– А если и так? – наконец спросил он, но теперь его голос звучал куда менее сурово.
«А если и так?» Теперь задумалась Лю Хань. Она не ложилась ни с кем после Бобби Фьоре – а Нье в некотором смысле виноват в его гибели. Однако он не убивал Бобби, он заставил его участвовать в опасном деле как офицер, который посылает солдата в бой. Весы застыли в равновесии.
А как насчет остального? Если она позволит уложить себя в постель, то может занять более высокое положение. Но если потом они поссорятся, она потеряет все, в том числе и то, что ей удалось получить благодаря собственному ум; Сейчас ее уважают; в конце концов, это ведь ей пришла в голову замечательная идея насчет представлений с животными. И здесь тоже весы замерли в равновесии.
Иными словами, все сводится к главному вопросу: хочет ли она Нье Хо-Т’инга? Он достаточно красив; в нем есть сила и уверенность в себе. Каким получается итог?
«Недостаточно», – с некоторым сожалением подумала она.
– Если сейчас я разрешу мужчине делить со мной матрас, – сказала она, – то только потому, что я его захочу, а не потому, что у него возникло такое желание. Никогда больше я не лягу с мужчиной по этой причине.
Она содрогнулась, вспомнив Юи Мина, деревенского аптекаря, который владел ею после того, как маленькие чешуйчатые дьяволы поймали их обоих. Еще хуже было с мужчинами, чьих имен она так и не узнала, в самолете маленьких дьяволов, который никогда не садится на землю. Бобби Фьоре завоевал ее сердце, потому что был не таким жестоким, как все остальные. Она не хотела снова пасть так низко. Однако Лю Хань не стала окончательно отказывать Нье Хо-Т’ингу. Она с некоторым беспокойством ждала, правильно ли он понял ее слова. Ее гость криво улыбнулся.
– Тогда я больше не стану тебя тревожить, – сказал он.
– Меня не тревожит, если мужчины проявляют ко мне интерес, – ответила Лю Хань, вспомнив, как переживала, когда ее муж – еще до прихода японцев и до появления чешуйчатых дьяволов, перевернувших мир с ног на голову, – потерял к ней интерес, когда она носила его ребенка. Какое было грустное и одинокое время! – Меня тревожит, если мужчине наплевать, хочу я его или нет.
– В том, что ты говоришь, много разумного, – сказал Нье. – Но мы можем продолжать вносить посильный вклад в дело революции – пусть и по отдельности.
В этот момент Лю Хань испытала к нему огромную признательность, еще немного, и она бы согласилась разделить с ним постель. Она не знала ни одного мужчины – честно говоря, даже не представляла, что такие существуют, – способного шутить после того, как его отвергли.
– Мы останемся друзьями, – искренне предложила она. Она не добавила: «Я нуждаюсь в твоей дружбе». Ему этого знать не следовало. Вслух она сказала: – Теперь очевидна разница между вами и Хсиа Шу-Тао.
– Мне о ней давно известно, – ответил Нье. – Да и Хсиа тоже, но он остается настоящим революционером. Постарайся не думать о нем плохо. Нет людей, идеальных во всех отношениях.
– Вы совершенно правы. – Лю Хань всплеснула руками. – У меня появилась новая мысль. Послушайте: нужно организовать звериное шоу и устроить пару представлений для чешуйчатых дьяволов, на которых не произойдет никаких неприятностей – после окончания шоу все разойдутся по домам. Так мы узнаем, насколько тщательно чешуйчатые дьяволы обыскивают клетки и оборудование; кроме того, у них возникнет ощущение, что шоу вполне безопасны, и они не станут возражать против проведения их там, где они живут.
– У меня возникали похожие мысли, – задумчиво проговорил Нье Хо-Т’инг, – однако ты сформулировала все очень четко. Я должен обсудить твою идею с Хсиа. Конечно, ты можешь и сама с ним поговорить. Возможно, новая идея настолько его заинтересует, что он отвлечется от желания увидеть твое тело.
Его улыбка показывала, что он опять шутит, но за ней скрывалось и нечто другое. Лю Хань кивнула; он прав, Хсиа – настоящий революционер, и интересное предложение о том, как нанести удар чешуйчатым дьяволам, может отвлечь его от проблем плоти… на некоторое время.
– Если ему понравится моя идея, его желание обладать мною вспыхнет с новой силой, – со смехом заявила Лю Хань.
Через несколько мгновений Нье Хо-Т’инг рассмеялся в ответ. Вскоре после этого он поспешил уйти. Лю Хань так и не поняла, обиделся он на нее или нет. Возможно, с ним произошло то, что, по ее словам, должно случиться с Хсиа – он увидел женщину, способную наравне со всеми сражаться с чешуйчатыми дьяволами.
И когда ей пришла в голову эта мысль, она ее уже не отпускала. Нье Хо-Т’инг рассуждал точно так же. Лю Хань вновь взялась за перо, заполняя требованиями о возвращении своего ребенка один листок за другим. И все это время размышляла о том, как ей следует относиться к ухаживаниям Нье Хо-Т’инга.
Но, даже отложив в сторону перо и ножницы, Лю Хань так и не пришла ни к какому определенному выводу.
* * *
Из-за стеклянной перегородки инженер показал Мойше Русецкому: «Вы в эфире!». Русецки посмотрел на сценарные записи и принялся читать:
– Добрый день, леди и джентльмены, с вами Мойше Русецки из Лондона, столицы Британской Империи, не покоренной ящерами. Некоторые из вас не знают, как я рад, что могу произнести эти слова. Кое-кто уже имел несчастье стать жертвой тирании ящеров, они понимают, о чем я говорю.
Он посмотрел на Натана Якоби, который одобрительно кивнул. Мойше радовался, что может вновь работать с Якоби; казалось, будто он вернулся в прежние лучшие времена, еще до вторжения ящеров. Он сделал глубокий вдох и продолжил:
– Ящеры собирались покорить Великобританию. Они потерпели решительное поражение. На земле Британии не осталось ни одного вооруженного ящера; они либо бежали, либо убиты, либо взяты в плен. Последняя посадочная полоса в Тангмере, на юге Британии, захвачена нашими войсками.
Мойше не видел этого собственными глазами. Когда стало ясно, что ящеры покидают свою последнюю базу в Британии, его отозвали в Лондон, чтобы он вернулся к работе на радиостанции. Теперь он читал тексты на идиш для евреев Восточной Европы. Тем не менее его манера ведения передач почти не отличалась от манеры других дикторов Би-би-си, которые говорили по-английски. И это радовало Русецкого – он осваивал стиль Би-би-си.
– Нам удалось доказать то, что в течение прошлого года продемонстрировали другие страны: ящеров можно победить. Их можно разбить и заставить отступить. Более того, если в начале войны их оружие приводило нас в замешательство, то сейчас мы придумали новые способы борьбы, против которых ящеры пока не сумели найти контрмер. Все это сулит нам конечную победу.
Что это сулит человеку и его душе – совсем другой вопрос, и ответ на него Русецки дать затруднился бы. Теперь все использовали против ящеров химическое оружие, всячески его прославляя – еще бы, оно в огромных количествах убивало захватчиков. Но если завтра они исчезнут с лица земли, сколько пройдет времени, прежде чем люди вспомнят о своих прежних обидах? Вдруг страны прибегнут к помощи отравляющих газов в войне друг против друга? И не станут ли немцы вновь травить евреев? Впрочем, где гарантии, что нацисты и сейчас не убивают евреев, проверяя на них действие газа? Из Германии шла только та информация, которая устраивала Гитлера и Геббельса.
Но, размышляя о том, что будут делать люди после победы над ящерами, Мойше понял, что сначала необходимо разбить главного врага. И продолжал читать:
– Где бы вы сейчас ни находились, слушая мой голос, вы можете присоединиться к борьбе против инопланетных захватчиков. Вам нет необходимости брать в руки винтовку. Каждый в состоянии внести посильный вклад – саботаж на фабриках, где вы работаете, или задержка поставок, или даже дезинформация. С вашей помощью мы сделаем Землю настолько отвратительной для них, что они будут вынуждены собрать свои вещички и убраться домой.
Он прочитал последнюю строку как раз в тот момент, когда инженер провел пальцем по горлу, чтобы показать: время вышло. За звуконепроницаемой перегородкой инженер захлопал в ладоши, а потом показал на Натана Якоби, который тут же начал читать английский вариант обращения.
Якоби был настоящим профессионалом; инженер не сомневался, что он закончит вовремя. Мойше вдруг с удивлением обнаружил, что понимает почти все, что говорит его коллега. В самом начале своей работы на Би-би-си он испытывал огромные трудности. Теперь незнакомые слова попадались редко, да и сам он в случае необходимости мог объясниться вполне сносно. Лондон иногда казался ему более родным, чем польские районы Варшавы.
– Ну, вот и все, – сказал Якоби, закончив выступление, и похлопал Мойше по спине. – Рад снова с тобой работать. Бывали моменты, когда мне казалось, что этого больше не будет никогда.
