Я как услышал про сто долларов, таку меня внутри все похолодело.
«Ну, – думаю, – все – началось! Кодировать начали».
А моя Нюрка словно сбрендила. Без ножа меня режет.
– Вань, – радуется она, – какое счастье! Машину выиграли!
«Все, – думаю, – сгорели! Совсем у моей бабы крыша съехала. Видимо, здешний климат ей не в пользу».
А рыжий все напирает, в офис нас приглашает. Нюрку словно гипнозом к себе приворожил… А я еще, как назло, все деньги ей отдал. Тогда я решился на последнюю хитрость, притворился, что мне плохо, схватился за сердце и говорю:
– Ой, что-то мне плохо, душно. На воздух надо. Воздуха не хватает.
А сам Нюрку за собой к выходу тащу подальше от этого рыжего.
А Нюрка испугалась, побледнела.
– Вань, – говорит она, – может, тебе «скорую помощь» вызвать?
А я смотрю на нее внимательно и качаю головой.
– Эх ты, – говорю, – голова ты бедовая. Тебе «скорую помощь» надо вызвать! Ты, – говорю, – головешкой своей когда-нибудь думаешь? Ты долго еще меня без ножа резать будешь? Ну какие острова?! Какой автомобиль?! Лучше бы карманы крепче держала!
А Нюрка, чертова баба, совсем сдурела.
– Не желаю, – говорит, – тебя больше слушать. Ты мне шубу купил? Ты меня в Большой театр сводил? Я тебе, – говорит, – не рабыня Изаура. Что хочу, то и буду делать!
А сама отвернулась от меня и побежала к выходу из ГУМа. Ну а я, понятно, за ней. Так мы и вышли на Красную площадь. Нюрка впереди, а я – сзади. Не успели мы выйти на площадь, как к нам уже подходит какой-то бородач с микрофоном в руке.
– Здравствуйте, – говорит он нам с Нюркой. – Вас приветствует телекомпания НТВ и я – ее ведущий – Николай Неизвестный.
– А где же тогда ваша телекамера? – спрашиваю я его.
А бородач как бы и не обижается на мое замечание.
– А вы посмотрите внимательно на Кремль. Видите, на крыше окошечко?
Мы с Нюркой посмотрели на Кремль. Действительно, виднеется какое-то окошечко на крыше.
– Так вот там, – объясняет бородач, – и устроена скрытая телекамера НТВ.
– Точно, – подтвердила Нюрка. – Вижу, что-то блестит… Похоже на телекамеру…
– Вот-вот, – говорит бородач. – А сейчас, – говорит, – замрите. Снимать вас будем по телевидению.
А сам бегает около нас, все выбирает лучшее место для съемок.
– Станьте, – говорит, – здесь. Станьте там.
А я тихо Нюрке шепчу на ухо:
– Жулик он – этот бородач. Сматываться надо! А она мне:
– Колхозник ты, Вань, несчастный! К тебе, – говорит, – интеллигентный человек обратился. Приглашает тебя, дурака, перед всей страной выступить. А ты еще кочевряжишься.
Я еще раз посмотрел на бородача, а потом на окошко в Кремле. А сам думаю: «А хрен его знает! Может, Нюрка и права. Технический прогресс сейчас далеко пошел, за ним не угонишься. Да и бородач такой вежливый, обходительный. Не все же, – думаю, – вокруг жулики и проходимцы. Должны же быть и порядочные люди».
А в это время бородач объявляет начало съемок.
– Начнем, – говорит, – с небольшого приветствия. Прошу, – говорит, – повторить за мной громко и протяжно: «Привет, Москва!»
Мы с Нюркой как-то поначалу застеснялись, и приветствие какое-то у нас получилось тихое, неказистое. Бородач не унимается.
– Громче, – говорит, – еще громче!
Нюрка меня толкает в бок. Мол, чего молчишь, а сама во все горло как заорет:
– Привет, Москва! – да так громко, что вокруг нас сразу народ собрался. Видно, приняли нас за артистов.
А бородач повернулся к Кремлю, к тому самому окошечку, и обратился к скрытой телекамере:
– Дорогие телезрители. Я – Николай Неизвестный – веду репортаж с Красной площади. Хочу представить вам тысячного гостя нашей телекомпании… – он повернулся к Нюрке: – Представьтесь, пожалуйста, телезрителям.
А Нюрка моя не оробела, только платок немножко поправила.
– Я Нюра Гришковец – передовая телятница колхоза «Красный Октябрь». А это, – говорит, – мой супруг Ваня – передовой комбайнер.
Тогда бородач вытаскивает из сумки духи и импортный утюг.
– Это вам, Нюра и Ваня, презенты от нашей компании. Чтобы, – говорит, – не забывали Москву у себя в колхозе.
Взяли мы эти подарки, а бородач спрашивает:
– Может быть, хотите что-нибудь передать близким и друзьям?
– Как, прямо сейчас? – удивилась Нюра.
– Конечно, – подтвердил бородач. – Вам, как тысячному гостю нашей телекомпании, все можно.
– Какое счастье! – воскликнула Нюра. – Хочу передать привет всем жителям нашего села.
Она на миг замолчала, что-то прикидывая в уме.
– А еще, – говорит, – хочу передать привет куму Степану и его жене Евдокии, а также деду Николаю и его внучке Алене.
– Прекрасно, прекрасно, – обрадовался бородач.
– А еще хочу передать, – не унималась Нюрка, – своей подруге Люсе, что халат я бабе Дуне купила, а вот туфли деду Николаю нет, размера нужного не нашли. А так, – говорит, – все у нас хорошо.
– Чудесно, – заключил бородач, а затем опять повернулся к скрытой телекамере: – А сейчас, дорогие телезрители, я хочу объявить, что наши гости из Украины решили пожертвовать сто долларов для сирот России.
– Как сто долларов? – спрашиваю я бородача.
А Нюрка меня толкает в бок и бровями в мою сторону дергает: дескать, не позорься перед всей страной, а сама замечает:
– Сто долларов мы, конечно, дать не можем, но сто гривен для сирот не пожалеем.
И протягивает бородачу стогривенную. А он вытаращил глаза на Нюрку, как будто впервые ее увидел.
– Что, – говорит, – дамочка, вы мне даете?
– Гривны, – отвечает ему Нюра.
Бородач как-то весь в лице изменился и говорит обиженным голосом:
– Что же вы, дамочка, себе позволяете? Я вам одних подарков на тридцать долларов вручил. А вы мне хохлобаксы суете! Прошу, – говорит, – вернуть мне презенты.
Мы с Нюркой, конечно, отдали подарки, а сами ничего понять не можем.
– А как же репортаж? – спрашиваем мы у него.
– Временно прерывается, – отвечает бородач, – вследствие финансовой неувязки.
Мы с Нюркой открыли рот от удивления и продолжаем стоять, как остолопы. Ничего не понимаем! А тут как раз из-за угла появилась фигура милиционера. Бородач как-то весь засуетился, засобирался и рванул к ГУМу.
А Нюрка открыла рот от удивления:
– Куда это убежал наш тележурналист?
– Жулик, – говорю я ей, – твой журналист. Милиционера увидел и убежал.
– Как жулик?! – удивилась Нюрка. – А с виду такой обходительный, интеллигентный. Так хотелось с ним пообщаться.
– Тебе бы только пообщаться. Это все ты меня в эту глупость втравила. Дожили! Кому скажешь – не поверят. Со стенкой разговаривали. А все ты: «Привет, Москва! Привет, Москва!»
А Нюрка меня успокаивает:
– Да ты, Вань, сильно не переживай. Зато будет что вспомнить на старости лет!
«Может быть, Нюрка и права, – подумал я. – Каких только чудес не увидишь в Москве!»
«Белая смерть»
Позвонил как-то мне кум и говорит:
– Давай, Ваня, друг к другу в гости ездить, так сказать, поддерживать культурное общение. А то, – говорит, – скучно живем, ничего, кроме работы и пивной, не видим.
Ну, я, конечно, не против.
– Валяй, – говорю, – приезжай. Будем, как говорится, развивать культурное общение.
Вот кум и приехал и куму с собой прихватил. И живут они у нас на полном нашем обеспечении… День живут, неделю, две недели… Хорошо так живут, я не против. Я, наоборот, рад видеть каждый день дорогие для меня лица кума и кумы. Прихожу, бывало, с работы, а кум на моем диване лежит, футбол по телевизору смотрит и пиво мое пьет. Но мне не жалко… Однажды ночью просыпаюсь, слышу – кто-то громко хрустит на кухне и стулья скрипят. Я шибко испугался… думаю, кто же это ночью на кухне скребется… никак, какое привидение… или, еще хуже, воры… Я собрался с духом, подошел к кухне, а у самого душа в пятках… Включаю свет, а там кум колбасу ест…
Но я ничего…
– Кушайте, – говорю, – кумэ, на здоровье! У нас еды хватает. Мы, так сказать, не последние люди… Для дорогого гостя и колбасы не жалко.
Вот так и жили. За стол сядем – одного только хлеба уходит шестнадцать кусков. А когда моя жена на стол жареную курицу поставила, кума и говорит:
– Ой, я мясо уже полгода не ела.
А кум провел рукой по животу и говорит:
– Я хоть у вас отъемся, как в санатории…
Я, конечно, внимания на эти слова не обращаю, гости – это святое… Хотя, конечно, у нас тоже не откормочный цех. И мясо, извините, стоит по двадцать гривен за кило… А кум отъедается… С каждым днем морда лица становится все шире и шире. Совсем совесть потерял… Нет, я, конечно, за культурное общение. Но зачем же так много есть? Не подумайте, что мне жалко. Ради бога! Пусть едят, как говорится, от пуза! Хотя, с другой стороны, у кого еще какое пузо. А у моего кума пузо, как холодильник. А ведь это же вредно для здоровья! Так много есть! Это же, понимаете, самое настоящее самоубийство. Ведь еще, как говорится, в древности один философ сказал: «Есть, говорит, надо для того, чтобы жить, а не жить для того, чтобы есть…»
