– Культурные, психологические различия вторичны, – настаивал он. – Главное, кто и как будет эти потребности удовлетворять. Главное – положение средних и мелких предпринимателей. Чтобы я и мне подобные могли удовлетворять людские потребности, – он оторвался от спинки кресла, наклонился над столом ко мне, – нужна такая власть, которая отражает наши интересы. Нужна политика, которая позволит организовать удовлетворение этих самых чёртовых потребностей людей. Если некий сраный популист понаобещает с три короба и дорвётся до власти, кто будет выполнять его обещание? Он? Ха-ха! Нет! Мы! Предприниматели.
Он выключил компьютер, жужжание вентиляторов постепенно прекратилось, и воцарилась тишина. Иван затушил наполовину выкуренную сигарету, сцепил руки на животе, как профессор, утомлённый бестолковым учеником. Мне это не понравилось, но я промолчал и удобней расположился на мягком стуле, испытывая удовлетворение, что вынуждаю его продолжать. Когда месяцы тупеешь в текучке забот, в общении с теми, чьи интересы ограничены деньгами, едой, выпивкой, шмотками и бабами, начинаешь ценить встряски ума и получать от них своеобразное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Они придают осознанный смысл жизни.
– Я в августе был в Ялте, отдыхал, – спокойней заговорил Иван. – Скука смертная. Боролся чтением. Попался в руки Ремарк. Знаешь, я его прочёл новыми глазами. Меня поразило. Он описывает то же, что происходит у нас сейчас. До мелочей… И я понял. В сущности, Гитлер просто-напросто перераспределил собственность. Отнял у тех, кто нажились раньше, после Первой мировой войны и не могли заниматься ничем, кроме захвата, перераспределения созданного не ими. Бандиты, спекулянты, проститутки, ростовщики. Все паразиты. И передал собственность тем, кто могли наладить производство и рыночное распределение.
Казалось, он ждал каких-нибудь возражений, но я возражать не стал. Возражать было нечему.
– Что у нас сейчас? Бандитов, проституток и ростовщиков не счесть. Воровать научились, а управлять наворованным – нет. И уверяю тебя, главные нынешние собственники не научатся. Парни, которых ты видел, – он указал пальцем на дверь, – в конце концов поймут это. Не мозгами, как мы. На собственной шкуре. А когда воровать станет нечего, им придётся хуже всех. Вот тогда они найдут своего Гитлера, и он произведёт перераспределение собственности. И чем больше их озлобят нынешние собственники, обслуживающая их бюрократия, тем радикальнее станут их настроения.
Он взглянул на меня, точно гордый орёл, воспаривший к недоступной мне вершине. Я едва не рассмеялся. Он заметил это и хмыкнул, опустился на землю, точнее в своё кресло.
– Думаешь, это бред?
– Да нет. Всё логично.
– То-то ж. Так и будет. Потому что подавляющему большинству людей нужны эффективные предприниматели. А их не будет при власти пройдох, людей случайных и защищающих воров популистов, – последнее слово он произнёс с презрением и сарказмом.
– Так можно оправдать раскулачивание твоего деда. Наверняка, для него тоже находили не самые лестные определения.
Он воспринял моё замечание на удивление спокойно.
– Раз дед и ему подобные проиграли, они дураки. У власти в России не должно быть проигравших и слабых. Только победители. Это говорю от своего имени и от имени бизнеса, как его понимаю…
– Постой-постой, – прервал я. – Я не бизнесмен. Воспринимаю вас, как большинство, чумой, которую породили либералы. Вы разворовали страну, довели большинство населения до нищеты. Даже ты же не можешь этого отрицать...
– Почему даже я? – всем видом он показал, что задет.
– Я так, к слову. А теперь требуешь во власти победителей вообще. Вдруг новые победители вас опять раскулачат, как твоего деда?
Он отмахнулся.
– Не раскулачат. Мы столько наворотили, без нас уже не обойтись. Ты суть выслеживай. Мы, в том числе я, – он ткнул себя в грудь, – тащили всё, что подвернётся, пока накапливали первоначальный капитал. Да, мы грабили собственный народ. Но теперь он гол, и грабить нечего. Наоборот. Ему срочно надо подкинуть что-то, а то, не дай бог, дойдёт до бунта. Значит, мы, бизнесмены, должны срочно вырваться на внешние рынки и применить приобретённый опыт грабежа и эксплуатации. С помощью этого опыта тащит, что получится, но уже оттуда сюда, так подкормить свой народ. Но как прорваться на внешние рынки, когда сам видишь, в стране нет порядка, нельзя запустить производство товаров для обмена. Значит, нам, то есть бизнесу, нужна власть, способная, во-первых, – он загнул указательный палец, – организовать, и быстро, производство. А во вторых, – он загнул большой палец, – обеспечить прорыв на внешние рынки. Короче, власть должна стать сильной, а иначе, на кой чёрт она вообще нужна. Я в этом вопросе уже не либерал, поверь. Мне, например, слабая власть ни к чему. Уверен, и России эта слабая либеральная власть, диктатура дураков, не нужна ни под каким соусом. Бизнес заказывает музыку, а правительство обязано плясать под неё. И это будет лишь при сильной власти. А эти прохвосты только и научились, воровать на финансовых потоках, да плодить коррумпированных чиновников…
В его лице появилось что-то демоническое. Мне стало не по себе.
– … И горе им, если они этого не поймут!
И он вдруг хохотнул, подмигнул мне и включил компьютер. Взглянув на часы, он тихо ругнулся:
– О, чёрт!
Он чего-то ждал, а я тем временем размышлял. Зачем он всё это говорил? Не затем же, чтоб излить, что накопилось в душе? Мне казалось, не затем. Но тогда во что он хочет меня втянуть? Поиграть в Робин Гуды? Или это способ завоевать моё доверие своей искренностью? Я достал из кармана плаща лимонную карамельку, рассеянно развернул обёртку и положил конфету в рот. К карамелькам я пристрастился, когда бросил курить. А сейчас одна из них помогала мне отвлечься от запаха табака, который, несмотря на приоткрытую форточку, витал в воздухе.
– Есть дома компьютер? – прервал он мои размышления, глянул на меня, не теряя из виду экран монитора.
– Угу, – буркнул я.
– А почтовый адрес в файл-сервере?
– В коммерческом или обычном?
– Уж как-нибудь догадываюсь, что коммерческий тебе ни к чему, – заметил он небрежно. – Дай-ка адрес на всякий случай.
Я назвал код, сказал, когда обычно просматриваю сообщения. Сделав пометку карандашом на листке бумаги, он лихо пробежался пальцами по клавиатуре, загнал данные в память. После чего поджёг листок зажигалкой и положил в стеклянную пепельницу с окурками. Он проследил, чтобы бумага сгорела полностью, а я встал, отлучился в туалет. Когда вернулся, он принимал какое-то сообщение. На лбу обозначились морщины и, опершись локтем левой руки о край стола, он непроизвольно потирал их пальцами. Сообщение ему явно не нравилось. Я опустился на прежнее место, но затем поднялся, подошёл к стенке, без особого интереса осмотрел корешки книг. В одной торчали несколько закладок и лист тетрадного размера. Это был томик Ницше. Я вынул этот томик, раскрыл в месте листа тетради и прочитал первую запись: «До восемнадцатого года на гостинице «Метрополь» в Москве была надпись. «Опять старая история, когда выстроишь дом, начинаешь замечать, что научился кое-чему. Ницше». И далее уже в другом стиле: «Буржуазный режим в своём изначальном развитии неизбежно режим социал-дарвинизма. В начале века Россия неотвратимо шла к социал-дарвинизму, и Столыпин отразил это в государственной политике. Как реакция на эту политическую тенденцию возникали всякие партии, движения, которые хотели обойти капитализм с позиции традиционного православного сознания. В результате утвердился коммунистический режим, прямое следствие замордованности России православными смирением, расхлябанностью и рабством. Ницше и христианство, а в частности православие, непримиримые враги, ибо Ницше идеолог того этапа буржуазной культурной революции, когда для приобретения первоначального капитала надо иметь сознание, мировоззрение и волю Сверхчеловека. Если в современном мире мы не хотим стать рабами чужого капитала, чужих интересов, то должны отодвинуть православие на периферию национального сознания, сохранив только его форму, но сутью сделать мировоззрение Сверхчеловека, человека Воли и Действия…»
Я хотел спросить, откуда он выписал такие мысли, но вместо этого сказал:
– Зачем ты разоткровенничался?
– Что?... – Он поиграл кнопками на настольном калькуляторе, пока на полоске экрана не высветилась внушительная сумма. Обхватив ладонями затылок, он провернулся с креслом, уставился мне в лицо. – Я рассказывал... Хочу, чтоб ты доверял мне. Если что-то испугало или встревожило, лучше остановись. Игра может оказаться слишком опасной. Мне самому не просто решиться.
Я не смог скрыть удивления.
– Отказываешься?
– Я только сказал, мне самому не так-то легко решиться. Но играть я буду – с тобой или один. Уже объяснял, почему.
