Через какое-то время подвернулся удобный случай — прессконференция с участием директора одного из крупнейших банков. Вася подобрался как можно ближе, вытащил записную книжку и полез в карман за ручкой. _ Это знак, — подумала я. — Пора! Несмотря на мой немалый опыт, дорога далась нелегко. Кошелек директора оказался размером с собор, углы его терялись во мраке. Чу! В одном из углов раздалось чье-то ворчание. Вскоре его источник, кобель Цзянь-Суй, уже держал меня за шкирку и методично выколачивал из моей шкуры отнюдь не золотую пыль. Как подобает истинной даме-кошелке, я счестью выдержала эту трепку, даже не пискнув ни разу — мужчина всегда прав… при таком роскошном кошельке. В сущности, он был дикарем, никогда еще не видевшим представительниц противоположного пола. Он и сейчас иногда бывает таким — сами понимаете, когда, но мне это очень нравится. Вчера мы решили завести маленького, а то и двух. Думаю, хозяин готовит нам свадебный подарок. В его кошельке все больше долларов и кредитных карточек. А недавно нам пришлось серьезно потесниться — добавилось несколько загранпаспортов с его фотографией, но чужими именами, и авиабилет в один конец…
— ПОСЛЕДНИЙ ВАГОН-
Кажется, зима вернулась в этот город вместе со мной.
Направляясь ко входу в метро, быстро пересекаю привокзальную площадь. Мимо проносятся цыгане в потертых костюмах" тройках",нищие в пестрых валенках-"самосвалах", деревенские деды в сапогах-"тачанках" и прочий околовокзальный люд, облепляющий со всех сторон, как стая таежного гнуса. Приходится работать локтями…
В городе мало что изменилось. В метрополитене тоже. Все так же тянет к рельсам в пятнах мазута… — Гр-р-раждане пассажиры, в ожидании поезда перейдите за ограничительную линию! Но в подошедшем поезде все-таки есть кое-что новенькое — темный вагон. Предпоследний в сияющей веренице.
Время и поезд замедляются, пока не останавливаются совсем. Я целую вечность наблюдаю за тем, как пассажиры делятся на спешащих к предпоследнему вагону и бегущих прочь от него. С удивлением обнаруживаю себя среди первых.
После светлого перрона непривычно быстро привыкаю к темноте. Первое впечатление — меня вколотили в звездное небо. Через миг по коже бежит холодок понимания — это не звезды, это волчьи глаза! Чуть позже — вздох облегчения — сейчас они меня не тронут, мы вместе спасаемся из этого сгорающего в электрических огнях мира. Впервые за сегодняшний день чувствую себя свободным. Можно не притворяться спящим, не изображать повышенный интерес к рекламным плакатикам или изгибам тоннеля. Даю волю глазам и испытываю некоторое разочарование — по углам прячутся парочки, кто-то "соображает на троих", рядом со мной к поручню прилабунился мужчина с чужими нервами. Свои, видимо, лопнули, а чужие оказались маловаты, поэтому мужчина дергает головой и поанглийски машет руками. С чего я взял, что у них волчьи глаза?
В троллейбусе запах нафталина от только что извлеченных из пыльных шкафов шуб и пальто вновь напоминает о зиме. По салону клубится пар от дыхания, и уж теперь-то можно точно определить, кто к кому неровно дышит… Пристраиваюсь к заиндевелому заднему стеклу рядом с мальчуганом в потертой куртке. Он сердито косится и шмыгает носом. Когда-то, давным-давно, мой нос тоже спешил сообщить мне о наступлении холодов…
То, что этот день — из ряда вон, я понял, уже подходя к школе: флаги с черными лентами, портреты с траурными каемочками, свинцовое небо, низко нависая, защищает учеников и учителей от излишней солнечной радиации. За неимением актового, нас загнали в спортзал, и директор с заплаканными глазами над шмыгающим носом (самым язвительным, оттого и самым уязвимым органом) пробубнила трагическую речь. На следующий день всем было приказано сидеть по домам и смотреть на похороны Главы. В коридоре меня, как классного политинформатора, однокашники затерзали вопросами. Все они сводились к одному: будет ли война? Пришлось проявлять находчивость…
Вечером были родители, принявшие все это на удивление спокойно, мне даже показалось — с удовлетворением (по крайней мере, у отца были чертенячьи искорки в глазах). Я, уже порядком опупевший от бесконечной череды любимых патриотических фильмов и душераздирающей классической музыки, был рано заперт в детской спи, мол. Но сон, как обычно, не шел, я долго сидел на подоконнике, смотрел на отчужденные улицы и пытался уловить хоть слово из многоголосого спора за стенкой.
В день похорон родители, вопреки наставлениям и указаниям, почему-то не удерживали меня дома, когда позвонил закадычный приятель и предложил прогуляться. Помню, что было холодно, почти так же, как сегодня, дул противный гиперборейский зефир, еще более невыносимый из-за отсутствия снега. Земля, казалось, съежилась под музейным стеклом льда до могильного холмика или даже прощальной горсти суглинка (именно так, неуклюже, думалось тогда, будто чувствовал конец эпохи). Город стал чужим, наше детство растащили в качестве сувениров " на память" (через неделю мы разбили музейную витрину, обчистили все карманы, закрома и портмоне вобщем, вернули детство с лихвой и сейчас мне кажется, что мы просто давали его взрослым в рост). Лишенные привычных ориентиров, пугаясь милицейских патрулей (напутствие родителей), мы забились в свой «окоп» под балконом первого этажа. Там-то рыжий-бесстыжий Севка и проявился в моей судьбе как змейсоблазнитель (в первый, но не в последний раз). Я недолго мялся после предложения «дернуть» пива (хотя желания не было, Бармалей просто взял меня "на слабо"). Кстати, бутылку он стащил у родственников. На мой вопрос — не заметят ли — Сева продемонстрировал 27 с половиной зубов и объяснил, что дома с утра гульба и дым коромыслом. Помню, что пиво было холодное, противногорькое, и жутко мне не понравилось (приохотился я к нему только лет через семь, уже будучи студентом). Сейчас во всей этой истории более всего меня волнует одна деталь — как только пустая бутылка звякнула о землю, раздался нестройный вой десятков сирен…
…сирены…
Мимо троллейбуса с шумом и визгом проносится свадьба, на миг темнеет в глазах и я вижу, как в темноте за стеклом блестит созвездие волчьих глаз. Кажется, у Костомарова был описан подобный наговор на свадебный поезд. Интересно, кому могли помешать эти молодые ребята? Наваждение проходит, и я смеюсь над собой. Стоящий рядом мальчуган что-то пишет на стекле, дуя на замерзшие пальцы. Пишет зеркально, так что не сразу понимаю смысл. На светофоре к нам пристраивается богатый «мерс», и на стекле тут же появляется «АЛДАП», а мальчишка начинает корчить рожи водителю и сидящей рядом с ним даме в мехах. Заметив, что на него обратили внимание, подкрепляет свою пластическую миниатюру непристойным жестом. Пытаюсь его урезонить. Он затихает, но когда я выхожу из троллейбуса, на заднем стекле появляются буквы "С-У-К-…".
Через тощие проулки и грязные дворы прохожу к осевшему зданию. Это моя школа. Сегодня здесь проходит вечер выпускников … года. Нахожу наш класс, открываю тяжелую дверь. Темно, мерцают огоньки. Опять это наваждение! Левой рукой нашариваю выключатель. Лампы дневного света не успевают зажечься, кто-то осторожно отодвигает меня от выключателя и приводит его в исходное положение. Еще раньше, чем заканчивается осторожный шепот, понимаю: мы поминаем Валерку. Он командовал погранзаставой и погиб в Таджикистане два года назад. Свечи гаснут, загорается свет. Воспользовавшись временной слепотой однокашников, осматриваю класс. Все здесь, я пришел последним. Все, кроме Валерки, Леонардо Недовинченого и Оксанки. Недовинченый закончил свой престижный вуз, а теперь крутит баранку somewhere in USA. Оксанка там же, где теперь Валерка. Ребята, если видите нас — ПРИВЕТ!
Наконец-то проморгались. Пью штрафную. Разговоры, разговоры… Кто, когда, почему, зачем, от чего … Как водится, говорим о том, что не сложилось. Вот еще один Валерка, тоже герой — герой подворотни. Даже он, блистая фиксами, жалуется на что-то. Жалоба жлоба. Миша облысел и еще больше стал похож на Вечного Жида. У Петьки трясутся руки. Клеопарда и Клеопадла по-прежнему похожи друг на друга. Алина, как и раньше, одета так бедно, что это кажется элегантным (мало что изменилось, были отец-алкоголик и матькрохоборка, теперь — больная бабушка и муж-пропойца).
Что-то надрывается внутри… Видимо, вскоре тоже придется прилаживать чужие нервы. Черти, я вас люблю, почему же у нас все ТАК! Кроме вас, у меня никого нет. Внутри что-то рвется, и я понимаю: мы — не люди, мы — интерлюдии, прелюдии, нас чему-то очень важному не научила покойная Серафима Ивановна. Давайте же соберемся 1 сентября снова — в первый раз в первый класс…
Я стою на платформе. Мой поезд. Мой вагон. Последний. Темный вагон.
Версия 29.03.99 г.
Зоя Потемкина
Селедка в шоколаде
— СЕЛЕДКА В ШОКОЛАДЕ-
