— И по этому поводу, — вздохнул Кощей. — Мне очень приятно это слышать. Но… не надо больше.
А вот это неожиданно оказалось еще больнее. Но Василиса взяла себя в руки и заставила язык произнести нужные слова.
— Хорошо.
— И все нормально?
— Да.
— Точно?
— Да. Да, Кош, да… Так ты обещаешь больше не трогать Баюна?
— Нет.
— Кош…
Кажется, он ей поверил. Во всяком случае, больше этот вопрос не поднимал. Но как же тошно ей было в тот момент.
И на следующий день тоже было тошно. И всю следующую неделю. Василиса ходила словно во сне. Зачем она с человеком, который отказывается ее любить? И что в таком случае он понимает под этим «ты мне очень дорога»? Достаточно это или нет — быть ему дорогой? Повод ли это, чтобы расстаться? Но разве любовь — залог того, что все у двоих сложится? Сколько пар рассыпается во взаимных признаниях, а потом расходится, не желая больше смотреть в сторону друг друга…
Ох, зачем она это сказала? Теперь живи с этой ложкой дегтя и думай, можно еще есть мед из бочки или все же отравишься. А ведь все было так хорошо! После ее прошлогодней поездки на Буян отношение Кощея к ней изменилось, словно он принял для себя какое-то решение и теперь следовал ему. И это решение явно было в ее пользу. Он подпустил ее ближе, она это почувствовала, и после им обоим стало совсем легко друг с другом, словно все пороги на пути друг к другу были пройдены. Иногда Василисе казалось, что они ведут себя как закоренелые супруги, и ей это нравилось. Она уже практически переехала к нему, могла неделю не появляться у себя в квартире, и порой ей самой было непонятно, зачем она продолжает ее снимать. Но и отказаться от нее она тоже пока не могла. Квартира оставалась для нее гарантом ее независимости, и ее успокаивал тот факт, что у нее было место, где она была единовластной хозяйкой, где она могла остаться наедине с собой. И еще там были обои в цветочек…
Впрочем, все же был момент, который все немного портил. Они с Кощеем так никому и не рассказали, что они вместе. Кощей сказал, что будет не против, если она решит предать их отношения огласке, но каждый раз, когда Василиса допускала мысль, что время пришло, кто-нибудь — Настя или Баюн — говорили что-нибудь, и она понимала: ей неизбежно придется защищать то, что у них есть. Она не была уверена, что готова к этому. Ей не хотелось никому ничего доказывать или объяснять. Можно было рассказать Варваре, но, как бы странно это ни было, Василисе казалось, что даже ее скорее всего положительная реакция доставит ей дискомфорт. Ей не нужно было, чтобы их отношения оценивали. И она оставляла все как есть, порой страдая от невозможности поведать Насте в ответ на ее рассказы что-нибудь свое или просто обнять Кощея в Конторе на прощание.
А теперь вот это. Он никогда не полюбит ее… Многие ли женщины слышали такое от своих мужчин? С этим разобраться самостоятельно никак не получалось. И никак не получалось представить, а как бы выглядела любовь Кощея, если это была нелюбовь? Разве он хоть раз позволил себе намеренно обидеть ее словом или делом? Разве не заботился о ней? Не был внимателен к ней? Не уделял ей время, которого у него было не так уж и много? В конце концов, разве не он провел возле нее три дня, отпаивая морсами и отварами, когда она умудрилась простудиться на январских праздниках?
Василисе очень хотелось это с кем-нибудь обсудить. И она даже знала, кто смог бы ее понять. Но разве можно подойти к кому-то и спросить, как ему живется с куском камня, лишенным большей части чувств? Разумеется, это было совершенно невозможно.
Однако Божена нашла ее сама: подловила у кабинета. Василиса вышла из него и увидела ее. Снегурочка стояла у окна в коридоре и разглядывала пейзаж за ним: весна вовсю заявляла свои права, снег таял, и Данила, особо мрачный в эти дни, едва успевал убирать месиво с парковых дорожек. Она как всегда была босиком. Длинные тонкие руки украшали браслеты с бубенцами. В простом сером платье с многослойной юбкой она казалась совсем девочкой. Услышав скрип двери, Снегурочка обернулась. Зазвенели бубенцы, взметнулись и красиво опали распущенные светлые волосы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Здравствуй, — поприветствовала Василису Божена, и голос ее прозвучал хрустальным перезвоном.
Легко было забыть о том, что Снегурочка не человек, но стоило заговорить с ней или взглянуть ей в глаза, как все вставало на свои места. Глаза у Божены были светлые-светлые, сероватые, цвета талого льда под водой. Василиса знала, что она видит ее насквозь, и от этого было не по себе.
— Ты который день хочешь спросить меня о чем-то, — продолжила Божена, — так спрашивай, потому что совсем скоро я лягу спать.
Она улыбалась и ждала, не торопя. Василиса замялась, не зная, как поступить.
— Это очень личный вопрос, — вздохнула она. — Я не вправе тебе его задать.
— Отчего же? — удивилась Божена. — Я ведь сама предложила. И я не вижу в тебе никакого злого умысла. Но этот вопрос важен для тебя, так зачем же терзаться, если я готова дать ответ?
Василиса перевела взгляд в окно. И вот так, когда она видела Божену лишь краем глаза, ей показалось, что та тает, как и снег на улице, будто снежная баба в теплый день.
— Я хотела спросить, как ты можешь оставаться с Данилой, если он не может тебя любить, — выпалила она.
Божена нахмурилась, но в хмурости этой не было злости или гнева, скорее она просто задумалась.
— Не любит… — повторила она так, словно пробовала эти слова на вкус, а потом покачала головой. — Из года в год Данила больше шести месяцев ждет меня, пока я сплю. Поит укрепляющими отварами, следит, чтобы моему телу было спокойно и безопасно. Выхаживает, когда я пробуждаюсь. И держит за руку, когда принимаю зелье, чтобы уснуть: ведь это страшно, каждый раз как маленькая смерть. Ты полагаешь, это не любовь? А что вообще такое любовь?
— Я не знаю, — честно ответила Василиса. — Но хочу понять.
Бажена серьезно кивнула.
— А даже если это и не любовь, — продолжила она, — то есть ли смысл пытаться дать этому название, стоит ли обесценивать? Порой я смотрю на других, и мне кажется, что мы с Данилой даем друг другу все то же, а может и больше… И потом… Любовь так часто приносит боль. Я вижу: тебе тоже принесла и до сих пор мучает тебя… Ты оставила кого-то, кого очень любишь… А вот Данилу любовь обратила в камень. Мои родители любили меня. Назвали Боженой — богом данной. А в результате прожили со мной лишь три зимы, потому что тяжело лето за летом терять дочь, и не знать, вернется ли она. Данила дает мне надежду и уверенность. А я ему тишину и покой. И я не боюсь его прикосновений, какими бы холодными они не были, а он моих. И для нас это ценно. И нам с ним не нужна любовь. Впрочем, — Снегурочка отвела взгляд, — не знаю, имею ли я право рассуждать об этом. Я ведь не человек. Может быть, вы ощущаете все по-другому и нуждаетесь в другом…
— Нет! — замотала головой Василиса.
И ей, столько месяцев убежденной, что Данила лишь кусок камня, вдруг стало невыносимо стыдно. И он, и Божена — они тоже умели чувствовать и страдать, и тоже хотели самого простого: тепла и поддержки, кого-то близкого рядом. Как же она могла думать иначе?
— Нет, — повторила Василиса. — Я уверена, что ты вправе, и более, чем другие.
Снегурочка снова улыбнулась.
— Мне приятно, что ты сейчас подумала обо мне как о человеке… С тех пор, как вы стали быть вместе, ты стала теплее. Словно оттаяла… Или словно он разжег в тебе костер… Он поделился с тобой огнем, да? Ведь в нем столько огня… Порой это пугает… А ты совсем не боишься… — нараспев произнесла она, ни капли не смущаясь, а у Василисы вспыхнули щеки: Божена знала!
Василиса судорожно попыталась придумать, что ответить, но ответ не понадобился. Не прощаясь, Снегурочка вдруг развернулась и пошла прочь по коридору, но через несколько шагов опомнилась — обернулась.
— Не волнуйся, я никому не говорила, — заверила она, а потом взгляд ее неожиданно погрустнел. — Василиса, если тебе не сложно, когда я сплю, заходи иногда к Даниле. Ему важно слышать человеческий голос, обращенный не с просьбой, а с простым дружеским участием.
