Ниввек ничего не ответил.
– Он катапультировался, недосягаемый господин, – сказал Ссереп. – Я видел, как его капсула покинула истребитель, а потом раскрылся парашют. – После небольшой паузы он добавил: – У меня не хватит топлива, чтобы дождаться спасательного аппарата.
Бросив быстрый взгляд на показания приборов, Теэрц ответил:
– У меня тоже.
Он ненавидел каждое свое слово. Посмотрев на радар, он обнаружил, что в воздухе остался только один вражеский самолет, который улетал прочь на малой высоте. Ссереп и Ниввек не теряли времени даром – да и он сам неплохо сражался. Развернувшись, он послал вслед истребителю дойчевитов ракету. Она устремилась за маленьким диковинным аппаратом без хвостового оперения и взорвала его.
– Последний из этой компании, – сказал Ссереп. – Да защитит нас Император от встречи с их друзьями.
– Да уж, – с чувством ответил Теэрц. – Большие Уроды постоянно выдумывают что-то новое. – Он сказал это так, словно обвинял их в пожирании только что вылупившихся птенцов.
По сравнению с нынешними сражениями первые воздушные бои на Тосев-3 были легкой прогулкой. Сбивали только самцов, от которых совсем отвернулась удача – вроде Теэрца. А теперь, во всяком случае над западным участком главного континента, каждый бой становился тяжким испытанием.
– Мы даже не сможем использовать части истребителя Ниввека, – печально сказал Ссереп.
На заводах дойчевитов техники Больших Уродов строили свои опасные маленькие истребители, потом пилоты Больших Уродов учились на них летать. А Раса могла рассчитывать лишь на то, что ей удалось привезти с собой. С каждым днем ресурсов становилось все меньше. Что произойдет, когда запасы подойдут к концу? Тут есть о чем подумать.
Через спутник Теэрц связался одновременно со своей базой в южной Франции и с ближайшей базой, находившейся к востоку от Дойчланда, на территории под названием Польша. Позывные аварийного маяка Ниввека должны были принять на обеих базах, но Теэрц не хотел рисковать. У него возникло ощущение, что у самцов в Польше хватает забот и без Ниввека; самец, с которым он разговаривал, все время рассказывал о ракетных атаках дойчевитов.
Интересно, подумал Теэрц, почему самонаводящиеся снаряды не защищают базу от вражеских ракет? Печальный ответ напрашивался сам собой: нехватка ресурсов. Если это так… скоро придут времена, когда ему придется обходиться без самонаводящихся ракет. А что будет, когда закончатся запасные детали для радаров?
– Тогда мы будем сражаться с Большими Уродами на равных, – сказал он и содрогнулся от такой перспективы.
* * *
Лю Хань смотрела на ряд иероглифов, выписанных на листе бумаги. На ее лице застыла маска сосредоточенности; от старания она даже высунула кончик языка. Она сжимала карандаш так, словно это был кинжал, затем вспомнила, что его следует держать иначе.
Медленно, тщательно она копировала иероглифы с одного листочка бумаги на другой. Она знала, что они означают:
«Чешуйчатые дьяволы, верните ребенка, которого вы украли у Лю Хань в лагере возле Шанхая».
Она очень хотела, чтобы маленькие дьяволы поняли, что она написала.
Дописав предложение, Лю Хань взяла ножницы и отрезала полоску бумагу со своим коротким посланием. Затем снова взялась за карандаш и еще раз написала то же самое. У нее накопилась целая куча полосок бумаги с одним и тем же предложением. А на пальце появилась мозоль от карандаша. И хотя в прежней жизни ее руки не знали отдыха, в этом месте кожа до сих пор оставалась гладкой и нежной. Новая работа была совсем не тяжелой, но и она оставила на ее теле свой отпечаток. Лю Хань покачала головой. Все не так просто, как кажется вначале.
Она вернулась к своему занятию. Теперь она знала, как звучит каждый иероглиф и что он означает. Она могла написать свое имя, и от этого внутри у нее все замирало от восторга. Когда Лю Хань выходила на улицы Пекина, она иногда узнавала иероглифы, которые снова и снова выводила на бумаге, часто ей даже удавалось понять смысл тех, что стояли с ними рядом. Шаг за шагом она училась читать.
Кто-то постучал в дверь ее маленькой комнатки. Она бросила на стол свою единственную смену одежды, чтобы ее гость не догадался, чем она занималась, и подошла к двери. В меблированных комнатах главным образом жили люди, посвятившие себя революции, но нельзя верить всем подряд. Даже тем, кто поддерживает революцию, лучше не знать о ее письмах. Жизнь в деревне и лагере научила Лю Хань хранить свои тайны.
На пороге стоял Нье Хо-Т’инг. Возможно, он и не знал всех секретов жильцов дома, но тайны Лю Хань были ему открыты – по крайней мере те, что имели отношение к борьбе с маленькими чешуйчатыми дьяволами. Она отошла в сторону.
– Заходите, недосягаемый господин. – Последние слова она произнесла на языке чешуйчатых дьяволов.
Она считала, что никогда не вредно напомнить лидеру коммунистов, что она может быть полезна революции еще и таким образом.
Нье почти совсем не знал языка маленьких дьяволов, но узнал обращение и улыбнулся.
– Спасибо, – ответил он, входя в маленькую комнату.
Его собственная была ничуть не лучше. Всякий, кто подумает, будто он стал революционером ради достижения личной выгоды, настоящий глупец. Он одобрительно кивнул, когда заметил, что ее одежда прикрывает листы бумаги.
– Ты правильно поступаешь, скрывая свою работу от посторонних глаз.
– Я не хочу, чтобы люди знали о том, что я делаю, – ответила Лю Хань. Закрыв дверь, она негромко рассмеялась. – Мне пришлось бы оставить дверь открытой, если бы на вашем месте оказался Хсиа Шу-Тао.
– В самом деле? И почему? – резко спросил Нье Хо-Т’инг.
– Вы прекрасно знаете, почему, – ответила Лю Хань, paздраженная его бестолковостью. «Мужчины!» – подумала она Он хочет только одного – увидеть мое тело.
Она намеренно смягчила свои слова, чтобы не оскорбить чувства Нье.
– Нет, Хсиа Шу-Тао – убежденный революционер и многим рисковал, чтобы освободить рабочих и крестьян от угнетения правящих классов, а потом и от чешуйчатых дьяволов. – Нье Хо-Т’инг закашлялся. – Возможно, он слишком любит женщин… Я говорил ему об этом.
– Правда? – Лю Хань была довольна. Она не рассчитывала на поддержку Нье. – Мужчины обычно иначе относятся к поведению своих товарищей, когда они пытаются воспользоваться женщинами.
– Ну, да.
Нье принялся расхаживать по комнате. Впрочем, места для прогулок здесь было не слишком много. Лю Хань убрала одежду со стола. Нье не только знал о том, чем она занимается, – он сам все придумал. Он взглянул на листочки, исписанные Лю Хань.
– У тебя стало лучше получаться, – одобрительно сказал он. – Конечно, до настоящего каллиграфа тебе еще далеко, но всякий, кто прочитает твое послание, скажет, что ты пишешь уже не один год.
– Я очень старалась, – сказала Лю Хань.
– Твой труд будет вознагражден, – сказал Нье Хо-Т’инг.
Лю Хань сомневалась, что Нье пришел к ней только для того, чтобы похвалить ее работу. Обычно он сразу приступал к делу – любое другое поведение он назвал бы буржуазным и недостойным настоящего революционера. Что же тогда он от нее скрывает?
Лю Хань вдруг рассмеялась. Нье даже вздрогнул от неожиданности.
– Что тут смешного? – нервно спросил он.
– Вы, – ответила Лю Хань, на мгновение увидев в нем мужчину, а не офицера Народно-освободительной армии. – Когда я пожаловалась на Хсиа Шу-Тао, вам стало неудобно, не так ли?
– О чем ты говоришь? – рассердился он.
Однако он все прекрасно понял. И Лю Хань окончательно убедилась в собственной правоте, когда он вновь принялся нетерпеливо расхаживать по комнате, не глядя в ее сторону.
Она уже была готова промолчать. Настоящая китайская женщина тиха и покорна, ей не следует открыто говорить о желаниях, которые возникают между мужчиной и женщиной. Но Лю Хань пришлось слишком многое пережить, чтобы беспокоиться о правилах приличия. И в любом случае коммунисты постоянно твердят о равноправии, в том числе и между полами.
«Что ж, посмотрим, что они думают об этом на самом деле».
– Я говорю о вас – и обо мне, – ответила она. – Разве вы пришли сюда не для того, чтобы узнать, нельзя ли улечься на матрас вместе со мной?
Нье Хо-Т’инг изумленно уставился на нее. Она вновь засмеялась. Несмотря на все проповеди, несмотря на разговоры о коммунизме, он оставался мужчиной и китайцем. Лю Хань не ждала ничего другого – и он ее не разочаровал.
Но в отличие от других китайцев он понимал, что его предрассудки не более чем предрассудки, а не законы природы. Она видела, что в душе его идет напряженная борьба – как он ее называет? – диалектика! Да, он употребляет именно это слово. Тезисом являлась прежняя, традиционная, не поддающаяся проверке вера, антитезой – его коммунистическая идеология, а синтезом… Лю Хань с интересом наблюдала за тем, каким получается синтез.
