не узнаю, — еще раз повторил он. — Ты сам меня такой сделал!
— Я? — изумился он. — Как так?
Софья Анатольевна не ответила. Она молча стояла перед ним, пусть смотрит и разгадывает ее — вызывающую, подчеркнуто грубоватую, уверенную в себе.
Едва заметная черточка сожаления обозначилась на его лице, словно он действительно начинал разгадывать, что случилось.
— Я знаю, что ты сейчас обо мне думаешь, — сказала Софья Анатольевна, усмехаясь. — Ты думаешь: «Ах, вот она какая! У нее нет сердца!» Но это неправда. «Она заботится только о самой себе, она любит только себя». Но и это неправда. «Она меня никогда не любила!» Правда это? Нет, неправда. Правда только то, что я с тобою никуда не поеду. Ты можешь думать обо мне, как о самой скверной женщине, эгоистке и все такое прочее. Я не смущаюсь. Ты научил меня не смущаться.
Она все более воодушевлялась. Легкая краска придавала свежесть ее бледным щекам, серые глаза стали ярче, оживились дерзостью и упрямством. И это отталкивало Сергея Сергеевича. Но тут же сквозь обострившиеся черты лица проступало все то милое, что было в ней, и он уже не замечал растрепанных змеевидных волос, а видел распахнувшуюся пижаму и чуть показавшуюся белую округлость груди, готовой освободиться от цветистого покрова. Он терял женщину, которую любил.
— Разве у тебя не осталось ничего ко мне? Никакого чувства?
Она молчала.
— Значит, ты никогда меня не любила?
Не дождавшись ответа, он присел к столу, тяжело покачнувшись на стуле.
…Через три дня, сдав дела Николаю Леонову, он уезжал из Кремнегорска…
Софья Анатольевна проводила его на вокзал, постояла у вагона для приличия, хотела поцеловать, но сдержалась от неприятного чувства, вызванного видом его беспомощности. Боясь, что он вдруг попросит пожалеть его, она быстро ушла.
«Если бы я поцеловала его, пожалела, — думала она, идя бесцельно по улице, — то он решил бы, что пострадал за правду. Зачем оставлять ему лазейку? Пусть лучше меня пожалеет. В самом деле. Разве не достоин искреннего сожаления человек, никого не любивший, не успевший узнать, что такое любовь?»
Первое письмо от мужа она получила недели через две. Сергей Сергеевич не сообщал ничего утешительного. Вести были невеселые: на новой должности не оказалось брони, и Сергея Сергеевича призвали в армию. В конце письма он, утешая свою милую Софу, уверял, что давно хотел попасть на фронт.
Софья Анатольевна тотчас же написала отцу в Уралоград, чтобы он приехал к ней на некоторое время: жить одной становилось одиноко и трудно.
К директору завода зашел необычный посетитель: старик в рыжей фетровой шляпе с полинявшей ленточкой, в холщовой косоворотке с пояском, в потертом синем пиджаке нараспашку, в полосатых брюках.
— Моя фамилия — Токарев, Анатолий Владимирович. Есть такой художник, — сказал старик, с опаской, словно из-за очков, заглянув на директора: знает или нет?
— Слышал, — кивнул Нечаев. — Рад познакомиться.
Художник посмотрел на Нечаева более доверчиво.
— Хотел бы написать портреты стахановцев завода… Кто чем, а я решил, так сказать, кистью фронту помочь.
Нечаев пригласил садиться, раскрыл портсигар.
Токарев отвык от «Казбека», было неловко брать папиросу пальцами, до желтизны прокуренными крепким самосадом. Но он все же взял, торопливо закурил и затянулся несколько раз кряду, чувствуя непривычную легкость табака.
— У нас есть настоящие герои тыла, и написать их портреты нужно, — сказал Нечаев. — Вот хотя бы на сборке танков.
Художник украдкой разглядывал лицо директора — крупное, выразительное.
— Приглядываетесь?
— Извините, привычка. Очень бы хорошо можно схватить.
— Понимаю… При случае как-нибудь.
Анатолий Владимирович понял, что случай этот подвернется не скоро.
Угадав смущение художника, Нечаев начал расспрашивать, над чем работают уральские художники, и пожалел, что давно уже не видал ничего интересного.
— А хотелось бы увидеть картину — современную, в полную краску, понимаете?
— Да, — отозвался художник, повторив про себя понравившееся ему выражение, — «в полную краску». — Верю, глубоко верю, что будут такие картины. Недавно я слышал речь одного писателя о том, что Толстые пока у пушек стоят. Справедливо сказано.
— Не спорю. Но, стоя у пушек, они не видят всего — например, нас с вами. А мы тоже достойны места на полотне. Кто эти полотна создаст? Или самим придется?
— Самим не под силу, — ответил Токарев, понимая намек Нечаева. — Наше дело — написать портрет добротно, по совести.
— Ну что ж, Анатолий Владимирович… зайдите в заводской комитет, расскажите. Если в чем не договоритесь, позвоните мне. Да я уверен, что вас поймут.
Художник простился и вышел.
Пробираться по заводскому двору в поисках нужного цеха было нелегко. К сборке его привели промерзлые гусеничные следы, слегка запорошенные утренним снегом. У широких цеховых дверей он нагнал девчушку и, сам не зная, как это случилось, дернул ее за белокурые косички, торчавшие из-под черного берета. Она резко обернулась и, должно быть, хотела ударить одного из надоедливых шутников, но вскрикнула и засмеялась, увидев незнакомого старика. Анатолий Владимирович тоже смутился.
— Я думал… — пробормотал он.
Девушка поняла его и ответила с достоинством:
— Я здесь работаю… электросварщиком.
Анатолий Владимирович удивился.
— Вы не удивляйтесь, — улыбнулась она, — меня профессором называют.
Токарев недоверчиво посмотрел на девчушку, но спорить не стал и прошел за нею в цех. Она, не простившись, исчезла за колонной… Через полчаса Анатолий Владимирович едва узнал свою новую знакомую. Да, это она, та самая девчушка с косичками, в черном берете, только прикрыла лицо щитком, склонясь над сизоватым, точно в шрамах, железом. Из-под щитка летели белые до синевы искры. Неподалеку от нее стояла такая же деловитая девочка с таким же щитком.
Повсюду в полутьме цеха вспыхивали звездочки электросварки, гремели подъемные краны. Один из них нес тяжелую конструкцию — раму, медленно опустил ее на длинный вал. Рабочие укрепили раму на валу; затем ее окружили маленькие электросварщики: одни остались внизу, другие взобрались на вал. И пошли сверкать искры из-под щитков.
Распоряжался молодыми рабочими Алексей Петрович. Он сопровождал художника и рассказывал ему о поворотном приспособлении…
Есть три вида сварочных швов. Первый, самый легкий шов, называется «в лодочку», второй по трудности — вертикальный и третий, самый трудный, — потолочный. Он требует высокой квалификации. Электросварщиков, овладевших потолочным швом, называют-профессорами.
Слушая рассказ мастера, художник улыбнулся, вспомнив, с каким недоверием смотрел на девчушку. Теперь он понимал: поворотное приспособление позволяло ставить каждый шов в положение «лодочки», то есть в самое легкое. И вот в цехе появились вчерашние ученики ремесленного училища — мальчики и девочки — нынешние «профессора». Они выполняли свою работу добротно и быстро. После них не нужно ничего переделывать.
Этот высокий, медленно, вращающийся вал, на который только что положили раму, и
