теми уязвимыми слабостями, которыми умело пользовались окружающие его люди.
Я не знаю, злоупотреблял ли он спиртным до прихода в партком, скорее всего, нет, и, значит, это могло быть «заслугой» Егорова — втянуть своего начальника в бесконечные застолья, и, увидев его слабость, постоянно ею пользоваться. Во всяком случае, уже с первых дней в парткоме я почувствовал их постоянные хождения друг к другу, и характерные жесты, и перемигивания, а потом совместные уходы еще до окончания рабочего дня в какие-то компании, куда меня, разумеется, не приглашали. А на следующий день следы излишеств на лице Егорова и характерный запах, и неизменный звонок от моего начальника:
— Понимаешь, Гена, у меня мама приболела.
И его отсутствие на работе в течение одного-двух дней.
Вообще, пьянство в среде партийных чиновников среднего и низового звена было, по-видимому, вполне рядовым явлением, и существовало даже оправдание: для снятия стресса. Я могу подтвердить, что, действительно, работники парткомов и райкомов существовали в условиях постоянного прессинга со стороны вышестоящего руководства, а тем паче, для наиболее мыслящих, понимания бесчеловечности и бесполезности предпринимаемых усилий.
Когда я пришел на работу в партком, там еще были свежи воспоминания о внезапной смерти от инфаркта, курирующего нас в райкоме инструктора, выходца, кстати, из нашего Института, и друга Егорова — Маканцев. Злые языки прозрачно намекали, что виной всему был алкоголь.
Да что тут мелочиться: разве не из среды партийных работников вышел Борис Ельцин, наш первый президент, и, как знать, может и не наделал бы он столько бед для страны, будь почаще в здравом уме и твердой памяти.
Я старался не замечать этой странной болезненности почтенной мамы моего начальника, тем более, что работы на меня навалилось масса, а посоветоваться зачастую было не с кем.
О Марине Григорьевне я уже упоминал. Против более тесного общения с Мировской меня предупреждал и Егоров, и сам Корецкий. Но дело было даже не в этом, просто в делах организационных она, действительно, помочь не могла.
И тут я нашел союзников там, где в общем не ожидал — среди секретарей первичных организаций Института. Помню разговор наедине с одним из них, секретарем парторганизации первого отделения, Павлом Петровичем, между прочим, генерал-лейтенантом в отставке:
— Гена, голубчик, вы позволите мне, старику, вас так называть? Вы с нами не деликатничайте. Большинство из нас еще старые вояки и не такое видали. Говорите так, как оно есть и что требуют от нас в райкоме, а мы уж вместе подумаем, что можно сделать и как рядовых коммунистов не сильно шокировать.
Был среди секретарей первичных организаций и бывший инструктор райкома, — словом, люди подобрались опытные.
Такое понимание было тем более кстати, потому что практически всю работу с первичными организациями пришлось вести мне, как, впрочем, и многое другое, о чем я еще только догадывался. Был в небольшом коллективе парткома еще один человек, который с самого начала меня поддерживал: зав. партучетом Лидия Дмитриевна, которая так шпыняла меня во время прохождения кандидатского стажа. Но была и явная неприязнь со стороны машинистки Лиды, противной белобрысой девицы с почти бесцветными бровями и ресницами. Была ли этому причина в романтических чувствах к бывшему начальнику, то ли она явно почувствовала, что работы у нее прибавилось. Ведь кроме печатания текущих протоколов, я стал нагружать ее старыми протоколами, доставшимися мне от Егорова. Во всяком случае, она открыто выражала свое недовольство, а однажды, в самое неподходящее время и вовсе устроила забастовку.
Здесь я должен сделать небольшое отступление и остановиться на взаимоотношениях Инны Аполинарьевны с секретарями парткомов. До Полозкова секретарем парткома был теперешний зам. директора по режиму, затем два срока — Георгий Иванович, с которым у нее были особенно теплые отношения. А вот с Корецким отношения, по-видимому, оставляли желать лучшего, возможно, вследствие влияния на него Егорова.
Однако все секретари парткомов в течение многих лет читали доклады, написанные исключительно Мировской. Между тем, приближалось 22 апреля, юбилейная дата со дня рождения вождя пролетариата, и в Институте готовилось торжественное заседание, на котором по традиции должен был выступить с докладом секретарь парткома.
О значении докладов ко всякого рода торжественным заседаниям нужно сказать особо. Пожалуй, это были своего рода сеансы психотерапии, в которых нуждались многие довольно пожилые уже люди — партийно-хозяйственный актив Института. Впрочем, так было и по всей нашей огромной стране. Сам процесс написания первого доклада, к которому я имел непосредственное отношение, поразил меня до глубины души.
Наш партийно-профсоюзный актив начал праздновать еще накануне, и я почти с ужасом ожидал на следующее утро звонка от Корецкого, с печальными известиями о здоровье его многострадальной мамы.
— Неужели, он отважится пропустить такое ответственное мероприятие? Может быть, и не будет обычного звонка? — сомневался я до самого последнего момента, но видно, здоровье мамы было важнее, и звонок прозвучал.
Это означало, что кроме привычных уже забот по оформлению и заполнению зала, на меня ложились хлопоты по подготовке доклада и кандидатуре выступающего. Проводя совещание секретарей, я лихорадочно думал, кем бы заменить отсутствующего секретаря парткома.
И тут меня осенило: просить Полозкова. Конечно, сделать это могла только Инна Аполинарьевна. Я понесся к ней и коротко объяснил сложившуюся ситуацию. Как ни привыкла Мировская к странностям теперешнего секретаря, но, видимо, этот фортель впечатлил и ее. Тем не менее, она согласилась с моими доводами, довольно быстро уговорила Полозкова, и этот вопрос был решен. Оставался доклад.
Я надеялся, что теперь с ним все будет в порядке, но доклада … не было. Вернее, Инна Ипполитовна пребывала в состоянии его написания, но делала она это так медленно, и так часто отвлекалась по мелочам на посторонние разговоры, что я начал всерьез опасаться за его дальнейшую судьбу. Кроме того, возникло еще непредвиденное обстоятельство. Машинистка просто не печатала. С утра она пришла во взвинченном состоянии, а когда я сказал, что нужно будет оперативно напечатать доклад и начал подносить ей по листочку, та, очевидно, узнав каракули Мировской, попросту встала в ступор, разревелась и печатала со скоростью черепахи. В итоге, напечатать доклад не удалось. И до самого начала заседания в законченном виде его еще
