– Нужно позвонить, – предупредил я парочку и выбрался из машины.
Укрывшись под козырьком, я нащупал в кармане жетон. Всегда носил их, рассовывал по карманам, в брюки, в рубашку, в пиджак. Я опустил жетон в щель, отыскал во внутреннем кармане плаща полученную ночью визитку Вики и только теперь оценил краску букв и цифр, – она светилась при отражении слабого освещения от фонаря, будто помогала набрать номер.
С третьим гудком жетон проскользнул в таксофон, и ровный, с металлическими интонациями мужской голос раздельно сообщил:
– Если хотите оставить сообщение, говорите после щелчка.
Раздался щелчок. В голову ничего не приходило, и я назвал себя, домашний телефон и повесил трубку.
7
Я долго стоял под горячим душем, и мог бы простоять ещё столько же, а потом и ещё и ещё. Похоже, я произошёл не от обезьяны, а от доисторического морского животного, которое давно вымерло. Жаль, догадался об этом слишком поздно, когда расспросить родителей или дедушек-бабушек не представлялось возможным. А с дальними родственниками я был не в таких отношениях, чтобы вести доверительные беседы на подобную тему.
Да и зачем мне беседы, если все близкие тянулись к воде. Мать могла хоть целый день стирать, готовить, заниматься чем угодно, лишь была вода, много воды. И отца, когда он плавал, выманить из озера или речки было не просто, а с удочкой он мог торчать у самой занюханной лужи в любую погоду, даже ночами. Я тоже всегда любил воду, однако иначе, чем он. Отчётливо помню, как в раннем детстве он и орава родственников повезли меня на Кубань. Мы ехали тёмной ночью по каким-то ухабам, и вдруг в свете фар мелькнул напуганный заяц, но никто не пальнул из заряженного ружья. А потом мы остановились, и все дяди и двоюродные братья залезли в пруд с камышами, бреднем вылавливали большущих, – никогда потом не видел таких, – раков. По-моему я тогда единственный не испытывал дикого восторга. Теперь мне очевидно, охота на подводных тварей была им милее охоты на зайца, и они ничего не могли поделать с этой первобытной страстью. Я же был белой вороной их стаи. Отец никогда не мог понять, почему рыбалка для меня равносильна моральной пытке? Таскал к речкам зимой и летом, пока, наверное, не засомневался, его ль я ребёнок. Может, и мать спрашивал, вдруг в роддоме подсунули чужака? Сейчас бы я ему объяснил: всё проще, во мне проявились побочные гены древней морской коровы. Иначе откуда у меня такое пристрастие к капусте, как у алкоголика к водке? Это бы здорово утешило отца.
Перекрыв душ, я насухо растёрся прохладным махровым полотенцем и надел синие трикотажные штаны и китайскую, в синюю и красную клетку рубашку. На кухне, на газовой плите тихо пыхтел подбадриваемый слабым огнём рыжий чайник. Я подхватил его чистой тряпкой и направился в наспех прибранную гостиную, где плюхнулся на диван, опустил чайник на подставку на журнальном столике.
Заварка уже настоялась. Я наполнил чашку заваркой и кипятком и, пока горячий чай остывал, грыз баранку, слегка обмакивая в клубничное варенье. От скуки нажал кнопку дистанционного управления, включил телевизор. Пробежался по развлекательным программам, остановился на американском детективе, потом перескочил на центральный канал, где начиналась еженедельная субботняя передача, в которой мордатый ведущий беседовал с самым известным или популярным человеком недели. На этот раз им оказался новый экономический советник президента, некто Першиц. Я его узнал, весь последний месяц снимки с ним украшали официозные и не официозные издания, как близкие к верхам власти, так и далёкие от Кремля. Газеты по разному оценивали предлагаемые Першицем меры для спасения агонизирующей экономики. Обсуждение этих мер явно раздувалось, начиналась очередная кампания по распространению казённого оптимизма. Очевидно, кто-то посчитал, в таком оптимизме возникла настоятельная потребность, и свеженький, не протухший ещё гений экономической мысли подвернулся как нельзя кстати.
Вдруг в передаче упомянули фондовую биржу, и я насторожился, прислушался, сделал звук громче.
– … Вы же сами видите, – со снисходительной улыбкой говорил господин Першиц. – Курс акций концернов и предприятий, три недели назад объявленных приоритетными, на вторичном рынке ценных бумаг непрерывно растёт. Это говорит о доверии к ним российских и иностранных инвесторов.
Ведущий поправил бумагу на столе и вежливо возразил:
– Но это же на деле только перекачка денежной массы от одних предприятий другим. Даже курсовые позиции акций прибыльных предприятий проявили тенденцию к падению. Разве это разумно?
– Тут мы должны задаться честным вопросом. Хотим мы рынка или не хотим? – ничтоже сумняшеся, начал объяснять помощник президента. – Все видят, в каком тяжёлом положении оказалась экономика. Если не выделить приоритетные предприятия и не обеспечить им поддержку, рухнет всё. Это лишь вопрос времени. Но мы имеем возможность, вытащить сначала некоторые производства, потом они, как локомотивы, потащат за собой остальные…
– Простите, – учтиво вмешался ведущий, – но разве тяжёлое положение не стало следствием подобных же уверений прежних советников? Со времени программы «500 дней» Явлинского появляются всё новые и новые люди, все – профессиональные экономисты, которые в течение нескольких лет обещают нам, вот-вот наступит улучшение. А живём мы всё хуже и хуже. Мы уже смирились, что из великой сверхдержавы становимся банановой республикой. Но у многих исчезает и вера в завтрашний день.
– А вы что хотите? Этих людей семьдесят лет приучали…
– Да-да, конечно. Однако как мы можем верить именно вашей программе? Не постигнет ли её та же участь, что и прошлые?
– На это отвечу только одно. Если бы я не верил в неё, не занял бы эту должность! Я не принимал в разработках прежних программ никакого участия и откровенно высказывался, что многие положения были неверными.
– Ну что ж. Будем надеяться, ваша программа действительно изменит положение дел к лучшему. Однако я разговаривал с серьёзными экономистами, журналистами, бизнесменами, и многие удивлены выбором приоритетов и тем весом, который придаётся им правительственными кругами. Некоторые мои собеседники подозревают, у части правительственных чиновников существует своя заинтересованность личного свойства.
– Ну, знаете ли, – посуровев, развёл руками гений экономической мысли. – Если подозревать правительство, надо разогнать Думу, Совет Федерации, подавить демократию и вернуться к диктатуре. Вы этого хотите? Я нет!
– Я тоже не хочу.
– Вот видите. Мы с вами не хотим, и большинство народа тоже не хочет.
– Хорошо, – согласился ведущий. – Давайте посмотрит с другой стороны. Создаётся впечатление, ваша программа не пользуется поддержкой всех правительственных кругов. Это так?
– Не буду отрицать. Все люди разные. На то и демократия, чтобы каждый имел право высказывать суждения. Однако, когда решение принято, его надо выполнять, потому что за ним большинство.
– Похоже на ленинский демократический централизм.
– А что вы предложите взамен? Я, надеюсь, у нас демократия, а не анархократия.
– Но ведь нынешний способ принятия решений и их выполнения насаждает анонимность и безответственность верхов власти, я имею в виду индивидуальную безответственность.
– Знаете, – широко улыбнулся экономический советник президента, – давайте вернёмся от теоретических словопрений к делам, волнующим телезрителей, к делам конкретным. Меня же вы не можете обвинить в желании избежать ответственности?
– Нет. Как раз в вашем случае всё наоборот. – Ведущий порылся в ворохе бумаг, лежащих перед ним на столе. – Я тут делал вырезки из газет и журналов… Все авторы статей так или иначе замечают, до сих пор у нас не было такого откровенного возложения ответственности на одного человека. Именно на вас. Я тоже подобного не припомню.
– Так это хорошо или плохо?
Улыбка господина Першица стала ободряющей. Я взял чашку, сделал глоток и принялся за последний бублик.
– Да как вам сказать. У меня лично создаётся впечатление… – ведущий для убедительности положил руку себе на грудь, – точнее сказать, возникает некоторое беспокойство. Вдруг с вами, не дай бог, что случится? Будет ваша программа продолжена? Или её противники в правительственных кругах возьмут верх?
– Ну, зачем же мы будем пугать наших телезрителей подобными предположениями. Я вполне здоров, это могут подтвердить врачи, как раз сегодня утром я проходил очередной профилактический осмотр. Так что давайте не заострять на этом внимания. По натуре я оптимист.
– И всё же?
Экономический советник президента посерьёзнел.
– Конечно, – он вынужденно согласился. – Конкретные дела делают конкретные люди. Трудно же всерьёз полагать, кроме Наполеона кто-то другой создал бы наполеоновскую Францию, даже если б смог воспринять все его идеи.
