глобальных исторических перемен – и стал своего рода новой идеологией, доказав свою вековую устойчивость. Национализм как традиционализм оказался своего рода якорем, который помогал переживать любые геополитические штормы в бушующем океане истории. И по сей день, и на десятилетия вперед он будет важнейшей традиционной ценностью для каждого народа на постсоветском пространстве.
Россия – не исключение. Уже во второй половине 80-х годов XX века мы переживали распад «новой исторической общности – советского народа». Но до сих пор стараемся найти объединяющее определение для граждан, проживающих на территории Российской Федерации. Слово «российский», понятно, не тождественно слову «русский», – но за рубежами нашего Отечества все выходцы из России называются русскими, будь то татары, аварцы или евреи. Не случайно президент Российской Федерации В.В. Путин в одном из своих выступлений использовал словосочетание «многонациональный русский народ». И тем не менее внутри нашей страны последние три десятилетия шел активный процесс национального возрождения всех народов, ее населяющих. Традиционное советское определение культуры – «национальная по форме, социалистическая по содержанию» – было отвергнуто не по причине эстетического противоречия, а просто за ненадобностью. В искусстве народов современной России и форма, и содержание в равной степени выражают национальный опыт народа и художника, говорящего от его имени. А поскольку в России живет более 180 народов и народностей, то мы имеем дело с таким же количеством культур, хранящих свои традиционные ценности.
Никогда не забуду, как Арпад Гёнц, который был президентом Венгрии с 1990 по 2000 год, в середине своего президентского срока во время официального визита в Россию приехал в Ханты-Мансийск, на прародину своих предков. Замечательный венгерский драматург и переводчик, он отправился на стоянку охотника-ханта, чтобы прикоснуться к истокам угро-финской культуры, пытаясь заглянуть в тысячелетнюю бездну. Охотник, живущий в вечности, и лидер европейского государства, неизбежно погруженный в современность, молча вглядывались друг в друга, пытаясь угадать черты сходства, но, похоже, наталкивались лишь на различия. Арпад Гёнц хотел ощутить то, что он бы мог назвать применительно к угро-финнам «нашими традиционными ценностями», – но, похоже, даже ему, одному из самых глубоких интеллектуалов своего времени, это было почти невозможно.
Помимо различия национально-исторических контекстов, которые, безусловно, влияют на формирование представлений о традиционных ценностях, есть еще и пласты общественного бытия, которые лишь добавляют противоречий в отношения с памятью о прошлом.
В современной России значительная часть моих соотечественников по-прежнему живет в плену ностальгии по СССР. Это относится не только к людям пожилого возраста, сформировавшимся до 1991 года. Ощущение утраченного «советского рая» влияет на восприятие и оценку многих современных проблем. Важно понимать, что, несмотря на очевидное сходство «Морального кодекса строителя коммунизма» с христианскими Десятью заповедями, они вовсе не тождественны друг другу. «Традиционные ценности», декларируемые в СССР, фундаментально отличаются от традиционных ценностей православия, равно как и от традиционных ценностей, принятых в Российской империи. Это касается всех аспектов духовного и социально-политического бытия. Именно поэтому повторю вечный вопрос: кому наследуем? Уверен, что ответ на него в современной России не будет звучать в унисон.
Апрель 2015
Лекарство от ненависти
В концертном зале «Украина» 14 марта Михаил Жванецкий представил свою новую программу, премьера которой состоялась 6 марта в Москве в зале имени П.И. Чайковского в день рождения писателя.
Как многолетний москвич, он всегда отмечает свое появление на свет в городе нынешней прописки, где у него за 81 год прожитой жизни образовался достаточно широкий круг самых близких друзей. Как бы ни складывались обстоятельства жизни, Жванецкий никогда не скрывал, что он еврей, родившийся на Украине в одном из самых космополитичных городов бывшего Советского Союза и Российской империи. С Одессой может конкурировать только Баку, но Жванецкий родился вовсе не там, там родились Юлий Гусман, Полад Бюль-Бюль оглы и братья Ибрагимбековы. Он родился на Украине, где существует даже Жванецкая пустынь, названная – будем честны – не в его честь. Жванецкий научился читать и писать в Одессе, обрел известность в Ленинграде, всенародную любовь и славу – в Москве. Поэтому сам бог велел ему выступать в Киеве. А кому еще? За минувшие сорок лет киевляне привыкли к концертам Жванецкого, но в нынешнем было нечто особенное: он доказывал, что между «своими» и «нашими» нет большой разницы, нет непреодолимой стены – ее не надо разрушать, ее еще не построили, да и вряд ли построят. Правда, великий историк Василий Осипович Ключевский написал однажды, что и близкие соседи бывают чужими, но в случае русских и украинцев сближений больше, чем различий. Хотя бы потому, что москвичи и киевляне в нынешние не самые дружелюбные времена смеялись и плакали над одними и теми же текстами русско-украинского или украинско-русского писателя, который более чем за полвека своей творческой жизни вызывал смех и слезы у многонационального народа огромной страны. Мы смеялись – и не чувствовали себя несчастными, смехом заговаривая постоянные «временные затруднения», реальные невзгоды и горькие потери. Жванецкий сумел почувствовать и выразить непобедимость народа, умеющего смеяться не только над другими, но и над самим собой. В этом смысле он опроверг великого немца Брехта, который в своих «Диалогах беженцев» уверял, что несчастна не та страна, где нет чувства юмора, но та, где без чувства юмора нельзя прожить. С помощью Жванецкого мы чувствовали себя счастливыми даже тогда, когда «говорили одно, думали другое, пели третье». Он заставлял нас радоваться этой парадоксальной мысли так, будто она не про нас была сочинена.
Михаил Михайлович в предисловии к своему пятитомнику грустно заметил: «Я не собирался быть писателем и, видимо, им не стал». В этой фразе нет ни кокетства, ни лукавства, ни желания спровоцировать комплиментарное опровержение. Вытолкнутый на эстрадные подмостки Аркадием Исааковичем Райкиным еще в 60-е годы, Жванецкий всегда рефлексировал по поводу своей литературной самодостаточности. Ему всегда казалось, что его тексты живут только в интонациях устного слова. Тем более что музыку этих интонаций открыл великий Райкин, а потом развили на свой неповторимый лад Виктор Ильченко и Роман Карцев. По-моему, Жванецкому до сих пор кажется, что автор, выступающий на эстраде, заведомо отлучен от написанного в кабинетной тиши. Что надо жестом, мимикой, голосовыми фиоритурами доказать право на существование того или иного слова или фразы. За десятилетия своей сценической деятельности Жванецкий стал замечательным актером. Его искренность отточена и заразительна, он чувствует пластику слова, и литературный образ находит видимое выражение в театральном поведении автора. Он приглашает слушателей в соавторы, которым, что называется, не надо ничего объяснять. Он виртуозен во владении словом, то скользя по его поверхности, то
