рублей пожизненно, что радикально меняет уклад жизни Василия Андреевича.
Слава Батюшкова была поменее “жуковской”, однако пример Василия Андреевича действовал ободряюще; всё-таки книга есть книга; не дарить же журнальные публикации? Но издавать – у кого? И на какие деньги? Тут-то кстати и появляется с предложением старый друг Гнедич. Именно он станет издателем первой (и единственной прижизненной) книги Константина Николаевича.
“Книжный” опыт у Гнедича уже был, правда, не слишком удачный. В юности, только обосновавшись в столице, он написал и напечатал приключенческий роман “Дон Коррадо де Геррера, или Дух мщения и варварства испанцев”. Литературу такого рода сегодня мы бы назвали “бульварной”: юный Николай Иванович пытался потрафить вкусам широкой публики и заработать. Однако роман оказался настолько беспомощным, что даже после нескольких лет по выходе книги Гнедич стеснялся подписывать другие свои вещи собственным именем. Но, как видим, с годами дух предпринимательства не совсем покинул Николая Ивановича. В 1816 году он решается испытать судьбу снова, на этот раз посредством сочинений друга. Он обращается к Батюшкову с коммерческим предложением.
Гнедич готов издать книгу на свой счёт и даже обещает гонорар в полторы тысячи. Мы знаем об этом из ответного письма Батюшкова. Но Батюшков не верит в успех предприятия. Он полагает планы Гнедича дружеской, но финансово опасной авантюрой. “Ты разоришься, – отвечает он, – и я никак не могу на это согласиться”. Книга стихотворений, тем более лирических, тем более малоизвестного широкой публике автора (каким считал себя Батюшков) – не сможет принести заработка. Как и сегодня, распроданный за два-три года тираж в 1000 экземпляров в лучшем случае покроет расходы на издание, хотя – вероятнее – введёт в убыток. И добрый Батюшков искренне пытается предостеречь размечтавшегося товарища. Ему невдомёк, что слава его забежала вперёд и Гнедич не только не разорится, но и отлично заработает на книге.
Обещанный гонорар, однако, соблазнителен, тем более что в Москве Батюшков болен и изводит на лечение до 700 рублей ежемесячно. Чтобы коммерциализировать издание, Гнедич предлагает включить в книгу знаменитую батюшковскую сатиру “Видение на берегах Леты”. Которая, между прочим, до сих пор не опубликована. Но Батюшков и здесь отказывается. То, что было остро и смешно тогда, по прошествии времени кажется ему этически некорректным. “Шаликов в нужде; Языков питается пылью, а ты хочешь, чтобы я их дурачил перед светом”. ”Нет, лучше умереть!” – добавляет он, как бы закрывая тему. Больше о книге в этом письме говорить он не станет. Лишь о литературе. О выходе катенинской “Ольги” (его перевод бюргеровской “Леноры”) – полемизирующей с вольным переложением Жуковского (“Ленора” – “Людмила”). Об анонимной критике на катенинскую “Ольгу”, за которой Батюшков “угадал птицу по полёту”, то есть самого Гнедича. О критике на анонимную критику за подписью Грибоедова и т. д. Однако мысль об издании (и гонораре) западёт в душу, и уже через месяц Константин Николаевич сделает Гнедичу встречное предложение.
2.
Книга, которую замыслит Батюшков, уже имеет рабочее название: “Опыты в стихах и прозе”. Сочетание неновое, “стихи и проза” уже встречались на обложках и Тредиаковского, и Ломоносова, и Сумарокова. Освоены русской литературой и “опыты”: вспомним того же Михаила Никитича Муравьёва и его “Опыты истории, писмен и нравоучения”, которые совсем недавно были переизданы. Однако целиком сочетание “опытов” со “стихами” и “прозой” встречается лишь у Семёна Боброва (“Рассвет полночи или созерцание славы, торжества и мудрости порфироносных, браноносных и мирных гениев России с последованием дидактических, эротических и других разного рода в стихах и прозе опытов”). Забавно и показательно, что Батюшков, в своё время зло поиздевавшийся над “Бибрисом” Бобровым, снова (как и в своей “Тавриде”) прибегает к помощи старшего товарища по цеху. Он просто отбрасывает XVIII век со всей его трескотнёй “порфироносных, браноносных и мирных гениев”, – оставляя лишь суть: “опыты”, “стихи”, “проза”.
Жанр “Опытов”, или, по-нашему говоря, “эссе” или “очерка” – был распространённым в XVIII веке, и в особенности в Англии. Читатель знал и стихотворные “Опыты о человеке” Поупа, и “Опыты о человеческом разуме” Локка, и “Опыты о проектах” Дефо, и множественные очерки и эссе ирландца Оливера Голдсмита. Все эти тексты накапливали и хранили самые разные наблюдения над человеком и его природой, а также историческими обстоятельствами, которые эту природу формировали. Не знавший английского языка, Батюшков, однако, не мог не заметить в бытность свою в Лондоне, что книжный рынок переполнен книгами и журналами в подобном жанре. Однако ближе всего были ему “Опыты” (или “Les Essais”) Монтеня. И стихи, которые он хочет собрать, и прозаические вещи – эссе в буквальном смысле слова. Это “попытки” и “опыты” на самом себе, ведь ничем другим, кроме как собственным опытом, поэт поделиться не может. И мера художественной чуткости в очерках тоже зависит от авторского опыта. Между тем важно отметить, что в стихах Батюшкова оживает не сам поэт – как потом у романтиков – а лирический герой, которому поэт сообщает свой взгляд на мир и человека в нём (в отличие от прозы, которая вполне документальна). Иными словами, если лирический герой Батюшкова – винолюб и эротоман, это вовсе не значит, что таков и сам автор. А лишь то, что автор переживает физическое бытие как откровение – но сообщает об этом читателю в жанровых декорациях – например, античного “эпикурейства”. Истинность или ложность этого переживания читатель должен определить сам. Отсюда и нежелание издавать по подписке – брать вперёд деньги, ведь никаких гарантий истинности такого взгляда Батюшков дать не может. “Ну, скажи, бога ради, как заводить подписку на любовные стишки?”
3.
Встречное предложение Батюшков сформулирует через месяц. “Итак, – пишет он в сентябре Гнедичу, – на твоё предложение отвечаю со всем чистосердечием, что оно мне приятно по многим причинам, и если ты на мои кондиции согласишься, то и дело по рукам”. Батюшков предлагает Гнедичу двухтомник стихов и прозы. За оба тома он просит гонорар в 2000 рублей – с тем, чтобы аванс в 1000 Гнедич выслал незамедлительно, ибо “Я болен и проживаюсь на лекарстве”. А “другую тысячу заплатить мне шесть месяцев по напечатании второго тома”. Том прозы у Батюшкова уже “переписан и переплетён”. Его следует пустить в печать первым. Через полгода-год пойдут стихи, которые ещё толком не собраны, а некоторые даже и недописаны. “Могу поручиться, – пишет он, – что здесь в Москве в первый год книгопродавцы возьмут 300 или 400 экземпляров”.
Расчёт, сделанный Батюшковым, прост: печать 1000 экземпляров каждого тома обойдётся Гнедичу в 2000; если продавать оба тома по 10 рублей, выручка составит 10
