— Ты очень хороший человек, — с теплотой сказала Мэри Энн, но тут же осеклась. — Терпеть не могла школу. Так хотелось поскорей ее закончить. Чему мы там научились? Научили нас там чему–нибудь полезному в жизни?
— Пожалуй, что нет, — ответил Дейв Гордон.
— Вранье собачье. Вранье! Каждое слово!
Впереди справа уже виднелось здание «Калифорнийской готовой». Они смотрели, как оно приближается.
— Вот и приехали, — сказал он, притормаживая у обочины. — Когда увидимся?
— Будет время. — Она уже потеряла к нему интерес; зажатая и напряженная, она готовила себя к встрече.
— Сегодня вечером?
Вылезая из фургона, Мэри Энн бросила через плечо:
— Не сегодня. Не появляйся какое–то время. Мне нужно о многом подумать.
Обескураженный, Гордон собрался уезжать.
— Иногда мне кажется, что ты сама копаешь себе яму.
Она резко затормозила:
— Что ты имеешь в виду?
— Некоторые считают тебя слишком высокомерной.
Она покачала головой, отсылая его прочь, и рысью пустилась вверх по тропинке, ведущей к фабричному офису. Шум мотора стих за ее спиной — хмурый Гордон поехал обратно в город.
Открывая дверь в офис, она не испытывала ничего особенного. Она немного устала, ее по–прежнему беспокоил желудок, вот, собственно, и все. Пока миссис Болден вставала из–за стола, Мэри Энн начала снимать перчатки и плащ. Она чувствовала возрастающее напряжение, но продолжала как ни в чем не бывало, без каких–либо комментариев.
— Так, — начала миссис Болден, — значит, ты решила все–таки прийти.
Том Болден, прищурившись из–за стола, нахмурился и стал слушать.
— С чего мне начать? — спросила Мэри Энн.
— Я ведь сверилась с календарем, — продолжала миссис Болден, преграждая ей путь к печатной машинке, — и сейчас совсем не твоя неделя. Ты все это придумала только чтобы не работать. В прошлый раз я отметила дату. Мы обсудили это с мужем. Мы…
— Я ухожу, — вдруг выпалила Мэри Энн. Она натянула обратно перчатки и пошла в сторону двери. — Я нашла другую работу.
У миссис Болден отвисла челюсть.
— Сядь–ка на место, девочка. Никуда ты не уйдешь.
— Чек пришлете по почте, — сказала Мэри Энн, открывая дверь.
— Что она говорит? — пробурчал мистер Болден, вставая. — Она что — опять уходит?
— Прощайте, — сказала Мэри Энн; не останавливаясь, она выбежала на крыльцо, вниз по ступеням и на тропинку. Старик и его жена вышли за ней и стояли возле двери в полном замешательстве.
— Я ухожу! — крикнула им Мэри Энн. — Идите обратно! У меня другая работа! Убирайтесь!
Оба остались стоять, не зная, что им делать. Они не шелохнулись, пока Мэри Энн, удивляясь сама себе, не нагнулась за обломком бетона и не бросила его в них. Снаряд приземлился в мягкой грязи возле крыльца. Пошарив вдоль тропинки, она захватила целую горсть бетонной крошки и влупила по старикам шрапнелью.
— Идите домой! — орала она, начиная потихоньку смеяться от удивления и страха за себя. Рабочие с погрузочной платформы с открытыми ртами смотрели на происходящее.
— Я ухожу! И больше не вернусь!
Вцепившись в свою сумочку, она побежала по тротуару, спотыкаясь на непривычных каблуках, и бежала, пока окончательно не запыхалась и перед ее глазами не поплыли красные пятна.
Ее никто не преследовал. Она замедлила бег, а потом остановилась, прислонившись к гофрированной железной стене завода по производству удобрений. Что она наделала? Бросила работу. Раз и навсегда, в одно мгновение. Ну, жалеть уж точно поздно. Скатертью дорога.
Мэри Энн встала на проезжую часть и взмахом руки остановила грузовик, нагруженный мешками со щепой. Водитель, поляк, раскрыл рот от удивления, когда она открыла дверь и забралась на сиденье рядом с ним.
— Отвезите меня в город, — приказала она. Упершись локтем в окно, она прикрыла ладонью глаза. После минутного колебания водитель тронул, и машина поехала.
— Вам дурно, мисс? — спросил поляк.
Мэри Энн ничего не ответила. Трясясь вместе с грузовиком, она приготовилась к обратному пути в Пасифик–Парк.
В дешевом торговом районе она заставила поляка ее высадить. Приближался полдень, жаркое летнее солнце било по припаркованным машинам и пешеходам. Пройдя мимо сигарного магазина, она подошла к обитой красным двери «Ленивого королька». Бар был закрыт, дверь заперта; подойдя к окну, она принялась стучать в него монетой.
Через некоторое время из темноты нарисовалась фигура пожилого пузатого негра. Тафт Итон приложил руку к стеклу, проверяя, не треснуло ли оно, а потом открыл дверь.
— Где Туини? — спросила она.
— Здесь его нет.
— Так где же он?
— Дома. Да где угодно.
Мэри Энн попыталась проскочить внутрь, но он, захлопывая перед ней дверь, отрезал:
— Тебе сюда нельзя; ты несовершеннолетняя.
Она услышала, как защелкнулся дверной замок, помедлила в нерешительности и зашла в сигарный магазин. Протиснулась между мужчинами, толпившимися возле прилавка, к телефону–автомату. Не без труда удерживая в руках телефонную книгу, нашла номер и опустила в щель десятицентовую монетку.
Никто не ответил. Но, может быть, он спит. Придется зайти. Он был нужен ей прямо сейчас; она должна была его увидеть. Ей некуда было больше бежать.
Дом — большое трехэтажное здание с серыми каннелюрами, балконами и шпилями — возвышался посреди заросшего сорняком двора, полного битых бутылок и проржавевших консервных банок. Шторы на третьем этаже были задернуты и недвижимы — никаких признаков жизни.
Страх охватил ее, и она побежала по тропинке вдоль потрескавшихся цементных плит, мимо кипы газет, мимо кадок с усыхающими растениями у подножия лестницы. Она помчалась вверх, перепрыгивая через ступени и перехватывая балясины. Запыхавшись, добежала до конца пролета, повернула на следующий и тут почувствовала, как под ней провисла прогнившая доска, споткнулась о сломанную ступеньку и, цепляясь за перила, полетела носом вниз. Ударилась голенью о занозистую старую деревяшку, вскрикнула от боли и упала на раскрытые ладони. Щекой она уткнулась в пропитанную пылью паутину, прицепившуюся к рукаву ее зеленого вязаного костюма. Растревоженная паучья семейка поспешно убралась прочь. Мэри Энн поднялась на ноги и последние несколько ступенек тащилась, чертыхаясь и скуля, а по ее щекам катились слезы.
— Туини! — крикнула она. — Пусти меня!
Ответа не последовало. Издалека донесся звук клаксона. Да на молокозаводе на краю бедного района что–то громыхнуло так, что эхо разнеслось по всему городу.
В тумане слез она добралась до двери. Земля качалась и плыла у нес из–под ног; какое–то время она, прислонившись к двери, стояла с закрытыми глазами и старалась не упасть.
— Туини, — переводя дыхание, шептала она закрытой двери, — пусти меня, черт побери.
Сквозь свое страдание она расслышала обнадеживающий звук: внутри кто–то зашевелился. Мэри Энн уселась на какую–то кучу на верхней ступеньке, согнулась в три погибели и качалась так из стороны в сторону. Ее сумочка расстегнулась, и все, что было внутри, просачивалось промеж пальцев; монеты и карандаши выкатывались наружу и падали в траву далеко внизу.
— Туини, — прошептала она, когда открылась дверь и темная, слегка отсвечивающая фигура негра показалась в проеме, — пожалуйста, помоги мне. Со мной такое произошло…
Раздраженно нахмурившись, он нагнулся и сгреб ее в охапку. Босой ногой — на нем были только штаны — захлопнул за ними дверь. С ней на руках он прошлепал по коридору; от его иссиня–черного лица пахло мылом для бритья, а подбородок и волосатая грудь были в каплях пены. Он держал ее без всяких церемоний. Она закрыла глаза и приникла к нему.
— Помоги мне, — повторила она, — я бросила работу; у меня больше нет работы. Я встретила одного отвратительного старика, и он такое со мной сделал. Теперь мне негде жить.
Глава 7
На углу Пайн–стрит и Санта–Клара–стрит располагался шикарный шляпный магазин. За ним шел магазин чемоданов Двелли, а после — «Музыкальный уголок», новый магазин грампластинок, открытый Джозефом Шиллингом в начале августа 1953 года.
Туда, в «Музыкальный уголок», и направлялась пара. Магазин уже два месяца как открылся — была середина октября. В витрине была выставлена фотография Вальтера Гизекинга[102] и две долгоиграющие пластинки, наполовину вынутые из ярких обложек. Внутри магазина виднелись посетители: одни стояли у прилавка, другие — в кабинках для прослушивания. Сквозь открытую дверь доносилась органная симфония Сен–Санса.
— Неплохо, — признал мужчина, — впрочем, бабки–то у него есть; так что ничего удивительного.
Это был хрупкий на вид мужчина за тридцать, щегольски одетый, с блестящими черными волосами, воробьиной грудью и элегантной походкой. Взгляд у него был быстрый и живой, и пальцы его бегали по жакету дамы, когда он пропускал ее в магазин.
