— А теперь иди спать, Лоурел. Мы все вернемся сюда утром, сама знаешь, народу будет полно. Спокойной ночи!
Как обычно, она вышла через кухонную дверь и прошла прямо к себе домой — задние дворики их домов соприкасались. На улице было темно и пахло цветами. Когда засветилось окно в кухне Кортлендов, Лоурел закрыла кухонную дверь и пошла по всему дому, гася свет. На лестницу падал отблеск только от одной лампочки, которую кто-то включил у ее кровати.
В своей комнате она медленно разделась, подняла раму окна, взяла первую попавшуюся книгу и легла, так и не раскрывая ее.
Привычная ночная тишина Маунт-Салюса теперь стала немного иной. До слуха Лоурел доносился шум машин на какой-то из новых дорог — звук, похожий на непрерывное натужное жужжанье мухи, бьющейся об оконное стекло.
Когда Лоурел была маленькой и, как сейчас, лежала в этой самой комнате, в этой же кровати, она закрывала глаза — вот так — и ловила размеренный, привычный вечерний звук: два любимых голоса читали вслух, сменяя друг друга, каждый вечер они доносились до нее, словно поднимаясь вверх по лестнице. Засыпать ей не хотелось, она боролась со сном, ей было так хорошо. Свои собственные книги она тоже любила, но их книги любила еще больше, ведь они облекались в их голоса. Поздней ночью эти два голоса, читающие друг для друга так, что ей тоже было слышно, ни на минуту не разделялись, не прерывались молчанием и, сплетаясь в один неумолкающий голос, обнимали ее, обволакивали так бережно, будто она уже уснула. Ее провожали в страну сна, кутая в бархатную мантию слов, расшитую прихотливыми золотыми узорами, какие бывают только в волшебной сказке, а они продолжали читать, вплетая свои голоса в ее сны.
Фэй в эту ночь спала дальше от нее, чем в гостинице, в этом доме им уже не было слышно друг друга, но в ином смысле она была гораздо ближе. Она спала в кровати, где Лоурел появилась на свет, в той же кровати умирала ее мать. Этой ночью Лоурел прислушивалась только к одному звуку: она ждала боя каминных часов внизу, в гостиной, но так и не дождалась. Часы молчали.
2
В тот неотвратимый утренний час Лоурел вскочила и прямо в халате сошла вниз. Было семь часов утра, прозрачный, яркий утренний свет разбросал блики по блестящему полу и обеденному столу. А посреди кухни, не снимая шляпки и пальто, стояла Миссури.
— Выходит, люди правду говорят? — спросила Миссури.
Лоурел подбежала к ней и обняла ее.
Миссури сняла пальто и шляпку и повесила их на гвоздь вместе с сумкой на длинном ремне. Она вымыла руки, потом вынула и встряхнула свежевыстиранный передник — в это утро она приступила к делам точно так же, как в те времена, когда мать Лоурел жила в Маунт-Салюсе.
— Что ж, и я тут, и вы тут, — сказала Миссури. Так она соглашалась и утешать, и принимать утешения. Немного помедлив, она добавила: — Сам-то всегда приказывал, чтобы мисс Фэй завтрак прямо в постель подавать.
— Тогда ты ее и разбудишь, — сказала Лоурел. — Когда понесешь завтрак. Ладно?
— Ради него, — сказала Миссури. Лицо у нее просветлело. — Уж больно он радовался, когда было кого побаловать.
Немного спустя, когда Миссури только что вышла с подносом, в кухонную дверь вошла мисс Адель Кортленд. Она надела парадное платье и, конечно, освободилась на сегодня от всех уроков. Она протянула Лоурел огромный букет нарциссов — особый сорт, со склоненными жемчужно-седыми цветами и квадратным сердечком.
— Ты, конечно, помнишь, от кого я их получила, — подсказала ей мисс Адель. — Ее цветы, «Серебряные колокольчики», цветут у вас под окнами. Найдется, куда их поставить?
Они прошли через столовую и дальше, в гостиную. Весь дом был наполнен цветами; Лоурел только сейчас, утром, увидела их: срезанные ветви маунт-салюсских слив и диких яблонь, хрупкий золотой жасмин, целые охапки нарциссов — вместе с вазами и кувшинами их снесли сюда из разных домов, со всей улицы.
— А на папин стол?
— Мисс Лоурел, я все зову не дозовусь, видно, мисс Фэй не желает подниматься да завтракать! — крикнула Миссури с лестницы.
— Вот и начался ваш день, Лоурел, — сказала мисс Адель. — Пойду встречать людей.
Лоурел поднялась наверх и, постучав, отворила дверь большой спальни. На том месте, где стояло бюро ее матери, в простенке между окнами, теперь стояла кровать. Казалось, она утопает в волнах розового света. Высокая, как каминная полка, спинка кровати красного дерева была задрапирована сверху донизу персиковым атласом, в ногах кровати путались оборки персикового атласа, и окна были плотно занавешены розовым атласом. Фэй спала посередине кровати, забившись глубоко под одеяло, закинув за голову сжатые вялые кулачки. Лоурел не видела ее лица — только затылок, такой же беззащитный, легко уязвимый, как и у каждого, и Лоурел подумала: можно ли, глядя на спящего человека, удержаться от мысли, что ты к нему несправедлив? Тут ее взгляд упал на зеленые туфли, выставленные, как украшение, на каминной доске.
— Фэй! — окликнула она.
Фэй не шелохнулась.
— Фэй, уже утро.
— Уходите отсюда, спать хочу.
— Это я, Лоурел. Уже почти десять. Сейчас начнут приходить люди, будут вас спрашивать.
Фэй приподнялась на руках и крикнула через плечо:
— Я вдова! Могут и подождать, пока я выйду.
— Покушайте-ка, хороший завтрак вам на пользу пойдет, — сказала Миссури, внося завтрак и пропуская Лоурел в двери.
Лоурел приняла ванну, оделась. Через холл внизу прокатился приглушенный гром и отдался дрожью в ее руке, когда она попыталась заколоть волосы шпильками. Один голос перекрывал все остальные: мисс Теннисон Баллок приняла командование.
— На этот раз настала очередь Клинта вернуть вас в родной дом, — раздался ей навстречу голос какой-то старушки, когда она спускалась с лестницы. В первый миг у Лоурел возникло только воспоминание детства: если случалось перебросить мяч через забор к этой соседке, с ним приходилось прощаться навеки.
— Да, надо бы дочкам сидеть на месте, ведь за нами, стариками, глаз да глаз нужен, — сказала мисс Теннисон Баллок, принимая Лоурел в свои мощные объятия прямо со ступенек лестницы. — Душечка, он уже здесь.
Мисс Теннисон пошла впереди нее в гостиную. Все тонуло в полутьме. Занавески на высоких старинных окнах первого этажа были спущены. В гостиной среди бела дня горели лампы, и Лоурел, войдя в комнату, сразу почувствовала, что вся мебель не на месте. Какие-то люди поднялись со стульев и стояли неподвижно, чтобы дать ей пройти.
Раздвижные двери между гостиной и библиотекой были раскрыты во весь пролет, и в них был установлен гроб. Он возвышался на чем-то вроде вагонетки, задрапированной старым потертым бархатным занавесом, который только наполовину закрывал колеса. Позади гроба кто-то расставлял зелень из цветочной лавки. Из-за высоких веток вышел человек, и она увидела его одутловатое квадратное лицо с мелкими чертами, сбежавшимися к середине. «Баптистская физиономия», — сказала бы мать Лоурел.
— Мисс Лоурел, это опять я, мистер Питтс. Как я хорошо помню вашу дорогую матушку! — сказал он. — И я надеюсь, что вы и на этот раз будете так же довольны своим батюшкой. — Он протянул руку и поднял крышку.
Судья Мак-Келва лежал в своем зимнем костюме. Он утопал в ярком атласе, словно в коробке из ювелирного магазина, и атлас был того же настырного, глупого розового цвета, как тот, что затягивал окна и заливал кровать наверху, в спальне. Его крупное лицо пятнали розовые отблески, так что овальные тяжелые щеки приобрели перламутровый или жемчужный отблеск. Темные мешки у него под глазами были устранены, как устраняют следы чьих-то упущений. От его прежнего угрюмо-сдержанного облика остались только резкие крылья носа да складки возле губ. Крышка гроба была отодвинута наполовину, так что видна была только голова, покоившаяся на подушке. И все же даже теперь его нельзя было спутать ни с кем другим.
— Закройте крышку, пожалуйста, — спокойно сказала Лоурел мистеру Питтсу.
— Вам не нравится? — На его лице ясно было написано, что до сих пор он всегда умел всем угодить.
— Ох, посмотрите, — сказала мисс Теннисон, становясь рядом с Лоурел. — Посмотрите!
— Я не хочу, чтобы он был открыт, прошу вас, — сказала Лоурел мистеру Питтсу. Она прикоснулась к руке мисс Теннисон. — Папа ни за что бы не согласился. Когда мама умерла, он уберег ее…
— Ваша мама — совсем другое дело, — безапелляционно заявила мисс Теннисон.
— Он просто исполнил ее желание, — сказала Лоурел. — Чтобы ее не оставлять раскрытой, у всех на виду…
— И я ему до сих пор не простила. Никто даже не смог по-настоящему попрощаться с Бекки, — говорила мисс Теннисон, не слушая ее. — Милочка, ведь ваш отец — гражданин Маунт-Салюса. Он — Мак-Келва. Общественный деятель. Разве можно идти против общества? И он такой красивый.
