел:
— Лучше срыгни в туман, Гана. Пес голодный.
Харви тянул поводок и принюхивался, словно перед ним груды мяса. Я отошел от Лидии подальше, пока собака совсем не взбесилась.
— Мама тебя накажет, когда узнает про отбеливатель.
Лидия:
— А я скажу, это ты его истратил. Я-то не писаю постоянно на облако.
Я:
— И я не писаю.
Постоянно я этим и правда не занимаюсь. Только иногда, чтобы ощутить себя Богом.
* * *
Номер один среди кроссовок — «Найк Эйр Макс». Все так думают. Они самые крутые.
Номер два — «Адидас». Фанаты «Челси» могут даже поставить их на первое место.
«Рибок» — это номер три, а «Пума» — номер четыре. «Пуму» носит сборная Ганы. Мне никто не верит, но это так. «Кей-Свисс» — тоже очень крутые. Если бы побольше народу о них слышало, вполне могли бы занять первое место.
Мои кроссовки называются «Спорте». Они полностью белые. Мне купили их в лавке Нодди на рынке. Очень быстрые, кстати. Все вокруг называют их «отстой», но это просто из зависти.
Коннор Грин вечно ругает свои кроссовки, когда не попадает по мячу. Он ни при чем, это все обувь виновата.
Все:
— Мазила!
Коннор Грин:
— Засада какая-то, а не кроссовки. Они для бега, не для футбола. Правда, хоть не такой голимый целлофан, как у Гарри.
— Заткнись. Зато я быстро бегаю, а не тащусь как черепаха.
Поначалу мне никто не отдавал пас. Я уж подумал, что не ко двору пришелся. Потом оказалось, я не то кричу. Надо орать не «пас», а «мне». А так правила такие же, как и там, где я жил раньше. Правда, Вилис все равно мне не пасует, ну и плевать. В стране, откуда Вилис приехал (Латвия какая-то), черных перегоняют на гудрон и поливают этим дороги. Тут все так думают. Я даже не хочу, чтобы он пасовал, пусть наиграется всласть. Когда мне надо сыграть головой, я невольно закрываю глаза, все кажется, что будет больно.
Вилис:
— Гомик!
Я:
— Отвали, картошка!
Вилис ведь живет в доме, построенном из картошки.
На математике ко мне прилетела оса. Села на мою парту и сидит. Поппи рядом со мной чуть не разревелась. Перепугалась, что оса ее ужалит.
Поппи:
— Одна такая меня укусила, я была еще совсем маленькая. Теперь у меня аллергия.
Я:
— Не волнуйся, она просто в гости к нам заглянула. Я не разрешу ей ужалить тебя.
Я старался подбодрить Поппи, но у меня ничего не получилось. Поппи хотела, чтобы я раздавил осу, но я подождал, пока эта дурочка сядет на учебник, а затем резко вышвырнул в окно, которое распахнул Дин. Оса улетела, а весь класс зааплодировал. Поппи перевела дух. Благодаря мне страхи миновали.
Поппи:
— Спасибо, Гарри.
Я:
— Да ладно. Не вопрос. (Так говорят, если что-то вышло легко.)
До этого я влюблялся только один раз. В девчонку, которую звали Абена, подругу Лидии. Это еще в прежней нашей стране. Абена была очень глупая. Считала, что если на ночь облепит лицо мыльными хлопьями, то проснется белая, как обруни. Думала, если хоть на один день побелеет, то ее осыпят бриллиантами, как диву в американском фильме.
Абена обожала бриллианты. В жизни их не видела.
И она облепила себе все лицо мыльной стружкой. Не сработало, конечно, какой была черной, такой и осталась. Зато лицо все струпьями пошло.
Все:
— Облезлая рожа, облезлая рожа!
«Это я просто для прикола», — оправдывалась она потом, но на самом деле взаправду верила, что сработает. Вот дура. Я рад, что она не приехала с нами. Глазки у нее маленькие, а бросишь в нее шелуху от какао, визжит, словно в нее бомбу метнули. В конце концов мне все это надоело и я ее разлюбил.
