Мисс Хани ушам своим не верила. Она слышала о том, что такие родители есть на свете — их дети потом становятся преступниками и изгоями общества, — но встретить такую парочку живьем было для нее потрясением.
— Беда Матильды в том, — продолжала она, решив сделать еще одну попытку, — что она настолько обогнала всех, что следует подумать о том, чтобы давать ей дополнительные уроки. Я серьезно считаю, что при соответствующей подготовке она через два-три года сможет достичь университетского уровня.
— Университетского? — воскликнул мистер Вормвуд, подскочив в кресле. — Да кому взбредет в голову поступать в университет? Единственное, чему там обучаются, — это глупостям и разврату.
— Это неправда, — сказала мисс Хани. — Если вам сейчас станет плохо с сердцем и придется вызвать врача, то этот врач будет выпускником университета. Если на вас подадут в суд за то, что вы продали бракованную машину, то вам понадобится адвокат, и он тоже будет выпускником университета. Не нужно презирать умных людей, мистер Вормвуд. Но я вижу, мы не поймем друг друга. Извините, что вторглась к вам, — мисс Хани поднялась со стула и вышла из комнаты.
Мистер Вормвуд проводил ее до двери.
— Спасибо, что пришли, мисс Хокс, — сказал он. — Или надо говорить мисс Харрис?
— И то, и другое неправильно, — сказала мисс Хани, — но это не имеет значения.
И с этими словами она вышла из дома.
МЕТАТЕЛЬНИЦА
Самое замечательное в Матильде состояло в том, что если бы вы встретили ее случайно и поговорили с ней, то решили, что это совершенно нормальный ребенок пяти с половиной лет. Она никогда не ставила себя выше других и не задирала нос. „Какая умная спокойная девочка“, — отметили бы вы про себя. И ни за что не узнали, каковы ее истинные умственные способности, пока не заговорили бы с ней о литературе или математике.
Матильде поэтому было легко заводить дружбу с другими детьми. В классе ее все любили. Дети, конечно, знали, что она умная, поскольку слышали, как в самый первый день мисс Хани задала ей множество разных вопросов. Знали они также и то, что Матильде было разрешено во время урока тихо сидеть с книгой и не обращать внимания на учителя. Но ведь дети ее возраста не доискиваются до скрытых причин. Они слишком поглощены своими собственными заботами, чтобы проявлять чрезмерный интерес к тому, что делают другие и почему.
Среди новых друзей Матильды была девочка по имени Лэвиндер. Они с самого первого дня занятий в школе стали ходить вместе во время перемен. Лэвиндер была очень маленькой для своего возраста — худенькая маленькая нимфа с карими глазами и темной челкой, которая закрывала ей лоб. Матильде она нравилась, потому что Лэвиндер была девочкой решительной и изобретательной. По той же причине и Матильда нравилась Лэвиндер.
Не закончилась еще и первая неделя школьных занятий, как до новеньких стали доходить страшные слухи о директрисе, мисс Транчбуль. На третий день после начала школьного года, когда Матильда и Лэвиндер стояли в углу детской площадки во время перемены, к ним приблизилась десятилетняя девочка с прыщиком на носу, которую звали Гортензия.
— Новые ученицы, как я погляжу, — грубовато-нелюбезно произнесла она, глядя на них с высоты своего огромного роста. У нее в руках был громадный целлофановый пакет, из которого она горстями выгребала чипсы. — Добро пожаловать в кутузку, — прибавила она, запихивая чипсы в рот.
Две крошки, оказавшись с глазу на глаз с этим гигантом, хранили бдительное молчание.
— С Транчбуль уже встречались? — спросила Гортензия.
— Мы видели ее на уроке священной истории, — ответила Лэвиндер, — но мы пока с ней незнакомы.
— Что ж, вас ждет большая радость, — сказала Гортензия. — Она ненавидит маленьких детей. Потому и младшие классы ненавидит, и всех, кто в них есть. Она считает, что пятилетки — это еще не вылупившиеся личинки. — В рот отправилась еще одна горсть чипсов, а изо рта посыпались крошки. — Если первый год здесь выживете, то, может, сумеете и до конца школы дотянуть. Но многие не выживают. Их выносят на носилках, а они при этом орут. Я не раз такое видела.
Гортензия умолкла, чтобы понаблюдать, какой эффект произвели ее слова на двух малявок. Да вроде никакого. Казалось, они были совершенно спокойны. Тогда старшая девочка решила развлечь их дополнительной информацией.
— Я надеюсь, вам известно, что у Транчбуль имеется в доме шкаф, который называется „душегубка“? Вы о душегубке-то что-нибудь слышали?
Матильда и Лэвиндер покачали головами, не спуская глаз с этой гигантской Гортензии. Сами очень маленькие, они с недоверием относились ко всем, кто был больше их, и особенно к девочкам, которые были старше их по возрасту.
— Душегубка, — продолжала Гортензия, — это очень высокий и очень узкий шкаф. Площадь пола в нем — всего лишь десять квадратных дюймов (то есть квадрат со сторонами 25 см), поэтому в нем никак не сядешь. Остается только стоять. Да еще в нем три стены сделаны из бетона, из которого торчат осколки стекла, поэтому и к ним не прислониться. Вот и приходится стоять по стойке „смирно“, когда тебя туда запирают. Ужасно.
— А к двери тоже нельзя прислониться? — спросила Матильда.
— И думать нечего, — ответила Гортензия. — Из двери торчат тысячи острых гвоздей. Они забиты снаружи, остриями внутрь. Наверно, это сама Транчбуль сделала.
— А ты в нем когда-нибудь была? — спросила Лэвиндер.
— В первой четверти шесть раз, — сказала Гортензия. — Дважды меня туда запирали на целый день, а в остальных случаях — на два часа. Но и двух часов хватает. Там темно, и нужно стоять прямо, и стоит только пошатнуться, как уколешься или об осколок в стене, или о гвоздь в двери.
— А за что тебя туда сажали? — спросила Матильда. — Что ты сделала?
— В первый раз, — сказала Гортензия, — я вылила полбутылки сиропа на стул, на котором должна была сидеть Транчбуль во время урока священной истории. Это было здорово. Когда она опустилась на стул, раздался такой звук, будто это гиппопотам опустил ногу в грязь на берегу реки Лимпопо. Но вы еще маленькие и глупые и, конечно же, не читали „Сказки просто так“ Киплинга.
— Я читала, — сказала Матильда.
— Ты врешь, — любезно произнесла Гортензия. — Ты еще и читать-то не умеешь. Но это неважно. Так вот, когда Транчбуль села в сироп, послышался отличный звук. А когда она вскочила, то стул вроде как прилип к этим ее ужасным зеленым бриджам, да так и висел несколько секунд, пока сироп не растекся. Потом она схватилась обеими руками за то место, на котором сидит, и к этому мерзкому сиропу прилипли ее руки. Слышали бы вы, как она рычала.
— Но как она узнала, что это ты сделала? — спросила Лэвиндер.
— На меня донес один мальчишка, которого зовут Олли Богвисл, — сказала Гортензия. — Я ему за это передние зубы выбила.
— И Транчбуль заперла тебя на целый день в душегубке? — с интересом спросила Матильда.
— На целый день, — ответила Гортензия. — Я была сама не своя, когда меня выпустили. Чуть с ума не сошла.
— А еще за что тебя сажали в душегубку? — спросила Лэвиндер.
— Ну, всего и не вспомнишь, — ответила Гортензия. Она говорила так, как говорит старый солдат, побывавший в стольких сражениях, что отвага стала для него чем-то обыденным. — Все это так давно было, — прибавила она, запихивая в рот очередную порцию чипсов. — Ах да, еще вспомнила. Вот что тогда произошло. Я выбрала время, когда Транчбуль мне не помешает, потому что она отправилась на урок к шестиклассникам, подняла руку и попросила разрешения выйти в туалет. Но в туалет я не пошла, а тихонько направилась в кабинет Транчбуль. Быстренько осмотрев ящики шкафа, я нашла тот, в который она складывала свои штаны, ну эти дурацкие бриджи.
— Продолжай, — восхищенно произнесла Матильда. — Что было дальше?
— До этого я по почте заказала сильнодействующий порошок, который вызывает чесотку, — рассказывала Гортензия. — Пакетик обошелся мне в пятьдесят пенсов, а называется он „раздражитель кожи“. Там было написано, что делается он из измельченных зубов ядовитых змей, и давалась гарантия, что на коже появятся волдыри размером с грецкий орех. Я насыпала этого порошка в каждую пару штанов, а потом снова аккуратно их сложила. — Гортензия умолкла, чтобы набить рот чипсами.
— И что из этого вышло? — спросила Лэвиндер.
— Очень скоро, — сказала Гортензия, — Транчбуль во время урока священной истории неожиданно начала чесаться ниже пояса как ненормальная. Ага, сказала я про себя. Начинается. Как приятно было видеть все это и сознавать, что я единственный человек во всей школе, который точно знает, что происходит с Транчбуль. И к тому же я была спокойна. Я знала, что меня не поймают. А она чесалась все сильнее и уже не могла остановиться. Наверно, она решила, что у нее там осиное гнездо. И тут, в самой середине урока, вдруг вскочила и выбежала вон, прижимая руки к заду.
