Мужчина по ту сторону прохода подхватил псалом, тотчас же к нему присоединилось еще несколько человек, и Каверли, вспомнив слова, тоже запел:
Я бреду одинокоИ горько скорблю,Укрываюсь я тьмою,На камне я сплю.
Джо Бернер и старая женщина пели, а те, кто не знал текста, энергично подтягивали припев. Дверь в переборке открылась, и появился грабитель. На нем была фетровая шляпа, а лицо завязано черным платком с прорезями для глаз. Если не считать фетровой шляпы, это была точь-в-точь старинная маска палача. В руках, обтянутых черными резиновыми перчатками, он нес пластмассовую корзину для бумаг, чтобы складывать туда ценности пассажиров. Каверли орал во всю глотку:
Путь мой приводитВ райский чертог,Путь начертал мнеБлагостный бог.
Они пели скорей из протеста, чем из набожности, пели потому, что надо было что-то делать. И, найдя, что делать, они тем самым опровергли утверждение, что им ничто не поможет. Они обрели себя, этим-то и объяснялась необычайная сила и полнота их голосов. Каверли снял ручные часы и опустил свой бумажник в корзину. Тогда руки грабителя в черных перчатках схватили с колен Каверли портфель. Каверли в ужасе застонал и, возможно, вцепился бы в портфель, если бы Бернер и старая женщина не обернулись к нему с выражением такого испуга на лице, что он упал в свое кресло. Обобрав всех пассажиров до последнего, грабитель повернул назад; идя против движения самолета, он слегка пошатывался, и от этого его фигура казалась знакомой и не внушала страха. Пассажиры пели:
Тебя прославляя,Воспрянув мечтой,Из скорби воздвиг яАлтарь святой,
— Благодарю вас за сотрудничество, — раздался голос из громкоговорителя. — Примерно через одиннадцать минут мы совершим внеплановую посадку в Уэст-Франклине. Будьте добры, пристегните ремни и следите за сигналом о прекращении курения.
Облака за окнами стали светлеть, превращаться из серых в белые, затем самолет вынырнул из них и очутился в предвечернем голубом небе. Старушка утерла слезы и улыбнулась. Чтобы уменьшить муки смятения, Каверли вдруг решил, что в портфеле были электрическая зубная щетка и шелковая пижама. Джо Бернер перекрестился. Самолет быстро терял высоту, и вскоре они увидели внизу крыши города, который напоминал рукоделие удивительно скромных людей, с утра до вечера занятых необходимыми делами и воспитывающих детей в добродетели и милосердии. Момент приземления ознаменовался глухим шумом и ревом тормозных двигателей, и за окнами пассажиры увидели то одинаковое во всем мире запустение, что окаймляет взлетно-посадочные площадки. Чахлая трава и сорняки, растительное месиво, с трудом пробившееся сквозь песчаную землю на берегах отравленного нефтью ручья. Кто-то крикнул: «Вот они!» Двое пассажиров открыли дверь в переборке. Послышались беспорядочные голоса. Сложность человеческих взаимоотношений так быстро восстановилась, что, когда кто-нибудь просил объяснить, что случилось, те, кто знал, что происходит, надменно отказывались поделиться своими сведениями с теми, кто не знал. Наконец мужчина, первым вошедший в пилотскую кабину, снисходительным тоном сказал:
— Если вы помолчите минуту, я сообщу вам то, что нам пока известно. Мы освободили экипаж, и командир связался по радио с полицией. Грабители скрылись. Вот все, что я вам пока могу сказать.
Затем пассажиры услышали вой сирен, постепенно приближавшийся к ним по аэродрому. Первой прибыла пожарная команда; пожарники приставили лестницу к люку самолета и открыли его. Затем прибыла полиция, объявившая пассажирам, что все они арестованы.
— Вас будут отпускать группами по десять человек, — сказал один из полицейских. — После допроса.
Он разговаривал грубо, но пассажиры были великодушны. Они остались в живых, и невежливость не могла испортить им настроение. Затем полицейские стали разбивать их по счету на группы. Пожарная лестница представляла собой единственный путь, по которому можно было сойти с самолета, и пожилые пассажиры с напряженными от усилий лицами ворча ступали на нее. Ожидавшие своей очереди стояли безучастно, словно находились при исполнении какой-то воинской обязанности; они будто испытывали чувство освобождения от ответственности и необходимости выбора, присущее солдатам в строю. Каверли был номером седьмым в последней группе. Порыв пыльного ветра налетел на него, когда он спускался по лестнице. Полицейский взял его за плечо; это прикосновение мгновенно привело Каверли в острое негодование, и он едва удержался от того, чтобы не сбросить руку полицейского. Вместе со всей группой его посадили в закрытый полицейский фургон с зарешеченными окнами.
Когда они выходили из фургона, полицейский снова взял Каверли за плечо, и тому опять стоило немалых усилий сдержаться. Откуда столь бурная реакция его плоти? — спрашивал себя Каверли. Отчего ему так отвратительно прикосновение этого незнакомого человека? Перед ним возвышалось Центральное полицейское управление — здание из желтого кирпича с немногочисленными безвкусными архитектурными украшениями и несколькими объяснениями в невинной любви, написанными мелом на стенах. Ветер поднимал у ног Каверли пыль и обрывки бумаги. Внутри господствовала тревожная и мрачная атмосфера противозаконных действий. Это был вход в мир, куда ему дозволялось бросить взгляд лишь украдкой, — в страну насилия, куда ему случалось заглядывать, когда он расстилал газеты на крыльце, перед тем как красить перила. Мужчина по фамилии Рослин застрелил жену и пятерых детей… Убитый ребенок найден в топке… Все они побывали здесь, и после них в воздухе сохранился неистребимый запах их смятения и страха, их уверений в собственной невиновности. Каверли подвели к лифту и повезли на шестой этаж. Полицейский ничего не говорил. Только тяжело дышал. Астма? подумал Каверли. Волнение? Спешка?
— У вас астма? — спросил Каверли.
— Здесь вы отвечаете на вопросы, — сказал полицейский.
Он пошел с Каверли по коридору, похожему на коридор в какой-нибудь унылой школе, и ввел его в комнату размером не больше чулана, где были деревянный стол, стул, стакан с водой и печатная анкета. Полицейский закрыл дверь, а Каверли сел и стал просматривать вопросы.
Являетесь ли вы главой семьи? — спрашивали его. Вы разведены? Вы вдовы? Разошлись? Сколько у вас телевизоров? Сколько автомобилей? Есть ли у вас постоянный заграничный паспорт? Как часто вы принимаете ванну? Окончили ли вы колледж? Среднюю школу? Неполную среднюю школу? Знаете ли вы значение слов «сумчатый», «возмутитель», «трудновоспринимаемый», «диалектический материализм»? Отапливается ли ваш дом нефтью? Газом? Углем? Сколько у вас комнат? Если бы вас заставляли либо нанести оскорбление американскому флагу, либо осквернить священную Библию, что бы вы выбрали? Вы сторонник федерального подоходного налога? Верите ли вы в международный коммунистический заговор? Любите ли вы вашу мать? Боитесь ли вы молнии? Стоите ли вы за продолжение ядерных испытаний в атмосфере? Есть ли у вас счет в сберегательной кассе? Счет в банке? Какова общая сумма ваших долгов? Есть у вас закладные? Если вы мужчина, то отнесете ли вы ваши половые органы к размеру 1, 2, 3 или 4? Какую религию вы исповедуете? Считаете ли вы, что Джон Фостер Даллес попал в рай? В ад? В преддверие ада? Часто ли вы принимаете гостей? Часто ли вас приглашают в гости? Считаете ли вы, что нравитесь людям? Очень нравитесь? Пользуетесь успехом в обществе? Живы или умерли следующие люди: Джон Мейнард Кейнс, Норман Винсент Пил, Карл Маркс, Оскар Уайльд, Джек Демпси? Каждый ли вечер вы молитесь?..
— Каверли принялся за эти вопросы — а их были тысячи — с рвением преступного грешника. Свои часы он отдал грабителю и не имел никакого представления о том, сколько времени отняло у него заполнение анкеты, Разделавшись с ней, он крикнул:
— Алло! Я кончил. Выпустите меня отсюда.
Он подергал дверь, она оказалась не заперта. В коридоре было пусто. Была уже ночь, и за окном в конце коридора виднелось темное небо. Захватив анкету, он подошел к лифту и нажал кнопку. Выходя из лифта на первом этаже, он увидел сидевшего за столом полицейского.
— У меня забрали кое-что очень ценное, очень важное, — сказал Каверли.
— Все так говорят, — сказал полицейский.
— Что я теперь должен делать? — спросил Каверли. — Я ответил на все вопросы. Что я теперь должен делать?
— Ехать домой, — сказал полицейский. — Вам, наверно, нужны деньги?
— Конечно, — сказал Каверли.
— Вы все получаете по сотне от страхового общества, — сказал полицейский. — Если вы потеряли больше, можете потом предъявить претензию. — Он отсчитал десять десятидолларовых бумажек и взглянул на свои часы. Чикагский поезд пройдет здесь минут через двадцать. На углу стоянка такси. Думаю, что на некоторое время у вас отбило охоту летать самолетом. Как и у всех остальных.
