— Они все закончили? — спросил Каверли.
— Несколько человек мы задерживаем, — ответил полицейский.
— Ну спасибо, — сказал Каверли и вышел из полицейского управления на темную улицу Уэст-Франклина; пыль этого города, духоту, отдаленный шум и безличность его цветных огней он воспринимал как символ своего одиночества. На углу был газетный киоск, там же стояло такси. Каверли купил газету. «Лишенный прав пилот совершает ограбление реактивного самолета в воздухе, — прочел он. — Беспримерное ограбление самолета произошло сегодня в 4:16 дня над Скалистыми горами…» Он сел в такси и сказал:
— Знаете, я был жертвой сегодняшнего ограбления самолета.
— Вы уже шестой пассажир, говорящий мне это, — сказал водитель. — Куда?
— На вокзал, — сказал Каверли.
20
Только под вечер следующего дня Каверли приехал наконец из Чикаго в Талифер. Он сразу же пошел в исследовательский центр к Камерону, но его почти час заставили прождать. Время от времени сквозь закрытую дверь долетал голос старого ученого, повышавшийся от ярости.
— И никогда мы не сможем послать этих чертовых астронавтов на эту чертову Луну! — кричал он.
Когда Каверли в конце концов впустили, Камерон, был один.
— У меня пропал ваш портфель, — сказал Каверли.
— Ах вот как! — сказал доктор.
Он горько улыбнулся. Значит, там были зубная щетка и пижама, подумал Каверли. Стало быть, это все ерунда!
— В самолете, который летел на Запад, произошло ограбление, — пояснил Каверли.
— Не понимаю, — сказал Камерон. Улыбка по-прежнему сияла на его лице.
— Вот тут у меня газета, — сказал Каверли. Он показал Камерону газету, купленную в Уэст-Франклине. — Они все забрали. Наши часы, бумажники, ваш портфель.
— Кто его взял? — спросил Камерон. Его улыбка стала как бы еще светлей.
— Воры, грабители. Их можно, пожалуй, назвать и пиратами.
— Куда они его дели?
— Не знаю, сэр.
Камерон встал из-за стола и подошел к окну, повернувшись к Каверли спиной. Он что, смеется? Во всяком случае, Каверли так подумал. Он одурачил врага. Портфель был пустой! Затем Каверли увидел, что Камерон вовсе не смеется. То были мучительные судороги растерянности и горя; но о чем он горевал? О своей репутации, о своем положении, о своей рассеянности или о земле, которую видел за окном кабинета, о разрушенной ферме и линии пусковых установок? Каверли ничем не мог утешить его и стоял, сам тяжко страдая и глядя на Камерона, который казался теперь маленьким и слабым и которого сотрясали непроизвольные мышечные спазмы.
— Простите меня, сэр, — сказал Каверли.
— Убирайтесь к черту, — пробормотал Камерон, и Каверли ушел.
Был конец рабочего дня, и автобус, в котором Каверли ехал домой, был переполнен. Каверли пытался судить о случившемся с традиционной точки зрения. Откажись он отдать портфель, это могло бы повести к катастрофе и гибели всех пассажиров самолета; но что, если так было бы к лучшему? Может ли он спокойно выжидать дальнейших событий и спокойно вспоминать о том, что произошло? Когда он утром придет на работу, в какой отдел он должен явиться? Чего Камерон хотел от него с самого начала? Почему старик плакал, стоя у окна своего кабинета? Когда он придет домой, застанет ли он Бетси у телевизора? Будет ли его маленький сын в слезах? Накормят ли его ужином? Перед мысленным взором Каверли возник Сент-Ботолфс в свете летних сумерек. В этот час матери сзывали детей домой к ужину с помощью колокольчиков, которыми обычно, пользовались, чтобы вызвать прислугу в столовую. Серебряные или не серебряные, все они издавали серебристый звук, и сейчас Каверли вспоминал их серебристый звон, который доносился со всех задних крылец на Бот-стрит и Ривер-стрит и призывал домой детей, игравших на берегу реки.
Дом Каверли был ярко освещен. Когда он вошел, Бетси бросилась к нему в объятия.
— Милый, я так надеялась, что ты вернешься домой к ужину, и только что молилась об этом, — сказала Бетси, — и вот мои молитвы услышаны, мои молитвы услышаны. Мы приглашены на обед!
В сознании Каверли эти слова никак не вязались с событиями последних суток, и он постарался быстро перестроить свои мысли и чувства на иной лад. Он устал, но было бы жестоко лишить Бетси возможности воспользоваться единственным приглашением, какое она получила за все время жизни в Талифере. Он поцеловал сына, подбросил его несколько раз в воздух и хлебнул хорошую порцию виски.
— Эта милая женщина, — сказала Бетси, — ее зовут Уинифрид Бринкли, так вот, она пришла к нам собирать пожертвования для ветеранов, награжденных «Пурпурным Сердцем» [60], и я ей сказала, я ей прямо сказала, что, по-моему, тоскливее места, чем Талифер, на всей земле не сыщешь! Мне было все равно, пусть все знают, что я о нем думаю. Тогда она тоже сказала, что это тоскливое место и не захотим ли мы прийти к ней сегодня вечером пообедать в небольшой компании. Тут я ей сказала, что ты в Атлантик-Сити и я не знаю, когда ты вернешься, и вот я молилась, чтобы ты приехал вовремя, и вот ты здесь!
Пока Бетси ездила за каким-то школьником, который должен был остаться с Бинкси, Каверли принял ванну и переоделся. Бринкли жили по соседству, и, взявшись под руку, они пошли туда пешком. Время от времени Каверли сгибал свою длинную шею и целовал Бетси. Миссис Бринкли была худощавой бойкой женщиной, ярко подмазанной и с множеством бус на шее. Она все время говорила «чепуха». У мистера Бринкли был необычайно покатый лоб, и этот недостаток еще подчеркивали его седые вьющиеся волосы, уложенные завитками над этой покатостью, точно занавеси в гостиной. Казалось, он доблестно старается замаскировать свою усталость и несообразные манеры тем, что носит золотую булавку в воротничке, золотой зажим для галстука, перстень с большим гелиотропом и запонки из голубой эмали в манжетах, сверкавшие, как семафоры, когда он наливал херес. Они пили херес, но пили его как воду. Было еще двое гостей — Кренстоны из соседнего города Уотерфорда.
— Я просто должна была пригласить кого-нибудь не из нашего городка, сказала миссис Бринкли, — чтобы нам не пришлось все время слушать всю эту чепуху про Талифер.
— Единственное, что я знаю, единственное, что я усвоил, — сказал мистер Кренстон, — это то, что у человека должны быть доллары. Вот что в конце концов имеет значение. Доллары.
На нем была темно-красная охотничья куртка, лицо, обрамленное соломенными кудрями, было одновременно ангельски-невинным и угрожающим. Его седая жена выглядела значительно старше и значительно интеллигентней; и, что бы он ни говорил, гораздо легче было представить его себе не предающимся бурному любовному акту, а погруженным в замешательство и отчаяние, в то время как жена гладит его кудри и говорит: «Ты найдешь другую работу, милый. Не огорчайся. Должны наступить лучшие времена».
Младший отпрыск миссис Бринкли только что вернулся из городской больницы, где ему удаляли миндалины, и, потягивая херес, все толковали о своих миндалинах и аденоидах. Бетси просто сияла. Каверли ни миндалин, ни аденоидов никогда не удаляли, и он не принимал особого участия в общей беседе, пока сам не завел разговор об аппендиците. Тут настало время сесть за стол, и там речь зашла о лечении зубов. Обед был обычный, и запивали его искристым бургундским. После обеда мистер Кренстон рассказал скабрезный анекдот, а затем встал и начал прощаться.
— Я терпеть не могу торопиться, — сказал он, — но, видите ли, нам нужно часа полтора, чтобы добраться до дому, а утром мне на работу.
— Ну, полутора часов вам вовсе не требуется, — сказал мистер Бринкли. Как вы едете?
— Мы едем по скоростной магистрали, — ответил мистер Кренстон.
— Так вот, если вы выберетесь из Талифера, не доезжая до скоростной магистрали, — сказал мистер Бринкли, — вы сэкономите минут пятнадцать. А то и двадцать. Возвращайтесь к торговому центру и у второго светофора поверните вправо.
— О, я бы поехала не так, — вмешалась миссис Бринкли. — Я бы поехала напрямик мимо вычислительного центра и воспользовалась развязкой перед самой запретной зоной.
— Да, уж ты бы поехала! — сказал мистер Бринкли. — Таким путем вы уткнетесь прямехонько в большую стройку. Слушайте меня. Вернитесь к торговому центру и сверяйте вправо у второго светофора.
— Если они вернутся к торговому центру, — сказала миссис Бринкли, — то наверняка застрянут в потоке машин у кольца Ферми. А вот если не выезжать из города мимо вычислительного центра, то можно ехать прямо в направлении ракетных установок, а у шлагбаума повернуть направо.
— Бог ты мой, женщина! — воскликнул мистер Бринкли. — Когда ты будешь держать свой проклятый язык за зубами?
— Не болтай чепухи, — сказала миссис Бринкли.
