– В конце концов, не таким уж плохим я получился. Дочь Макса, Пэгги, вспоминала, как отец трясся от смеха над поведением Фокса, после того как прочитал «Домой возврата нет». Он написал агенту Генри Волкенингу:
«Я понял, в какой момент мы можем потерять всех наших писательниц – когда они прочитают, как я то и дело бормочу всякие проклятия в адрес женщин».
Особенно ироничными выглядели последние строки огромного двухтомного романа Вулфа, ибо они были составлены всего за несколько месяцев до того, как он заболел. Они включали в себя тридцатишестистраничное письмо от Джорджа Уэббера к Фоксхоллу Эдвардсу:
«Дорогой Фокс, мой старый друг, вот мы и оказались в конце пути, который должны были пройти вместе. Моя история закончена – и поэтому прощай. Но прежде чем я уйду, позволь мне сказать тебе еще кое-что:
“Нечто заговорило со мной в ночи, сжигая свечи убывающего года. Нечто заговорило в ночи и сказало, что я должен умереть, но где – я не знаю. Оно сказало: “Покинь известную землю ради большего знания. Покинь эту жизнь ради жизни большей. Покинь друзей, которых любил, ради более великой любви, ради земли, более доброй, чем дом, и большей, чем Земля…
…Где столпы земли были заложены, туда тянется и вся совесть мира, там поднимается ветер и туда текут реки”».
Первого сентября 1939 года немецкие войска вступили в Польшу и в Европе разгорелась война. Хемингуэй писал роман об Испании на уютном ранчо в Монтане. Как только он узнал о случившемся, написал Перкинсу, что чувствует личные обязательства в отношении этой войны, но ни одно из них он не воплотит в жизнь, пока не закончит рукопись. Он не спешил, потому что думал, что «теперь войны хватит на всех». И с фатализмом, который был присущ ему всякий раз, когда он слышал запах битвы, написал Максу, что определенно не рассчитывает выжить в этой.
Перкинс надеялся, что Англия примет в качестве своего лидера Уинстона Черчилля хотя бы на время войны.
«Возможно, он мог бы оказаться фашистом, но на войне будет хорош», – написал Макс Эрнесту в июле 1939 года.
Через несколько месяцев Перкинс услышал кое-что интересное о Черчилле. Тот писал историю англоязычных народов. Вначале Перкинс здорово растерялся, ведь он почти десять лет назад предположил, что Черчилль мог бы написать такую книгу. За последние десять лет Scribners опубликовало «поистине потрясающую биографию» герцога Мальборо,[251] которая «была бы еще лучше, если бы он не играл в партизана и не скрывал, что они родственники». Когда Черчилль в 1931 году приезжал в Америку с лекцией о «новом тиране» в лице советской России и о необходимости создания более тесного сотрудничества между Англией и Соединенными Штатами, между бывшим канцлером казначейства, Перкинсом и Чарльзом Скрайбнером состоялась долгая беседа. Макс прежде не встречал никого, кто понравился бы ему настолько же сильно с первой встречи.
«Он скорее американец, чем англичанин [написал Перкинс профессору Коупленду]. Один раз он встал и, говоря что-то, прошелся по кабинету, изо рта у него торчала сигара. Я предложил ему написать историю Британской империи. После этого он начал ходить, как будто в тот момент эта затея показалась ему интересной – история английской расы, которая должна была включать и нас. Он наверняка думал об этом и раньше, но казалось, что в тот момент ему понравилась идея империи, и он тут же расширил и изменил свою».
Пока Черчилль был в Нью-Йорке и размышлял над предложением Перкинса, он попросил подыскать ему на день секретаря. Макс предложил своего. Ирма Викофф, естественно, была напугана присутствием такой удивительной личности, как Черчилль, но вскоре поняла то, что знали многие авторы Макса: «Когда нужно выполнить какую-то работу, мистер Перкинс может убедить вас, что выполнить эту работу можете вы, и только вы». Накануне она должна была явиться в отель Waldorf, чтобы выполнять свои обязанности. Перкинс напомнил, что большинство писем Черчилль диктует по утрам, лежа в кровати, и что он не носит пижамы. И шутливо добавил:
– Он может вскочить в любой момент, без предупреждения.
Но тем не менее Ирма Викофф была дамой, а Черчилль – джентльменом.
Вскоре Перкинс понял, что Черчилль был одним из тех, кто «мало задумывается о деньгах, но очень в них нуждается». И поэтому вместо того, чтобы издать книгу в плановом порядке, заключив договор, Черчилль захотел предложить и продать книгу за огромные деньги издателю в Англии. Именно так он и поступил с историей англичан, подписав контракт с издательством Cassell’s в Лондоне на весьма значительный аванс в размере двадцати тысяч фунтов стерлингов. После английский издатель предложил произведение американским коллегам. Scribners тогда находилось в сложном финансовом положении, и предложение в тридцать или сорок тысяч долларов за ненаписанную книгу было совершенно немыслимым. Контракт получило Dodd, Mead. Несмотря на это, Перкинс оставался ярым поклонником Черчилля и хранил его фотографию у себя в кабинете. Черчилль откладывал проект много лет, но Хемингуэй свой – нет. Эрнест перебрался из Монтаны в Сан-Валли, новую курортную деревушку в Айдахо. Вскоре у него уже было готово девяносто тысяч слов романа об Испании, который давал правдивую картину Гражданской войны. Если Эрнест и собирался написать «чертовски здоровую книжку с кучей самых разных людей», как он повторял Максу, то лучше сделать это до отъезда на войну, где, возможно, автор будет убит. Если Перкинс успеет навестить Хэма до закрытия сезона, добавлял писатель, то Хемингуэй обещал своему редактору сплавиться по реке, полной форели, а затем познакомить его с «очень красивыми гламурными девушками», которые как раз пытались развестись в Айдахо со своими мужьями. Марта Геллхорн была в Финляндии, писала там о войне для «Collier’s». Поэтому Эрнест, уже разведенный с Паулиной, назвал свое холостяцкое жилье в Сан-Валли «заведением Хемингуэя, переполненным пороком и игрищами».
Перкинс не мог никуда уехать из Нью-Йорка, пока должностные лица из налоговых органов не отстанут от наследства Тома Вулфа. После ему нужно было подготовить весенний список книг, в который, как он надеялся, попадет и роман Хемингуэя. Он написал Эрнесту:
«Я отдал бы что угодно, чтобы узнать хоть какие-то подробности, которые можно было бы описать, и заголовок».
В январе 1940 года, когда Хемингуэй вернулся на Кубу, он отправил Перкинсу восемь страниц начала и около тридцати – из середины. В них главный герой, профессор американского колледжа и идеалист Роберт Джордан, отправляется в Испанию воевать на стороне республиканцев. Он должен взорвать стратегически важный мост. Перкинс почти сразу же отправил автору телеграмму:
«ОЧЕНЬ ВПЕЧАТЛЕН. ПЕРВЫЕ СТРАНИЦЫ ПРЕКРАСНЫ, ВОСЬМАЯ ГЛАВА ПОТРЯСАЕТ. ОТПРАВЛЯЮ КОНТРАКТ».
К тому моменту как роман был завершен, рабочие привычки Хемингуэя начали крошиться. Все выходные он проводил в компании друзей и алкоголя. Каждое воскресенье начиналось с похмелья и вялой записки Перкинсу. Он надеялся, что Макс простит ему их бессвязность и согласится, что в состоянии похмелья действительно лучше писать письма, а не роман. И ничто не могло исправить положение, пока в середине января из Хельсинки не приехала Марта Геллхорн. Его запои по выходным продолжились, но ее энтузиазм по поводу его романа облегчил работу над финальными страницами. И вот после еще нескольких воскресений («черт бы их побрал, если они не пролетели в один миг») Хемингуэй добрался до конца истории. Но временно зашел в тупик касательно концовки этого, самого большого своего произведения. Перкинс предполагал, что Эрнест знает, какой она должна быть, но не знает, как правильно воплотить ее.
«Ну, концовки – это всегда сложно», – написал ему Макс.
Хемингуэй начал подыскивать для романа название, как просил редактор. Автор хотел что-то звучное и не боялся, что заголовок может «перевесить» книгу.
«В ней самой будет немало всего», – говорил он. Эрнест часто искал названия в сборниках английской литературы. Он глубоко зарылся в английскую прозу и наткнулся на «Медитацию XVII» Джона Донна, которая начинается со слов: «Тот, по ком звонит колокол, – столь плохо может быть ему, что он и не слышит звона…» Хемингуэй решил, что нашел нужное название. К назначенному Перкинсом сроку, 22 апреля, он отправил первые пятьсот двенадцать страниц рукописи под условным названием «По ком звонит колокол». Хемингуэю казалось, что в них чувствуется «магия» заголовка и что книга сама по себе может превратить название в афоризм. Если Перкинсу так не казалось, у автора было еще тридцать вариантов. Но это название первым «прозвенело» для Макса. В то время как люди привыкли думать о звоне только как о сигнале собрания или телефонного аппарата компании Белла.
