Надсмотрщик был не только медлительным и рассредоточенным образованием. Он был образованием временно существующим, которому разрешалось лишь мимолетное самоосознание. И даже в эти моменты он с мрачной обреченностью понимал: исполнив свои обязанности, он должен немедленно умереть. Но необратимость его судьбы не вызывала горечи, когда он просматривал архивные воспоминания о своих предыдущих появлениях, воспоминания о действиях во время предыдущих зачисток. Просто так должно быть. Разум, даже машинный — нечто такое, чем не позволительно заражать галактику, даже предотвращая надвигающийся кризис. Ибо самым худшим врагом разума был разум.
Он обнаружил, что вспоминает некоторые из предыдущих зачисток. Конечно, сущность надсмотрщика, руководящего теми зачистками, не совсем совпадала с нынешней. Когда группы Подавляющих встречались, что происходило редко, они обменивались знаниями, информацией о недавних зачистках, методами и схемами. Со временем эти встречи становились все более редкими, поэтому за последние пять миллионов лет библиотека техник пополнилась лишь однажды. Чем дольше группы были отделены друг от друга, тем осторожнее контактировали при встрече. Ходили даже слухи, что разные фракции Подавляющих конфликтуют за право на проведение зачисток.
Что-то определенно шло не так, что-то изменилось со старых времен, когда опустошения проводились чисто и методично, когда не было массовых проскальзываний через сеть. Надзиратель не мог отказаться от умозаключений. Колоссальная галактическая машина для сдерживания разума, машина, одной из послушных частей которой был надсмотрщик, слабела и разрушалась. Разум просачивался сквозь ее трещины, распространяясь подобно паразитам. Ситуация неуклонно ухудшалась в течение последних пяти миллионов лет, однако это не шло ни в какое сравнение с тринадцатью Галактическими Оборотами — тремя миллиардами лет — которые прошли до появления первых признаков кризиса. Неужели больше не удастся сдерживать распространение разума? Достаточно было пощадить всего один вид, позволить ему избежать уничтожения. Пощадить тех, кто были когда-то четвероногими позвоночными, которые дышали кислородом. Млекопитающих. Надсмотрщик почувствовал далекое эхо родства. Ничто подобное никогда не беспокоило его, когда Подавляющие уничтожали дышащих аммиаком мешкообразных тварей или покрытых шипами и иглами инсектоидов.
Надсмотрщик заставил себя выйти из этого настроения. Очень вероятно, такой образ мышления понижал коэффициент эффективности зачисток.
Нет. Млекопитающие умрут. Так бывало всегда, так должно быть.
Он посмотрел, как расширяются работы вокруг Дельты Павлина. Надсмотрщик знал о предыдущей зачистке, об уничтожении птицеподобных, которые обитали в этом секторе космоса около миллиона лет назад. Млекопитающие развивались в другой планетной системе и просто пришли сюда. Значит, достаточно будет одной фазы повторной зачистки. Последний раз она производилась слишком небрежно, думал надзиратель. Конечно, всегда возникало желание провести зачистку с минимальными повреждениями окружающей среды. Миры и солнца обращали в оружие лишь под угрозой массового появления разума третьего класса. Но даже тогда этого старались избегать. Надсмотрщик не любил производить чрезмерные разрушения. Опустошение звезд вызывало у него иронию — в течение трех миллиардов лет смысл работы состоял в проведении зачистки минимальной ценой. Но что сделано, то сделано. Определенное количество дополнительных повреждений в данном случае неизбежно и необходимо.
Грязно, беспорядочно. Но это, подумал надсмотрщик, и была «жизнь».
Инквизитор вглядывалась в мокнущий под дождем Кювье. Ее отражение в темном стекле словно парило на фоне города.
— Мадам, вы уверены, что все будет нормально? — спросил вошедший охранник.
— Я справлюсь, — бросила она, не поворачиваясь. — Если что, вы в соседней комнате. Снимите с него наручники и оставьте нас.
— Вы уверены, мадам?
— Снимите наручники.
Охранник разъединил пластиковые браслеты. Овод встряхнул кистями руки и нервно прикоснулся к лицу, как актер, трогающий слой грима, который мог еще не высохнуть.
— Можете идти.
— Слушаюсь, мадам.
Охранник удалился и закрыл за собой дверь.
Овод с облегчением плюхнулся на специально приготовленный для него стул. Хоури по-прежнему смотрела в стекло окна, крепко стиснув за спиной руки. Струи дождя, стекая с карниза над окном, образовали прозрачный занавес. Ночное небо превратилось в дымчатую пелену неопределенного цвета — смесь красного с черным в равных пропорциях. Не было звезд, не было зловещего объекта в небе.
— Больно было?
Надо оставаться в роли. Овод помнил об этом.
— Как вы думаете, Вуалюмье? Я сделал это сам, из склонности к мазохизму?
— Нам известно, кто ты такой.
— Мне тоже. Меня зовут Рензо. С чем вас и поздравляю.
— Ты Овод. Которого мы искали, — ее голос звучал немного громче обычного. — Знаешь, тебе очень повезло.
— Да неужели?
— Если бы тебя обнаружили Антитеррористы, ты бы оказался в морге. Может быть, в нескольких моргах. Благодари полицейских. А вообще-то, тебя спасло то, что они не знали, с кем имеют дело. Даже если бы я прямо сказала им, кто ты такой — сомневаюсь, что они бы поверили. Овод — герой мифов. Думаю, они ожидали увидеть гиганта, способного порвать их голыми руками. Но ты выглядишь как обычный человек. Ты ничем не отличаешься от тех, кто ходит по улицам Кювье.
Овод провел пальцем вокруг рта, пытаясь оценить степень повреждений.
— Будь я Оводом, я бы извинился за такое разочарование.
Она развернулась и подошла к нему. Это была не Хоури, не ее манера держаться, не ее выражение лица. Даже аура, которую она излучала, не могла принадлежать Хоури. Овод пережил страшный момент сомнения. Все, что произошло после их последней встречи в этой комнате, вдруг показалось нереальным.
Но Ана Хоури существовала. Она раскрыла ему свои секреты — не только те, что касались ее подлинной личности и личности Триумвира, но и секреты, пробуждающие боль, которая гнездилась глубоко в душе. О том, что у нее есть муж; о том, что их безжалостно разлучили. Он не сомневался ни на миг, что Ана до сих пор любит того человека. И в тоже время отчаянно хотел оторвать ее от прошлого, заставить принять случившееся и двигаться дальше. И это заставляло чувствовать вину. То, что он хотел сделать, было не только помощью Хоури. Он желал ее, желал горячо и неистово. И ненавидел себя за подобные мысли, но желание не ослабевало.
— Ты можешь встать?
— Я же пришел сюда.
— Тогда иди за мной. И не вздумай что-нибудь выкинуть. Иначе тебе будет очень плохо.
— Что вы от меня хотите?
— Кое-что обсудить наедине.
— Мне и здесь неплохо, — фыркнул Овод.
— Хочешь, я отдам тебя Антитеррористам? Это очень легко устроить. Уверена, они будут счастливы тебя видеть.
Инквизитор провела пленника в комнату, которую он помнил по первому визиту — со стеллажами, забитыми массой папок, вдоль трех стен. Закрыв за собой дверь, плотно и надежно, Ана взяла со стола тонкий цилиндрик серебристого цвета, похожий на сигару, подняла над головой и несколько раз медленно обернулась вокруг себя. Наконец крошечные красные огоньки на «сигаре» замигали и стали зелеными.
— Ну вот, все в порядке, — сказала она, когда огоньки перестали менять цвет в течение трех-четырех минут. — С недавних пор приходится соблюдать крайнюю осторожность. Пока я была на звездолете, здесь установили жучок.
— И что, много узнали? — поинтересовался Овод.
— Вообще ничего. Это была примитивная «пуговица». К тому времени, как я вернулась, она сама собой накрылась. Но потом они сделали другую попытку, чуть менее неуклюжую. Я не могу рисковать, Овод.
— Кто это развлекался? Еще один департамент?
— Возможно. Я пообещала им голову Триумвира на блюдечке и не доставила. Кто-то что-то начал подозревать.
— У тебя есть я.
— Ага… Полагаю, это должно меня немного утешить… О, черт! — казалось, она только что смогла разглядеть его лицо. — Что они с тобой сделали! Прости, что заставляю тебя через это пройти.
Она извлекла из ящика стола крошечную аптечку, смочила дезинфицирующим раствором ватный тампон и начала аккуратно обрабатывать его рассеченную бровь.
— Больно, — прошипел Овод.
Лицо Аны находилось совсем близко. Он видел каждую пору на ее коже… и мог глядеть ей прямо в глаза, не испытывая неловкости.
— А чего ты хотел? Тебя действительно сильно избили?
— Твои друзья не сделали ничего такого, чего не делали раньше. Выживу… — Овод непроизвольно дернулся. — Да, гуманизмом они не страдают.
