— Я приказываю вам отвечать мне ясно и точно! — сказал он прямо, ибо не в его натуре было идти к цели окольным путем. — Правда ли, что вы отвергли законы Божии и человеческие и убили сотни девушек?
— Нет, это неправда!
— Что вы мучили их и омывались их кровью?
— Нет, нет!
— Что вы омывались кровью безвинных дев, чтобы сохранить свою красоту и вечную молодость?
— Нет, нет, нет!
Она судорожно заплакала, погрузив в ладони голову! Палатин, не отрывавший от нее глаз, вдруг заметил, как она сквозь пальцы, прижатые к лицу, настороженно смотрит на него: как-то воздействуют на него ее слезы и рыдания?
Он поднялся с кресла. Гулкими шагами прошелся по кабинету и наконец остановился перед ней:
— Вы отменная комедиантка! Моя покойная жена Жофия Форгач[57] удостаивала вас своей симпатией. Вы вдова лучшего моего покойного друга Ференца Надашди, который, несомненно, в гробу перевернулся бы, узнай он, что между нами произойдет этот разговор. Да, вы выдающаяся комедиантка, и все же не настолько, чтобы сбить меня с толку и скрыть от меня истинное положение вещей.
В то же мгновение Алжбета Батори резко встала. Глаза ее горели упорством, слезы сразу же высохли, и лицо, за минуту до этого столь удрученное, приняло вид надменный и упрямый.
— А что бы вы сделали, — вызывающе спросила она палатина, — если бы я призналась, что действительно убиваю девушек и купаюсь в их крови?
— Я сделал бы то же, что сделаю, даже если бы вы ни в чем не признались: самым серьезным образом предупреждаю вас об этом!
— Это не предупреждение, это угроза!
— Пусть угроза! Вы должны опомниться.
— Никто не смеет повелевать мне, никто не имеет права в чем-то меня ограничивать, я ни перед кем не в ответе.
— Вы в ответе перед Богом и перед законами! И следить за соблюдением законов — важнейшая моя обязанность. Если бы мне не приходилось помнить о ваших родственниках, представителях славных династий, и я бы прислушался к голосу совести, я повелел бы тут же заключить вас под стражу и привлечь к суду. Чтобы этот голос совести не преобладал, я прошу вас немедленно вернуться в Чахтицы!
— Вы гоните меня из своего дома?
— Если вам так угодно это понимать — извольте!
Лицо Дёрдя Турзо пылало гневом, глаза Алжбеты Батори выражали одну злобу.
— Клянусь, вы еще об этом пожалеете, господин палатин! — выкрикнула она хриплым от разбушевавшихся страстей голосом.
Она повернулась и, гордо выпрямившись, пошла прочь.
— Я уеду, только попрощаюсь с вашими дорогими гостями, они дороги и мне! — заявила она в дверях.
В душе, ослепленной яростью, зрело безумное решение.
Да, она тотчас уедет… Графиня вернулась в веселый свадебный круговорот с проясненным лицом. Но прежде чем она отправится в путь, палатин, а с ним и граф Няри, опаснейшие ее враги… Они отправятся туда, откуда нет возврата…
Смертельное зелье
В соседней комнате секретарь подслушал весь разговор хозяина кабинета с чахтицкой госпожой. Таким было желание самого палатина.
Когда она ушла, он вошел в комнату. Палатин возбужденно ходил из одного конца кабинета в другой. При виде секретаря лицо его несколько прояснилось.
— Прежде чем ответить на вопросы вашей светлости, — сказал секретарь, когда палатин спросил его, что он думает о выслушанном им разговоре, — я хотел бы повторить свое прошение об отставке.
— Я прикажу тебя заключить под стражу, если ты будешь дразнить меня подобным вздором, — беззлобно проворчал палатин. — Но скажи мне, что мучит твою совесть.
Юрай Заводский подробно рассказал о своем давнем приключении, которое бросило тень на всю его жизнь, а теперь, спустя годы, угрожает ему катастрофой.
— Оскорбленная и мстительная Алжбета Батори способна на все, — закончил секретарь свое признание, — я должен быть готов и к тому, что она во всеуслышание обвинит меня. Она может опорочить меня, а это, несомненно, нанесет урон чести вашей светлости.
— Ты останешься моим секретарем, и хватит об этом! — ответил Дёрдь Турзо с решительностью, исключавшей всякое иное толкование. — То, что ты совершил, не более чем взрыв огненной молодости. За это никто с чистой совестью не может привлекать к ответу мужчину, к которому уже приближается старость. Могу лишь посочувствовать тебе, что ты загорелся любовью к столь порочной женщине. Все останется по-старому, Юрай, разве что моя расположенность к тебе, благодаря твоей редкой откровенности, еще возрастет. Если когда-нибудь тебе понадобится защитник, рассчитывай на меня. И позаботься о своей дочери Эржике!
— Она — жена разбойника, — удрученно напомнил секретарь Юрай Заводский.
— Разбойника, который уже в наших руках, — ответил палатин. — Мы казним его без лишних разбирательств. Эржика раскается в своем безумии, а о ее дальнейшей судьбе мы позаботимся. Брак ее объявим недействительным. Оповести суперинтенданта Элиаша Лани, который сейчас гостит у меня, что я прошу его заняться этим по возможности быстрее. Лишь после этого он предаст казни Дрозда, так что она не окажется вдовой разбойника.
Юрай Заводский растроганно поблагодарил палатина за заботу.
— А теперь скажи мне, как я, по-твоему, должен поступить? — спросил палатин.
— Взять под стражу Алжбету Батори вместе с ее сообщниками. А потом — судить.
— Конечно, это было бы правильно. Но разве я могу взять ее под стражу сейчас, на свадьбе, когда тут представлена вся страна и почти вся Европа? Для нас, да и для всей ее влиятельной родни это было бы страшным позором!
— Вследствие чего вся родня ее сплотилась бы против вашей светлости, — призадумался секретарь.
— Нам непременно следует проявлять как можно больше осторожности.
Они решили собрать влиятельных родичей графини и призвать их следить за ней, дабы предотвратить ее преступные действия. Будет издан указ, предоставляющий ее подданным определенные льготы. Таким образом они перестанут роптать и в конце концов забудут обо всем, что произошло. До тех пор, пока в Чахтицах воцарится спокойствие, войско останется там, но за счет графини. Содержать его должна будет она. При этом ей будет предписано прекратить грабеж населения и любое нарушение законов.
— Ратный командир не будет подчиняться приказам Алжбеты Батори, — сказал палатин. — Он должен наказывать за все поступки, которыми немецкие ратники возмущают население. Важнейшей задачей командира остается, однако, разгром вольницы, что будет совсем нетрудно, если учесть, что вожаки уже сидят за решеткой в Новом Месте. Так что, друг мой, прими все необходимые меры. Надеюсь, горячие головы остудятся, и у нас настанет покой. А сейчас самое время вернуться к гостям. Постарайся как-нибудь объяснить мое отсутствие.
Во всех залах царил радостный гул. Виночерпии без устали доливали чаши. Вино веселило мысли, сближало гостей, музыка играла все живее, танцы из переполненного танцевального зала выплеснулись в прилегающие комнаты и становились все зажигательней.
— Сожалею, но я должна отказаться от удовольствия танцевать с вами, князь, — извинилась Алжбета Батори, когда Ян Христиан с присущей ему галантностью пригласил ее на танец.
— Почему? — разочарованно спросил он.
— Лишь потому, — ответила она с соблазнительной улыбкой, — что я решила лечь отдохнуть — рано утром придется возвратиться в Чахтицы. Но я должна проститься еще с несколькими дорогими мне друзьями.
— Если бы ваш взор, прекрасная госпожа, проник в мое сердце, — проговорил князь Ян Христиан, — если бы вы увидели, сколько горечи вы в нем вызвали своим неожиданным уходом, жалость не позволила бы вам уехать.
— А если бы вы, дорогой князь, — улыбнулась она ему нежнейшей улыбкой, — заглянули в мое сердце, вы прочли бы в нем, что я с радостью готова приветствовать вас в моем чахтицком уединении как можно скорее.
У князя на лице промелькнула счастливая улыбка. Но он не успел поблагодарить за приглашение, ибо к ним подошел граф Няри.
— Наше сиятельное общество с сокрушением узнало, — притворно пожаловался он, — что вы, ваша милость, намерены проститься с ним.
Князь Ян Христиан заметил, что чахтицкая госпожа нервно поигрывает рубиновым глазком массивного золотого перстня. За этой смятенной игрой наблюдал и граф Няри. И сладчайшую улыбку на его губах сменил холод, выражение настороженности и тайного волнения.
— Да, дорогой друг, — ответила она, наклонясь к подносу и осторожно поднимая свою чашу. — Хотя и с тяжким сердцем, но я прощаюсь. Сейчас последний тост, а уж затем — последнее прощай!
Она подала чаши графу и князю.
— Последнее прощай! — сказала она графу Няри и злобным взглядом принудила его при чоканье встретиться с ней глазами.
— Прощайте, — прошептала она князю, и лицо ее зарумянилось от волнения.
