С какой надеждой ждали мы возвращения Микулаша Лошонского и как мы были разочарованы! А более всех — он сам. Бушует в нем гнев, что палатин колеблется, что по самым равным соображениям не хочет вмешаться и пресечь дальнейшие кривды и злодеяния. С той поры как кастелян воротился, он не ведает покоя. Ходит из дома в дом, подстрекает народ к мятежу. Уже поздняя ночь, а его все нет. Он не знает ни осторожности, ни страха. «Народ должен помочь себе сам, коли ему не помогают!» Этой мыслью пронизано все его существо. Тревожусь за него, а еще более за Калину, Ледерера, Дрозда и за их товарищей. Мы уже старые, смотрим в могилу, но они-то в полном расцвете сил. Я не перестаю молиться за них — да сохранит их Бог ныне и присно. Тысячи опасностей грозят им. Нетрудно догадаться, что их ждет, попади они в руки властей, которые якобы созданы, чтобы вершить справедливость. Я уже перестал верить в справедливость этого мира, осталось одно лишь упование на справедливость Небесного Судии. Но и оно во мне колеблется. Боже, Боже, как ты можешь не покарать это гнездо греха, порока и преступления!
Голубая кровь!
Должно быть, сам сатана нашептал этой продавшейся аду женщине новое лекарство для сохранения красоты и обретения вечной молодости. Свое стареющее тело она хочет омывать в крови девственниц дворянского рода. Будто она более целительна, нежели кровь простолюдинок!
Возвращаясь со свадьбы, где из-за Яна Калины и графа Няри графиня подверглась такому посрамлению, она останавливалась в бедных земанских семьях и, снисходя до них, предлагала взять их молодых дочерей на воспитание, учить их изысканным манерам, языкам, причем безвозмездно. Достаточным вознаграждением для нее, убеждала она, будет уже то, что тем самым она украсит тоскливые зимние дни и вечера. Она привезла в град двадцать пять земанских девушек. Кто видел их — молоденьких, улыбчивых, свежих, точно утренняя роса, чистых, как лилии, смеющихся, как журчащий ручеек, — у того сердце сжималось от жалости. Две из них почти сразу же исчезли!
Павел Ледерер, осведомленный обо всем, и тот знать не знает, куда они запропастились. Выходит, убежали, не по душе пришлось строгое воспитание…
Заканчиваю описание нынешнего дня — я до того устал и обессилен, что перо дрожит в моих пальцах. Минувшей ночью меня тяжко угнетало невидимое бремя…
Что-то душило меня, в самом деле душило…
Заснул я уже на рассвете…
С нами Бог, изыди, сатана!..
На пороге бурных событий
(Из чахтицкой приходской хроники)
Вывожу эти строки в декабре 15 дня, содрогаясь под гнетом страшных событий. Старая кровь бурлит во мне, временами кажется, что от сознания своей беспомощности я теряю рассудок. Приходится бездеятельно наблюдать, как гибнут молодые жизни, как проливается невинная девичья кровь. В здравом уме удерживает меня, наверное, только надежда, что ждать осталось уже недолго, возможно, всего лишь несколько дней. Если власти не соизволят вмешаться, наведем порядок сами.
В граде произошло следующее.
Из двадцати пяти девушек, думаю, в живых осталась только одна. Сегодня госпожа погубила еще двух. Утром одну девушку нашли мертвой в постели, она была вся в колотых ранах. Видевшие труп, в том числе и Павел Ледерер, не заметили ни капли крови. Хотя ни у кого нет ни малейшего представления, каким образом погибла девушка, все уверены, что погубили ее графиня с Дорой и Илоной.
Госпожа ворвалась в комнату мертвой девушки сама не своя. Притворилась, будто ни о чем не ведает. Она чрезвычайно осмотрительна. Должно быть, опасается, что за ней следят, и потому все проделывает в самой глубокой тайне.
«Кто убил девушку?» — кричала она в притворном гневе.
Ответом ей было гробовое молчание.
«Горе вам, если до вечера не скажете, кто убийца!» — угрожающе заключила она и отошла от покойницы и перепуганной прислуги.
Под вечер она созвала всех обитателей града на подворье.
«В последний раз требую, чтобы вы не скрывали от меня убийцу! Кто убил девушку?»
Вперед выступил Фицко. Он лучше всех знал, отчего госпожа разыгрывает всю эту комедию. Знал, что вскоре она станет бояться и собственной тени. Смертельно перепугало ее таинственное исчезновение железной девы. Она чувствует, что неподалеку таится загадочный противник. Фицко тоже побаивается его. Кто это? Таинственное существо или человек из плоти и крови? Фицко убежден, что исчезновение железной девы — дело рук человека. Но страх его от этого не убавляется.
«Я знаю, кто убийца!» — крикнул он так громко и с такой уверенностью, что многие засомневались, действительно ли невинная жизнь девушки на совести госпожи.
«Укажи убийцу!» — призвала его госпожа, и оцепеневшая в страхе прислуга, затаив дыхание, впилась глазами в руку горбуна. А тот, при всеобщем молчании подняв руку, волосатым кривым пальцем указал на последнюю из двадцати пяти дворянских девушек.
В подворье раздались испуганные крики, а девушка, обвиненная в убийстве, непонимающе устремила на горбуна большие голубые глаза. Он казался ей страшнее всех возможных чудищ, о которых знала по бабушкиным сказкам.
«Это она убила свою подругу!»
«Почему ты это сделала?» — накинулась на нее госпожа.
«Она хотела завладеть ее золотым браслетом! Посмотрите, он у нее на левой руке!»
«Это ложь! Гнусное вранье! — закричала девушка, объятая смертным трепетом. — Этот браслет подарила мне мама. Изнутри на нем вытиснены начальные буквы моего имени, а вот и наш герб!»
«Каждый убийца изворачивается как может!» — хохотнул Фицко, а госпожа накинулась на девушку, стала молотить ее кулаками и осыпать самыми отвратительными ругательствами.
«Будешь еще отговариваться?» — орала она, и девушка, сперва защищавшаяся и заслонявшая себя от ударов, беспомощно отдалась во власть ее злобы. Она заплакала навзрыд, опустилась в снег, и, кроме Фицко, госпожи, Илоны и Доры, не было человека вокруг, чье сердце при виде этой явно ни в чем не повинной жертвы не сжалось бы от боли.
Павел Ледерер стоял чуть поодаль, точно каменное изваяние.
Девушка, униженная, избитая, металась на снегу, словно раненая косуля. Красные ее сапожки мелькали на белом снегу кровавыми пятнами. Вдруг бедняжка вскинулась. На лице ее обозначилась отчаянная решимость. Она посмотрела в сторону ворот и бросилась бежать к ним, пробивая себе дорогу между оцепеневшими слугами.
«Хватайте ее!» — крикнула госпожа.
«Пустите меня! — Девушка вырвалась из грубых рук господских прислужниц. — Пустите меня, убийцы!»
Творец небесный, отчего громы и молнии гнева твоего не смели еще с лица земли эту поганую нечисть! Несчастную бросили в темницу. Но не прошло и часа, как произошло новое несчастье. Люди не успели еще оправиться от потрясения, как разнеслась весть, что обвиненная в убийстве подруги девушка наложила на себя руки — якобы пырнула себя в сердце длинным кухонным ножом. Угрызения совести, мол, замучили…
Павел Ледерер убежден, что сама госпожа всадила нож в сердце девушки. Он видел, как она входила в подземелье вскоре после того, как бедняжку уволокли туда. На граде он слышал такой разговор Фицко с госпожой:
«Осмелюсь попросить у вашей графской милости обещанного вознаграждения за то, что я выдал убийцу!» — сказал горбун.
«Я уже и так щедро вознаградила тебя, Фицко! По какому праву ты требуешь награды за то, что выдал убийцу, ведь это был твой долг!»
«Ха-ха-ха! Будь это мой долг, я бы не одного обитателя града бросил бы на плаху!»
«И себя в том числе!» — возмущенно отрубила она.
«Да, и себя, и для меня было бы большим удовольствием висеть на виселице в столь благородном обществе!»
«Негодяй! — крикнула она. — Ты угрожаешь мне? Я с тобой еще разделаюсь!»
«Прошу вас, ваша графская милость, прикажите бросить меня в темницу или убейте меня на месте. Если вы решили со мной так обращаться, так я лучше сгину, чем выдам вам в руки капитана Кендерешши с его добычей!»
«Ты знаешь, где капитан Кендерешши и мои драгоценности?»— подскочила она к нему, переполнившись радостью. Вмиг были забыты все его оскорбительные выпады, наглое поведение.
«Знаю!» — ответил он гордо.
«Фицко, ты молодец, молодец!»
«Да, но все-таки когда я получу свое вознаграждение?»
«Принеси мои сокровища и приведи этого грабителя! Ты тотчас получишь такую награду, какой еще ни разу от меня не получал. Хотя знаешь что? Я выдам тебе ее наперед!»
После долгих пререканий Фицко удалился, сияя от счастья и неся тысячу золотых, припрятанных за пазухой и в карманах.
«Тысячу золотых! Целую тысячу! — точно пьяный, шептал он Павлу Ледереру, который встретился ему на пути. — У меня, приятель, уже столько денег, что я смогу купить Магдуле все, чего она только ни захочет».
А потом Павел Ледерер подслушал еще и разговор Илоны с Дорой, после того как графиня позвала их и повелела безотлагательно где угодно найти и нанять новых девушек. Только пусть-де не забывают, что они должны быть дворянского роду.
