И мысленно добавил, протягивая руку к Бруно и увлекая его к себе за столик: «Быть может, это и есть любовь. Быть может, она всегда заканчивается одинаково – вот так».
– Давай проведем урок прямо здесь? – предложил Венделин, отодвигая в дальний уголок сознания собственные горести, чтобы поприветствовать своего редактора. Он жестом показал владельцу таверны, чтобы тот подал им горячего травяного чаю.
– Почему бы и нет? – безжизненным голосом отозвался Бруно. Все равно сегодня утром Сосия не могла прийти в stamperia.
Он обратил внимание на то, что Венделин выглядит куда менее жизнерадостным, чем обычно, но решил, что у его capo уныло опущены уголки губ из‑за проблем в типографии. В делах же сердечных Бруно со всей самонадеянностью юности считал себя единственной жертвой злого рока, наивно полагая, что боль у него в груди – куда более горькая и поэтичная, чем у кого-либо еще.
* * *
Я решила, что вымою бюро, когда муж будет дома, причем сделаю это сама, не стану поручать служанке, дабы он увидел, как я пытаюсь угодить ему и восстановить между нами мир, показав тем самым, что я по-прежнему хочу сохранить нашу любовь.
Я налила в ведро воды, нагретой у очага, и отнесла его вместе с тряпкой в кабинет.
Я постучала в дверь – теперь мы стали такими вежливыми друг с другом! – и он рассеянно ответил: «Войдите!» Он сидел за столом с очередной книгой Жансона, свечой и увеличительным стеклом, которое лежало на раскрытой странице.
Увидев меня, он вздрогнул, и на лице его промелькнула улыбка. Но потом он взглянул на ведро в моей руке и на передник, который я надела поверх платья.
– Что все это значит? – спросил он, недоуменно хмуря брови.
– Я хочу вымыть бюро, – ответила я. Получилось плохо, потому что я собиралась сказать: «Я хочу, чтобы твое бюро было чистым и радовало глаз». Но голос мой прозвучал грубо и сердито, и он явно разозлился, словно я намеревалась предпринять какие-либо недружественные действия в отношении его драгоценного бюро.
Он сказал:
– Но оно же совсем не грязное. А своим мытьем ты можешь повредить краску. Оставь его в покое.
Надеюсь, он тоже не хотел, чтобы его голос прозвучал холодно и повелительно, но так получилось. Он был готов вот-вот взорваться, на глазах теряя терпение. Но его тон немножко разозлил и меня, поэтому я сделала шаг вперед и поставила ведро на пол у самого бюро, не собираясь сдаваться, словно стойкий оловянный солдатик.
– Прошу тебя, не делай этого, – сказал он, и в его немецком голосе еще отчетливее прозвучали жестяные нотки гнева.
– Это – все, что мне остается, – угрюмо заявила я, окунула тряпку в ведро и провела ею по верхней крышке бюро.
Он встал из‑за стола и быстро подошел ко мне. Тень его в пламени свечи стала огромной, упав на влажную полоску, оставленную тряпкой.
Вся дрожа, я смотрела на него, когда из трещины в дереве вылез таракан. Должно быть, он просидел там все это время, не исключено, что и жил там, пока ящик стоял в Ca’ Dario. Быть может, он вообще приплыл из самого Дамаска, спрятавшись в какой-нибудь темной щелочке, пока бюро качалось на лодке паломников, служа балластом для тех несчастных бедняг, что умерли во время путешествия.
Словом, я еще никогда не видела здесь такого огромного таракана, с такими темными крылышками, с такими волосатыми рожками и хвостом, загибавшимся над его спиной.
Эти мысли медленно крутились у меня в голове, потому что от ужаса я почти ничего не соображала и, повернувшись, увидела, как таракан вскарабкался по пальцам мне на запястье и укусил меня.
Боль была ужасной, но, парализованная страхом, я поначалу даже не почувствовала ее. Вы же знаете, как я ненавижу все, что ползает и пресмыкается. Один вид этих существ вызывает у меня омерзение, не говоря уже о том, если они дотрагиваются до меня. А теперь этот мерзкий таракан, обитатель темного мира, укусил меня.
Я затрясла рукой в попытке сбросить его и только потом закричала, но он не желал отцепляться от руки, кожу которой прокусил. Я открыла рот, и в него проник лучик лунного света.
– Помоги мне! Помоги! – завизжала я, глядя на мужа, но он стоял, не шевелясь, и глядел на меня так, словно это был спектакль, на который он купил билет.
– Тебе не следовало протирать бюро мокрой тряпкой, – сказал он и повернулся ко мне спиной.
Только тогда таракан слез с моей руки и быстро скрылся под днищем бюро.
Глава восьмая
…Тот песка африканского И мерцающих в мире звезд Не сумеет назвать число, Кто захочет вдруг подсчитать Ваших игр много тысяч.
Став ведьмой, Джентилия обнаружила, как легко совмещается ее новая профессия с положением монахини.
Сначала она тщательно обдумала стоящую перед ней проблему, решив овладеть некоей смесью stregoneria (простого колдовства), fatuccheria (черной магии) и herbaria (магии трав).
Она добилась должного обожания самых разных демонов, научилась сжигать душистую смолу стиракса, асафетиду и многие другие вещества, дающие сладкие и отвратительные запахи, которые проникали в мозг и отнимали волю.
Но более всего ее интересовали приворотные заклятия любой природы. Первая же ворожея, к которой она обратилась, научила ее обращаться с оливковыми ветвями. Джентилия сделала вид, будто умирает от любви к благородному вельможе, и быстро завоевала романтические симпатии пожилой женщины.
– Ты его получишь, дорогуша, не волнуйся, – с жеманной улыбкой заявила ведьма, похлопывая Джентилию по руке и выразительно двигая бедрами.
Соски колдуньи отчетливо проступали сквозь ткань ее темно-лилового платья. Груди ее уныло обвисли между двумя большими овальными пятнами пота, расползавшимися от подмышек. Продолговатые соски располагались чрезвычайно странно, слишком близко друг к другу, добавляя лишние черточки к ее и без того отвратительной внешности чужестранки, отчего, правда, ее сила лишь возрастала, по крайней мере в глазах легко поддающихся внушению венецианцев.
Шагая рядом с нею по улицам, Джентилия стала невидимой для всех остальных. Они не сводили глаз с колдуньи, хотя смотрели, казалось, куда-то сквозь нее. Никто не желал встречаться взглядом со знаменитой ведьмой; от этого можно было запросто лишиться рассудка.
Они вместе отправились на рынок за оливковыми ветвями. В темной кухне пожилой женщины они обожгли их кончики, отчего те спеклись воедино, перевязали каждую шнурком и окунули в святую воду, которую зачерпнули в купели церкви Святого Иова. При этом обе декламировали нараспев: «Так же, как я связываю дерево с веревкой, пусть и фаллос моего возлюбленного будет привязан ко мне». После этого они отнесли ветви в сад позади церкви и посадили их в землю, приговаривая: «Так же, как это дерево не сможет зацвести вновь, пусть и фаллос моего возлюбленного не склонится к отношениям с другой женщиной».
