как наш, зависит ход войны, планы Государственного комитета обороны. — Нечаев задыхался. — После такой сводки езжай в Уралоград к представителю ГКО и объясняйся с ним сам!
С тревожным чувством собирался Сергей Сергеевич в Уралоград. Разговор с представителем Государственного комитета обороны Львовым его не очень страшил. Но Громов знал, что в Уралограде находится сейчас нарком танковой промышленности. Встречи с ним, пожалуй, не миновать. И это было хуже всего.
Софья Анатольевна по обыкновению пренебрегала тревогами мужа и надавала всяческих поручений.
— Если будет время, — уклончиво ответил он.
— Должно быть, Серж!
…Николай еще раз обсудил с Пушкаревым предложение сборщиков, набросал чертежик и отправился в технический отдел, к Черкашину.
Другой на месте Александра Николаевича, освободившись от заключения, возможно, уехал бы подальше от неприятных воспоминаний, а он решил вернуться на свой завод. Разные люди судили об этом по-разному. Николай считал, что Черкашин поступил правильно, принципиально. Сергей Сергеевич отнесся к этому неодобрительно, старался не замечать Черкашина, а иногда искоса поглядывал на него. Плетнев удивлялся, как это можно не испытывать стыда или обиды и продолжать работать, словно ничего не случилось. Алексей Петрович старался не вспоминать о своем последнем разговоре с инженером.
Черкашин поддержал предложение рабочих и попросил Плетнева заняться чертежом.
— Я подумаю, — независимо ответил Плетнев.
На следующий день Черкашин поинтересовался:
— Как дела с приспособлением для сварки?
Отношения между старыми приятелями были странные. Они давно узнали друг друга. По крайней мере Черкашин составил твердое представление о Плетневе: у Василия Григорьевича много мыслей, но мало желания претворять их в жизнь, он хорошо видит других, но не может посмотреть на себя со стороны. Плетнев догадывался, что человек, которому он на первых порах даже несколько покровительствовал, относится к нему снисходительно. Все это вызывало легкую враждебность между ними. А довольно часто случается так, что легкая враждебность заставляет идти навстречу друг другу. И они не могли окончательно рассориться.
Высокий и тонкий Черкашин был в поношенном костюме табачного цвета с черными нарукавниками. Подойдя к плетневскому столу, он по привычке уперся в него ладонями и наклонился, будто приготовился рассматривать что-то. На продолговатом его лице, как почти всегда, сквозило пытливое выражение. Он повторил свой вопрос. Плетневу показалось, что Черкашин намеренно торопит его, мешает сосредоточиться, подумать. И он обиделся.
— Вы мне не доверяете?
Передернул плечами и вышел.
— Что с ним? — спросил Черкашин у пожилого чертежника, который слышал их разговор.
— Так, знаете, — чертежник отвел Черкашина в дальний угол. — Чудак какой-то. — Чертежник оглянулся на дверь и категорически закончил: — И вообще псих!
— Нет, серьезно! — настаивал Черкашин.
— Самолюбия много. Болезненного. Вдруг покраснеет и напыжится. Вот он сейчас думает, что вы приспособлением интересуетесь не просто так, а потому, что сами хотите предложить более удачный проект.
Черкашин не оставил Плетнева в покое.
— Что-то вы долго с этим делом возитесь, — сказал он ему вечером, застав его одного в комнате за разглядыванием чертежа. — На месте Леонова я не утерпел бы, разгромил бы и наш отдел и конструкторское бюро.
— Я устал, — раздраженно проговорил Плетнев. — Не могу больше. Отдых нужен.
— Так идите отдохните, — сдержанно посоветовал Черкашин.
— Куда идти? Где отдохнуть? Я говорю — мне настоящий отдых нужен. Я три года не отдыхал. Должен же быть предел всему этому!
— Так попросите отпуск.
— Попросите! Просил. Не дают. Время военное… Я и сам знаю!
Плетнев выругался и пошел в цех — на участок сварочных работ, где монтажники, не дождавшись, его чертежа, занялись приспособлением. Он начал помогать им советами, но вскоре вернулся и отдел и, встретив Черкашина, сообщил, что все в порядке. Черкашин поблагодарил его и сказал:
— Зайдите к секретарю. Сюрприз ожидает.
Плетнев вспыхнул и посмотрел недоверчиво.
— Идите, идите, — подтолкнул Черкашин.
Плетнева действительно ожидал сюрприз.
— Есть приказ о вашем десятидневном отпуске, — сказали ему в управлении.
— Как приказ? О каком отпуске? — удивился он.
— По вашей же просьбе…
— По какой просьбе? Я у вас просил? Не такое теперь время?
Девушка не знала, что ответить.
Плетнев выскочил из приемной директора. Он подождал Черкашина в коридоре и раздраженно проговорил:
— Это что же такое? Меня — в отпуск?.. Впрочем, понятно. Теперь, когда дело только в том, чтобы испытать приспособление, меня отправляют в отпуск. Оказался не нужен.
— Василий Григорьевич! — растерянно и вместе с тем укоризненно сказал Черкашин. — Это же выдумка!
— Выдумка? Меня не проведете! — продолжал наступать Плетнев.
— Какая подозрительность!
— Бросьте эти многозначительные слова!
— Что вы сказали? — возмутился Черкашин. — Я не боюсь многозначительных слов, я еще скажу вам вот что: люди погибали оттого, что… оттого, что боялись говорить о своих слабостях. А у вас их не мало, Василий Григорьевич!
Плетнев отступил, повернулся и ушел, хлопнув дверью.
Они хотят обойтись без него. Как же! Так он им и позволит! Выдумали! Проявили заботу! А где вчера были, когда с приспособлением не получалось? По углам попрятались. А сегодня, когда все ясно, когда он и думать об отпуске забыл, — на тебе! Он никуда не поедет. Он их научит считаться с ним, заставит уважать человеческое достоинство… Чертов день! Весь на нервах! Только вечер обещает некоторое успокоение. Сегодня же старый Новый год. Вечеринка. «Междусобойчик!» Очень забавное слово, Софья Анатольевна говорит, что это она его выдумала!
Плетнев, к своему огорчению, вспомнил, что Софья Анатольевна просила непременно пригласить Черкашина. Просьба звучала как приказание, и теперь это тоже возмутило Плетнева.
«Не буду приглашать! Ну его к черту! — сердито подумал он, возвращаясь к себе в отдел. — Лучше я Женю приглашу!»
Ему показалось, что Женя сочувственно и даже ласково посмотрела на него.
Перед самой войной Женя вышла замуж за Стропилина. В первые же дни войны Федю мобилизовали на фронт. Женя тоже хотела пойти с ним. Почти все девчата, с которыми она дружила, записались в санитарный батальон. Она не хотела оставаться в тылу, но Федя сказал ей на прощанье: «Если уйдешь, мне тогда не вернуться — убьют меня. Ты одна у меня на свете… Жди». Уходивший вместе с ним Бабкин одобрил, правда, не без усмешки: «Оставайся. Жаль, меня некому ждать…» и Женя осталась. Жизнь ее была спокойной, сосредоточенной. Работала она внимательно, вдумчиво. Прежде чем провести линию на чертеже, вглядывалась в нее, старалась понять, что чертила. Не стало той бездумности, того желания, которого раньше она не скрывала: поскорее бы закончить работу, оставить чертеж и забыть о нем до завтра. Ходила Женя в солдатской стеганке, как ходили многие женщины. Но если для некоторых это было модой военного времени, то для Жени казалось естественным: в стеганке было
