— Аллаха ради, Мустафенди[99], не забудь наказать шоферу нашего автобуса, пусть передаст лавочнику Хамди в Невшехире[100], чтоб наши крестьяне мигом достали и переслали мне поручительство. Скажи адрес твоего хана, пусть он им сообщит, ради Аллаха!
Вышел из хана, залез в такси.
— В какую больницу, отец?
— В Ходжаттепе, сынок, в Ходжаттепе.
Садуллах был из деревни Гёльгели невшехирского вилайета. Лет ему было по меньшей мере семьдесят. Пристроив голову дочери к себе на согнутую в локте руку, он раскачивался на заднем сиденье такси. Проехать через площадь Хергеле, затем пробраться между лотками перед лавчонками, кучами пустых ящиков и коробов, лошадьми и арбами — целая проблема. Лоб дочери покрылся потом, он смахнул его ладонью. Поправил ей волосы. Хорошенько повязал платок. «Как же тебе досталось, доченька родная моя, Джемиле, ох, как же тебе досталось!» — вздыхал старик. Он хотел взглянуть в ее блекнущие зеленые глаза, но они были закрыты. И снова едва сдержался, чтоб не разрыдаться. «Аллах всевышний наслал на тебя самую тяжкую хворь, ах, моя девочка! Сколько богатых подлюг разгуливает по свету, их он не замечает, а тебя выглядел!»
У дочери была какая-то непонятная ему головная боль. «Отец, голова трещит, просто разламывается!» — стонала она и больше ничего не говорила.
«В Невшехире доктор, видать, не разбирается, сопляк. А еще сказали, в тамошней больнице нет нужной паратуры, того-сего. Самая богатая этими штуками больница в Турции, дескать, Ходжаттепе. Америка все прислала в подарок!»
Такси выехало на основную магистраль. И вдруг, словно горы, выросли с обеих сторон огромные строения.
— В какую клинику, отец? — спросил шофер.
Садуллах не понял. Приложив ладонь к уху, он подался к шоферу:
— Что ты изволил сказать, эфенди?
Шофер притормозил. Спросил, показывая руками по сторонам:
— В какую из них?
Стекло, стекло, стекло! Белый, голубой, черный мрамор: анкарский камень, камень из Чанкыры, камень из Хаджибекташа! Бетон, бетон, бетон! Пригнали сюда бульдозеры, снесли старые дома, школы, кофейни, лавчонки и возвели вот все это. Шофер спросил снова:
— Тут много зданий, в какое из них?
— Где делают операции, сынок, операции.
— Операции, понял, но в какой клинике?
— Там, где подешевле… Ну, чтобы совсем дешево…
Шофера так и подмывало рассмеяться, но он сдержался.
— Во всех, что ты здесь видишь, во всех из них делают разные операции. Чем больна твоя дочь?
— А-а-а! Ты спрашиваешь, что за хворь у моей дочки? Сказали, опухоль. Откуда мне знать, что с нею, сынок? Знаю только, что хворь у нее в голове. Совсем, бедная, измаялась…
Шофер высадил Садуллаха и Джемиле перед клиникой Шабана Шефаи. Взял десять лир и укатил. Садуллах, поддерживая Джемиле за поясницу, постоял немного.
— О, великий Аллах, хоть бы забрал ты мою душу, лишь бы не доводил до всего этого, — бормотал он.
— Ох, ах, ах! — тихо постанывала дочь, руки у нее повисли как плети, глаз она не открывала.
Он повернулся к ней спиной и присел.
— Забирайся, доченька, забирайся. — Взвалил ее себе на спину, затем, с трудом выпрямившись, встал.
— Муж у нее оказался негодяем. Что поделаешь?! — бормотал Садуллах. — Ведь надо же, твоя законная жена! Не мог, что ли, ты сам показать ее докторам, нет, надо же было взвалить ее на такого аксакала, как я! Сучий ты сын, здоровая тебе годится, а стоило заболеть, так уже никудышная? Я, что ли, виноват, что она захворала? Эх ты, ишак, сын ишака! На все воля Аллаха. Хворь есть хворь.
Прошел два-три шага, оказался у двери. Дверь беспрестанно открывалась и закрывалась. Девушки с развевающимися волосами и юбками, длинногривые парни входили и выходили. Многие прижимали к груди книги. Садуллах снова пробормотал:
— Сучий сын!
С трудом проник он внутрь, но тут же к нему подошел служитель, остановил:
— Отец, зачем ты сюда ввалился? Тебе назначено?
Ничего не понял Садуллах: «Пропади они пропадом, эти городские порядки». Он посмотрел в лицо служителю таким недоуменным взором, словно с луны свалился.
— Отец, ты принес ее показать доктору? А доктору об этом известно?
И тот снова ничего не понял, промолвил:
— У дочки моей в голове… опухоль, говорят.
— Ты, — сказал служитель, — не в ту дверь попал, ступай-ка вон через ту, нижнюю. Там поликлиника, заплатишь пять лир, займешь очередь, доктор осмотрит твою дочку, поможет. Ступай!
Из всего сказанного он понял только «через нижнюю дверь». Но где она, эта нижняя дверь? С Джемиле на закорках Садуллах застыл на месте, огляделся по сторонам.
— Что мне, уйти отсюда? Пойти в другое место, но куда, эфенди, сын мой?
Служитель взял его под руку, подвел к окну.
— Смотри! Отсюда выйдешь, пройдешь немного, спустишься вон той дорогой. Видишь, люди входят и выходят? Видишь, много людей? Войдешь через ту дверь, займешь очередь, подождешь, когда подойдет твоя очередь, покажешь дочь доктору. А доктор тебе скажет, что потом делать. Иди, не топчись, не путайся тут под ногами.
— А что, там больница Ходжаттепе?
Служитель рассмеялся:
— Там, здесь — все Ходжаттепе. Ступай в ту дверь, что я тебе показал, там все тебе растолкуют. Топай! Да поможет тебе Аллах.
Старик повернул голову, взглянул на служителя:
— Да будет милостив к тебе Аллах, сыночек.
Ых, пых, ых, пых — спустился по лестнице. Между двумя зданиями расстояние порядочное. Снова он вошел через дверь, в которую входили и выходили множество людей. У кого в руках бумага, у кого пузырек, кто ребенка несет… Ни у одного не было на спине взрослой дочери, как у него. Он шел, кряхтя и охая, двое-трое из встречных уступили ему дорогу. Одна госпожа, помахав бумажками, что были у нее в руке, закричала:
— Пропустите старичка! Совсем на ногах не держится!
Садуллах медленным шагом прошел через застекленную дверь.
Оказался в коридоре, переполненном людьми. Скамейки, диваны сплошь заняты больными. Он продвинулся на два-три шага к середине помещения, потом приблизился к стене; присев на корточки, опустил дочку на пол. Через дверь, то и дело открывавшуюся, в помещение врывался ветер. В коридоре дурно пахло.
«Гора над деревней Гёльгели, а у дороги, ведущей на гору, Сладкий источник». — Джемиле вдруг задумалась об этом источнике. Потом о яйле[101]. На яйле отец разжег костер. Потом от него — одни угольки… А еще там малюсенькое озеро, где плещутся форели… — Эх, выздороветь бы мне да сходить на наши виноградники. — Тут она начала размышлять о своих дочках, которых оставила в деревне на чужих руках. Одной три годика, другой пять. Интересно, заглядывает ли к ним бабушка?! И тут в мозгу снова вспыхнула боль. Казалось, череп вот-вот расколется и все, что внутри него, взлетит на воздух.
— Мамочка, мамочка! Черноглазенькие мои девочки, — вырвалось у нее. Обеих дочурок она любила одинаково — и малютку, и ту, что постарше. — Вот умру и останетесь вы, мои черноглазые дитятки, на чужих людей!..
Садуллах присел на корточки у стены и дочку осторожно пристроил поудобнее. Джемиле не смогла удержаться полулежа, оперлась руками об пол, села и тут же свалилась на бок. «Ах, хоть бы мне выздороветь. Пусть снова заболеет свекровь», — пронеслось у нее в голове.
Садуллах пробормотал:
— На тебе, будто среди моря очутились и плавать не умеем. Ну к кому мне пойти сейчас, спросить, что же дальше. — Он поискал глазами какого-нибудь мужчину. — Ты посиди здесь, Джемиле! — Отошел шага на три. — Послушай-ка, эфенди, — обратился он к молодому человеку в очках с приветливым лицом.
Юноша склонился к Садуллаху:
— Ты что-то хочешь спросить, отец? — И, взяв его под руку, отвел в сторонку.
Вокруг стоял оглушающий шум, слова юноши до него не доходили.
— Вот она, моя Джемиле, очень хворая, и все жалуется: «Голова болит, просто разрывается». Знаешь, мы добрались сюда аж из деревни, что в Невшехире. Надо показать ее доктору. Но какому, которому, где он? Наверху один мне сейчас сказал: займи очередь. Сколько стоит очередь? Где ее купишь?
— Валлахи, я здесь впервые, но минутку, давайте-ка спросим… — Юноша вошел в кабинет, через открывшуюся дверь виднелись высокие пишущие машинки, за ними — девицы простоволосые, в коротких юбках, с крашеными губами и подведенными глазами.
— Извините. Здесь вот один крестьянин с дочерью, ему надо занять очередь, чтобы показать дочь доктору, скажите, куда обратиться.
Одна из девиц улыбнулась:
— В окно справок.
Из окна справок выглядывал черноусый мужчина.
Садуллах и юноша рассказали черноусому, что им нужно. Юноша говорил очень уверенным, твердым голосом.
«Какой молодец этот парень!» — восхищался Садуллах. Вместе они зашли в два-три кабинета. Получив в одном из них чистую карточку, вернулись к Джемиле.
