тысяч, правда, в течение двух-трёх лет. Минус 2000 на печать, минус 2000 гонорар Батюшкову, минус 2000 комиссия – итого Гнедич будет иметь 4000 чистой прибыли.
“Если ты понесёшь убыток, то я отвечаю”, – приписывает он.
Деловому тону было откуда взяться – в Москве Батюшков не только издерживался на лекарствах, но и много советовался по книге с Михаилом Каченовским, редактором “Вестника Европы” – и профессиональным издателем. Судя по обмолвкам в письмах, обсуждались разные варианты, в том числе печатание книги в Москве. Каченовский, охотно публиковавший Батюшкова в “Вестнике”, был готов взяться. Однако вариант с Гнедичем выглядел предпочтительнее, и вот почему: книге требовался редактор, и кто как не Гнедич, прекрасно знавший художественную манеру Батюшкова, мог стать им. К тому же для достойного издания требовалось личное присутствие автора в городе – для редактуры, вычитки и сверки, и прочих издательских мелочей, которые эстет Батюшков высоко ценил и ставил. А его ждала деревня. Другое дело Гнедич, житель Петербурга, издатель и редактор в одном лице. “Марай, поправляй, делай что хочешь…” – напутствует его Батюшков.
4.
Примерно через год после предварительной договорённости, а именно в июле 1817-го – в петербургском “Сыне отечества” было опубликовано новое стихотворение Батюшкова “Беседка муз” с рекламным примечанием от редакции: “Это прекрасное стихотворение взято из 2-й части «Опытов в стихах и прозе» К.Н. Батюшкова. Подписка на сие издание в двух частях с двумя весьма искусно гравированными виньетами, на лучшей любской бумаге, принимается: на Невском проспекте против Гостиного двора, в доме, принадлежащем императорской Публичной библиотеке, у Надворного Советника Николая Ивановича Гнедича, в большой Морской на углу Кирпичного переулка, в доме купца Антонова под № 125, в типографии Греча у фактора Грефа; в книжной лавке Матвея Глазунова, в доме Генерал-Маиора Балабина, и у прочих книгопродавцов. При подписке первая часть выдаётся, а на вторую, которая выйдет в непродолжительном времени, билет. – Иногородные, относясь прямо на имя Н.И. Гнедича и прилагая свои адресы, получают сию книгу немедленно без платежа за пересылку. Имена подписавшихся особ будут припечатаны при последней части. – Цена по окончании подписки возвысится”.
Как видим, в процессе издания двухтомника планы поменялись, и подписка всё же была объявлена. Теперь за оба тома Гнедич просил 15 рублей, и читатели не заставили себя ждать: на “Опыты” подписалось 183 человека – немалая цифра! – из которых в Петербурге 122, в Москве 45 и в провинции 16. Итого подписка принесла почти 3000. Среди “особ, благоволивших подписаться на сию книгу”, чьи имена Гнедич разместил на последних страницах книги – были Их Величества, Государыня Императрица Елизавета Алексеевна (супруга Александра I) и Государыня Императрица Мария Фёдоровна (его мать), Его Императорское Высочество, Великий Князь Николай Павлович (будущий Николай II), а также Её Императорское Высочество, Великая Княгиня Александра Фёдоровна, его супруга. Далее перечислялись “Их Сиятельства”: князья Гагарин, Голицын, Вяземский, Долгорукий и прочие, а также графы Хвостов, Шереметев, Кочубей и пр. Были среди подписавшихся и недавние выпускники Лицея: Дельвиг и Кюхельбекер. Также среди подписчиков оказались 9 читателей купеческого сословия из Петербурга, Твери и Торжка. Правда, имена этих читателей в книге не упомянуты.
Любая книга того времени – это остановленное время, ведь даже за опечатками прячутся свои истории. “Опыты” Батюшкова и есть такая “памятка”. Уже сама неразбериха с очерёдностью выхода книг, когда в двухтомнике “стихов и прозы” сначала выходит проза, а потом стихи – говорит о многом. Но какой поэт, хоть раз издававший свою книгу, не знает, как хочется включить в неё именно недавние вещи? А не совсем удачное оставить “за бортом”? Однако в “перепутанной” очерёдности томов был расчёт и помимо творческого. Лирические “стишки” в ту пору почитались читающей публикой делом несерьёзным. Впервые выходить к читателю с “безделками” Батюшков полагал рискованным. Другое дело проза. При том что проза меж поэтов считалась “подлой”, призванием второго разбора. Но читатель – всегда читатель, и увлечь его текстами “в строчку” гораздо проще. В письме к Гнедичу Батюшков умоляет печатать “без шуму, без похвал, без артиллерии, бога ради!”. Он словно стесняется своего авторства, и это понятно: человеку, который не оставил надежды найти достойное место на гражданской службе, репутация “господина журналиста” и “литератора” только мешала бы. В начале XIX века отношение в обществе к людям подобного рода занятий всё ещё оставалось полупрезрительным.
Цензурное разрешение на печатание книг Батюшкова было получено 30 декабря 1816 года, а в июле 1817-го том прозы вышел из печати. Он вышел в типографии журналиста Николая Ивановича Греча, русского немца-лютеранина – редактора еженедельника “Сын отечества”, в котором Батюшков печатал главные свои очерки послевоенного времени. И редакция, и типография находились по месту жительства Николая Ивановича – в цокольном этаже дома купца Антонова, отсюда и указание в журнальном объявлении о подписке на книгу (“в большой Морской на углу Кирпичного переулка, в доме купца Антонова под № 125, в типографии Греча у фактора Грефа”). Ныне этот дом находится в Кирпичном переулке, 13/3. Подпиской занимался “фактор”, так называли управляющего типографским производством; впрочем, кто таков Греф, установить не удалось.
На титульном листе томика значилось: “Опыты в стихах и прозе Константина Батюшкова” – “Часть I” – “Проза”, далее шёл эпиграф из Монтеня: “И если никто меня не прочитает, потерял ли я моё время, проведя столько праздных часов в полезных или приятных размышлениях?”
Ответ подразумевается в вопросе: нет, не потерял, ибо работа ума и души стоит любого времени. А в прозаической части читателю предстояло познакомиться как раз с интеллектом автора.
Томик открывался “Речью о влиянии лёгкой поэзии на язык”. Батюшков написал её весной 1816-го для прочтения в Обществе любителей российской словесности (куда он был тогда же принят, правда, по болезни заочно). Общество состояло при московском университете. Оно было чем-то вроде клуба преподавателей, выпускников и литераторов, близких университетскому кругу. Традиционностью взглядов на литературу да и самим названием общество напоминало “Беседу любителей русской словесности”. Часто его так и называли: “Московская Беседа”. Батюшков относился к нему с иронией; о своём вступлении он отозвался Гнедичу с юмором (“Я истину ослам с улыбкой говорил”). Однако статья, которую он сочинил для вступления, была, тем не менее, программной.
Она неслучайно открывала и прозу, и двухтомник вообще – перед читателем была апология “лёгкой поэзии”. Константин Николаевич выстраивал её генеалогию от греков (Анакреон, Сафо) к римлянам (Тибулл, Проперций), а оттуда через Средневековье и “сурового Данте” – к Петрарке, который “довершил образование великолепного наречия тосканского”. “Лёгкая поэзия”, утверждает Батюшков, есть для “наречия”, языка –
