образовано два агитколлектива, и в каждый входило около сотни агитаторов. Такие агитколлективы образовывались, наряду с избирательными комиссиями, после опубликования Указа Верховного Совета о предстоящих выборах.
До проведенной Лужковым реорганизации в Москве было тридцать три района. Во многом они различались по количеству находящихся в районе жителей и числу предприятий и организаций и, соответственно, количеству их работников. Районы, как правило, подразделялись на спальные и промышленные. Наш район был промышленным, а избирательные участки нашего Института находились в соседнем районе, который был спальным, и мы, таким образом, над ним шефствовали.
Пару — тройку раз мы с моим коллегой, другим руководителем, более опытным, сходили на инструктаж в соседний райком, где нам все по полочкам разложили: когда нужно пригласить избирателей для уточнения списков в участковую избирательную комиссию, когда ознакомить со списком кандидатов в депутаты, а когда — разнести приглашения на голосование. Мне было внове участие в избирательной кампании. Поэтому я не без интереса выполнял все положенные мероприятия: проводил совещания агитаторов, в случае оперативной информации обзванивал старших агитаторов, ходил по квартирам и тесно общался с секретарем участковой избирательной комиссии, которая, по сути, была на участке главной.
Самым насыщенным был день голосования. Рабочий день для агитаторов начался задолго до открытия участков, а закончился — после утверждения акта в окружной избирательной комиссии. По ходу выборов я знал, что несколько избирателей мои агитаторы так и не нашли, и поэтому беспокоился за явку на нашем участке. Однако в акте участковой комиссии значилось, что явка на наш участок составила 99,6 %, и я был уверен, что за «трудных» избирателей в последний момент проголосовала наша секретарь.
По итогам выборов у меня состоялся интересный разговор с секретарем парткома, Георгием Ивановичем Полозковым. В частности, говорили о том, как организовать работу с категорией «трудных» избирателей. Я подумал тогда: хорошо было бы работать с таким умным человеком.
А еще некоторое время спустя меня предложили избрать в состав парткома Института. Участок работы предполагался смехотворный: курирование ДОСААФ, но мне прозрачно намекали, что, в общем, это просто предлог для будущей более ответственной работы.
После отчетно-выборного собрания меня действительно избрали в состав парткома. К сожалению, сменился и секретарь парткома. Им стал Корецкий Виктор Николаевич, носатый мужчина, о котором у меня не сложилось конкретного мнения.
Функционер
В парткоме
Меня утвердили заместителем секретаря парткома Института на бюро райкома партии в «день дурака», 1 апреля 1980 года
Честно говоря, у меня и мысли не было делать карьеру по партийной линии. И я удивился, когда узнал, что меня включили в резерв на заместителя секретаря парткома. Позже я спрашивал у Мировской, как это произошло. Она не стала преувеличивать своей роли. Просто предложила Полозкову обратить на меня внимание, когда я был еще кандидатом в члены КПСС. Полозков принял несколько неожиданное решение, назначив меня руководителем агитколлектива, и был удивлен, как спокойно и без авралов я выполнил эту, непростую работу. Вот тогда и возникла у него мысль включить меня в резерв.
Прежде, чем принять предложение работать в парткоме, я довольно долго раздумывал. С одной стороны, у меня не плохо все получалось на инженерной работе. Но, с другой — в ближайшие годы меня опять ожидали многочисленные командировки, которые могли растянуться на годы. А у нас в семье было уже двое детей и больной тесть, и помощи ждать было неоткуда. И было бы большой несправедливостью оставлять всех на одну жену, мою любимою, пусть даже самую ответственную из всех мам и дочерей на свете. А кроме того, работая уже в двух почтовых «ящиках» с частыми поездками по командировкам, я видел, как изменяются люди, отвыкают от жен, сходятся с другими женщинами, а то и вовсе спиваются. Здесь же я, по крайней мере, ночевать буду всегда дома.
Партком находился в одном из самых старых зданий института. В двухэтажном строении на первом этаже были какие-то мастерские. Приставная лестница вела со двора, на котором росли роскошные кусты сирени, на второй этаж, где в длинном коридоре располагались все общественные организации: партком, профком, комитет комсомола, кабинет партучета и парткабинет с библиотекой.
За дверью с табличкой «Партком» находилась приемная, где сидели секретарь и машинистка, а слева и справа были кабинеты секретаря парткома и заместителя по организационной работе, то есть мой. Техническим секретарем была Марина Георгиевна, невысокая полная, бедовая женщина лет пятидесяти, сохранившая манеру поведения еще со времен своей комсомольской юности. Она сразу взяла надо мной шефство.
В партийной организации нашего Института состояло на учете больше тысячи коммунистов, следовательно, во главе парторганизации стоял партком с правами райкома. Правда, эти права исчерпывались тем, что здесь самостоятельно велся учет и прием в КПСС, однако разнарядка на кандидатов в члены партии все равно ежегодно спускалась из райкома. Секретарь парткома, его зам. по оргработе, технический секретарь, зав. партучетом и зав. парткабинетом числились на работе в райкоме, а должность зама по идеологии была в Институте общественной. Мой предшественник, Егоров Александр Константинович, пережил на своей должности несколько секретарей, ожидая, пока уйдет на пенсию председатель профкома. Это была единственная должность, на которую он соглашался перейти.
Со мной он обошелся весьма холодно, дав понять, что на его помощь рассчитывать не стоит. Правда, постарался облечь отказ в дипломатическую форму: мол, все равно, отношения между людьми мне придется устанавливать самостоятельно. В заключение протянул папку с пустыми корочками вместо протоколов заседаний парткомов, которые он перестал оформлять при новом секретаре, и постным голосом сообщил, что теперь это моя обязанность.
Но главным разочарованием для меня было отсутствие в кабинете секретаря парткома Георгия Ивановича, который стал заместителем директора Института по кадрам. А что же Корецкий, новый секретарь? Сейчас, по прошествии многих лет, мне кажется, я могу беспристрастно судить и о нем, и о той роли, которые играл партком в жизни Института. Он был не плохим человеком, если, конечно, эта характеристика «не плохой человек» применима к должности секретаря парткома и, вообще, к любой другой должности. Но этот добрый и не глупый человек, обладал