раз, притормозив перед поворотом за угол, быстро поцеловались в губы. Это был незнакомый город, прохладный и очень ровный, там не было никакой горы, а все улицы расчерчивались правильными квадратами и прямоугольниками. Когда колонна интернатских проходила через парк, Женя сказал Маше, что теперь редко думает о сестре, но каждый раз, когда он вспоминает про Сашу, ему становится труднее говорить, слова просто рассыпаются даже не на буквы, а на неопознаваемые микрочастицы. Женя признался, что иногда не может спать, но боится вставать с кровати, потому что тех, кто часто бродит по ночам, отправляют в изоляторы и обкалывают плохими препаратами. «Не знаю, как я буду, когда ты уедешь», – сказал Женя. Маша помолчала и взяла Женю за руку, не заботясь о том, увидят ли их сцепленными. «Если честно, мне кажется, вы с Сашей не увидитесь еще много лет, – сказала Маша. – Жень, пиши ей письма, а когда она найдется, отправишь все разом».
Женя смог написать письмо для Саши через несколько дней, и вот что у него получилось.
Здравствуй, Саша!
Теперь я живу в психоневрологическом интернате, и здесь я впервые заметил, что есть люди с подсветкой, а есть совсем бессветные. Тот, кто хоть сколько-нибудь прожил на воле, иногда мерцает или, бывает даже такое, светится постоянно. Я боюсь стать потускневшим, но держать в себе свет мне помогает Маша. Это моя девушка, и она вся – яркая лампочка.
Саша, я теперь говорю, потому что мне больше ничего не мешает. Думаю, ты поймешь, что это значит. Лучше, чем ты поймешь, я объяснить не смогу.
Сначала я был в отделении милосердия, и там почти никто не говорил, я общался в основном с санитаркой и по делу. Потом меня перевели в первое отделение, здесь разговаривают многие. Я часто слышу от соседей, что в психоневрологическом интернате хуже, чем в тюрьме. В тюрьме люди знают, когда оттуда выйдут, из интерната почти никто не выходит.
Но Маше удастся уехать из интерната. Я знаю, что у нее получится. Она обещает потом забрать и меня. Я ей верю.
Женя сложил письмо пополам, потом еще раз пополам и сунул его в подматрасье. Теперь каждый раз, когда Женя чувствовал подползание тревоги, сколопендровые лапки, он садился и писал Саше. Со временем получилось так, что он вспоминал о сестре, только когда возникала необходимость ей написать. Женя не был уверен, что отправит Саше эти записи, зато он регулярно, как только зарабатывал это право, отправлял письма Тане и Даше, в основном Тане. Аня ему так и не ответила, Даша писала редко и коротко, а вот с Таней расцветала приятная, добрая, успокаивающая переписка. Когда к Маше в следующий раз пришел юрист, Женя спросил, может ли он помочь его друзьям выйти из-под принудительного лечения. Юрист вдруг ответил, что может, только надо, чтобы на это дала добро правозащитная организация. Он пообещал, что, если все получится, сразу начнет подыскивать адвоката. Перед тем как уйти, юрист написал список вопросов для Тани, и тем же вечером Женя перенес их в письмо, которое пока не мог отправить, но уже какое-то время вдумчиво и с удовольствием составлял.
Следующая встреча с волонтерами была в парковом клочке при интернате: началось лето, и группе разрешили иногда заниматься на улице. Женя сидел на лавочке и ничего не делал, когда волонтерка спросила его о планах на учебный год. Женя сразу стал думать о том, может ли это быть какой-то шуткой, которую поняла бы Маша, а он нет. Волонтерка поймала Женино смятение и объяснила, что он, оказывается, имеет право учиться в колледже, лучше всего берут на декоративно-прикладное направление, там какая-то квота, но если Жене такое не нравится, то их фонд подыщет что-нибудь еще. «Нравится!» – выкрикнул Женя, никогда ничего не выкрикивавший. Волонтерка рассмеялась, а потом сказала совсем невероятное: если Женя поступит в колледж, ему дадут пропуск, и он будет ходить туда сам. «Мы соберем документы, не волнуйся, это не впервые», – добавила волонтерка.
Женя не досидел до конца встречи, а побежал в свою комнату, чтобы вписать новость в письмо для Тани. Закончив первое предложение, он взял листок, ручку и книжку в твердой обложке, чтобы дописать все возле вендингового автомата. Он подумал, что если вдруг Маша будет проходить здесь, то он тут же сможет рассказать ей о колледже. Жене скорее хотелось обрадовать Машу, и ждать вечернего свидания было сложно. Женя дописал письмо, в конце добавил, что у него предчувствие хорошего, и раз ему стало так везти, то и Тане с адвокатом тоже повезет. После этого Женя посидел возле автомата еще немного и вернулся к себе. Ни в тот день, ни на следующий Женя не стал писать Саше про возможный колледж, потому что он был уже про будущее.
В июне Женина команда по волейболу соревновалась с командой из другого интерната и победила. Машина футбольная команда заняла второе место в похожих состязаниях. Это было не очень сложно, потому что даже в школе, насколько помнил Женя, играли лучше. Тогда же он впервые увидел проживающих в других интернатах, и из разговора с одним из них Женя узнал, что ему очень повезло: их ПНИ считался лучшим, почти образцовым. Парень, который сказал ему об этом, признался, что его мечта – перевестись в Женин интернат. «К вам и волонтеров пускают, и кормят вкусно», – сказал он. До этого момента Жене не могло бы и присниться, что есть места ужаснее его ПНИ.
Через несколько дней стало известно: фонд, отправляющий к ним волонтеров, тренер и директор интерната (который был опекуном всех, кто без дееспособности, и видел их только на концертах) договорились, что осенью повезут несколько спортсменов из Жениной команды в пансионат на Волгу. Это была лучшая весть, прямо-таки подарочная. Особенно для Жени, потому что он был в числе кандидатов как самый беспроблемный, проживший всю жизнь на воле, а значит, адаптированный. «Это почти море, Женя, – сказала Маша. – Если я к тому моменту уже выйду, то обязательно что-нибудь придумаю и приеду к тебе».
Была неделя, когда Женя совсем не вспоминал про Сашу и «Ветрянку». А когда вспомнил, то написал Саше самое короткое письмо. Потом было еще несколько дней, когда он почти ничего такого не думал. У них с Машей было лето, разлинованное санитарским режимом, придавленное интернатской иерархией, истыканное угрозами наказания и облитое помоями, которые надо было убирать, но все же лето. Женя и Маша могли целоваться сколько
