Присутствие негров ее всегда успокаивало. В их мире было как будто больше тепла и меньше напряжения, чем у нее дома. Ей всегда было легко разговаривать с чернокожими; они были похожи на нее. Они тоже были аутсайдерами и жили в своем отдельном, обособленном мирке.
— Вас тоже много куда не пускают, — громко сказал она.
— Вы о чем?
— Но вы такой талантливый. Каково это — уметь петь? Вот бы я могла делать что–то подобное.
Она вспомнила о спрятанном в сумочке объявлении, и ее беспокойство усилилось.
— А вы где–нибудь учились? В колледже?
— В консерватории, — отозвался Туини. — Способности к музыке у меня нашли довольно рано.
— А вы тоже состояли в баптистской церкви?
Туини сдержанно рассмеялся:
— Нет, конечно.
— А где вы родились?
— Здесь, в Калифорнии. Я решил остаться тут на постоянное жительство. Калифорния — богатый штат… с неограниченными возможностями, — в подтверждение этой мысли он указал на рукав своего пиджака. — Этот костюм сшили специально для меня. Скроили и подогнали в солидной фирме в Лос–Анджелесе.
Он пробежался пальцами по шелковому галстуку с ручной росписью.
— Одежда — это важно.
— Почему?
— Людям видно, что у тебя есть вкус. Одежда — это первое, на что обращаешь внимание. Вы как женщина должны быть в курсе.
— Да, пожалуй.
Однако ее это мало волновало; для нее одежда была всего лишь обязанностью, накладываемой обществом, — такой же, как гигиена и приличное поведение.
— Приятный вечер, — заметил Туини. Он обогнул ее, чтобы идти по внешней стороне тротуара, — жест джентльменской заботы. — У нас в Калифорнии погода просто превосходная.
— А в других штатах вы бывали?
— Конечно.
— Вот бы я могла отправиться куда–нибудь, — сказала Мэри Энн.
— Когда побываешь в нескольких больших городах, начинаешь понимать одну фундаментальную вещь. Все они похожи один на другой.
Она приняла эти слова, но ее стремление от этого не угасло.
— Я бы хотела уехать куда–нибудь, где получше, — выразиться более внятно она была неспособна, да и сама идея была не яснее. — Но где лучше? Назовите мне какое–нибудь приятное место, где живут приятные люди.
— В Нью–Йорке есть свое очарование.
— А люди там приятные?
— В Нью–Йорке прекрасные музеи и оперные театры — одни из лучших в мире. Люди там культурные.
— Понятно.
Сойдя с тротуара, Туини сказал:
— А вот и мой дом, — при виде старого, обветшавшего здания он заметно скис. — Смотреть особо не на что, но… хорошей музыкой много не заработаешь. Артисту приходится выбирать между коммерческим успехом и своими принципами.
Темная внешняя лестница вела из двора на третий этаж. Мэри Энн могла только осязать свой путь во мраке; впереди шел Туини, слева был собственно дом. Они проскользнули мимо бочки с дождевой водой, полной размокших газет. Далее следовал целый ряд бочонков из–под масла, затем — лестница. Деревянные ступени стонали и прогибались под ее ногами; она вцепилась в перила и не отставала от Туини.
В квартире было сумрачно; Туини провел ее через коридор на кухню. Она с любопытством огляделась — вокруг было скопление мебели и каких–то предметов, но ни различить, ни понять толком, что к чему, она не смогла. И тут включился свет.
— Извините за беспорядок, — пробормотал Туини. Он оставил ее в кухне, а сам стал, по–кошачьи осматриваясь, бродить из комнаты в комнату. Имущество его было вроде как цело: рубашки не своровали, гардины не потревожили, виски не выпили.
На кухне поблескивала лужица; сырой линолеум свидетельствовал о недавней катастрофе. Однако водогрей был починен, последствия ликвидированы.
— Отлично, — сказал Туини, — поработал» на совесть.
Мэри Энн, поняв, что тревога оказалась ложной, присмирела и бродила по квартире, рассматривала книжные полки, выглядывала из окон. Квартира располагалась очень высоко; отсюда было видно весь город. Вдоль горизонта бежали яркие желтые огни.
— А что это за огни? — спросила она Туини.
— Дорога, наверное, — безучастно ответил он.
Мэри Энн вдохнула слегка затхлый аромат квартиры.
— Интересно у вас тут все устроено. Никогда такого не видела. Я пока живу с родителями. Здесь можно почерпнуть массу идей для моего собственного дома… понимаете?
Прикуривая сигарету, Туини произнес:
— Что ж, я оказался прав.
— Похоже, водопроводчик уже приходил.
— Не о чем было беспокоиться.
— Простите, — потерянно произнесла она, — я просто думала о соседях снизу. Я как–то читала… в общем, это была реклама страховой компании, и там говорилось про водогрей, который взорвался.
— Теперь, коль уж пришли, можете и плащ снять.
Она сняла плащ и бросила его на подлокотник кресла.
— Похоже, я напрасно увела вас из «Королька».
Засунув руки в задние карманы джинсов, она вернулась к окну.
— Пива?
— Пожалуй, — она кивнула, — спасибо.
— Пиво восточное, — Туини налил ей стакан, — садитесь.
Она присела, неловко держа стакан. Стакан был холодным и запотевшим; по его стенкам ползли капли.
— Вы даже не знаете, живет ли внизу хоть кто–нибудь, — сказал Туини. Он высказал мысль и намерен был развить ее. — С чего вы взяли, что внизу кто–то есть?
Уставившись в пол, Мэри Энн пробормотала:
— Не знаю, я просто так подумала.
Туини уселся на край захламленного стола; теперь он начальственно возвышался над ней. По сравнению с ним девушка казалась совсем хрупкой и очень молоденькой. В своих джинсах и хлопковой футболке она вполне сошла бы за подростка.
— Сколько вам лет? — спросил Туини.
Ее губы едва шевельнулись:
— Двадцать.
— Да вы еще совсем девочка.
Так оно и было. Она и ощущала себя маленькой девочкой. Она кожей чувствовала его насмешливый взгляд. Было ясно, что ее ждет суровое испытание — ей собирались прочесть нотацию. Наставить на путь истинный.
— Вам нужно расти, — сказал Туини, — вам предстоит многому научиться.
Мэри Энн всколыхнулась.
— Святые небеса, а я что, не знаю? Я и хочу многому научиться.
— Вы здесь живете?
— Естественно, — с горечью отозвалась она.
— Учитесь?
— Нет. Работаю на дурацкой фабрике разваливающейся хромированной мебели.
— Кем?
— Стенографисткой.
— Вам нравится эта работа?
— Нет.
Туини разглядывал ее.
— У вас есть какой–нибудь талант?
— Что вы имеете в виду?
— Вам нужно какое–нибудь творческое занятие.
— Я просто хочу уехать куда–нибудь, где вокруг были бы люди, от которых не ждешь подвоха.
Туини встал и включил радио. Гостиная наполнилась голосом Сары Вон[99].
— Видно, досталось вам по жизни, — сказал он, возвращаясь в свою выгодную позицию.
— Не знаю. Со мной не было ничего такого уж ужасного. — Она пригубила пиво. — А почему восточное пиво дороже, чем западное?
— Потому что у него более тонкий вкус.
— А я думала, может, из–за стоимости доставки.
— Думали? — На его лицо снова вернулась высокомерная улыбочка.
— Видите ли, у меня не было возможности выяснить. Откуда вы обычно узнаете такие вещи?
— Жизненный опыт в различных областях. Постепенно, с годами приобретаешь изысканный вкус. А для кого–то что восточное пиво, что западное — никакой разницы.
Мэри Энн пиво вообще не нравилось. Она нехотя потягивала из своего стакана, смутно сожалея, что она так молода, так мало видела и еще меньше сделала. Было очевидно, насколько она обыкновенная по сравнению с Карлтоном Туини.
— А каково это — быть певцом?
— В искусстве, — объяснял Туини, — духовное удовлетворение важнее материального успеха. Американское общество интересуют только деньги. Кругом поверхностность.
— Спойте мне что–нибудь, — вдруг сказала Мэри Энн и, смутившись, добавила: — Ну, то есть мне хотелось бы, чтоб вы спели.
— Что, например? — Он поднял бровь.
— «Мальчика на побегушках»[100]. — Она улыбнулась. — Мне нравится эта песня… вы пели ее однажды в «Корольке».
— Значит, это ваша любимая?
— Мы однажды, сто лет назад, пели ее в школе на концерте средних классов.
Мысли ее закружились вокруг школьных лет, когда она в матроске и шотландской клетчатой юбочке строилась в покорную шеренгу, шагавшую от одного класса к другому. Цветные мелки, внеклассная работа, учебные тревоги во время войны…
— Тогда, во время войны, было лучше, — решила она. — Почему сейчас не так?
— Какой войны?
— С наци и япошками. Вы там были?
— Я служил на Тихом океане.
— Кем? — сразу заинтересовалась она.
— Санитаром в госпитале.
