Заслонов протянул Вейсу листовку.
Тот осторожно дотронулся до нее, повертел в пальцах. Дал сперва читать переводчице, но вскоре прервал ее, ибо деликатное ухо Вейса не могло переносить того глумления над фюрером и всей его армией, которым дышало каждое слово в листовке. Вейс ощущал, как рассеивается весь пафос, весь подъем, с которым произносил он свою речь.
— Так прошу вас, господа, быть на высоте ваших обязанностей. Старайтесь! Вас отблагодарит Германия! — говорил он в заключение уже без всякого энтузиазма.
Они, конечно, обещают, они, разумеется, будут стараться. Потом откланиваются и покидают комендатуру.
Заслонов идет через привокзальную площадь. Тут на нескольких столбах высится огромный щит. Такой же, как возле кино. На фанерном щите — карта фронтов. Фашистские флажки пауками расползлись по стране, густо столпились под Москвой. Метровый плакат: скоро фюрер будет принимать парад немецких войск в Москве. На черные буквы желтого плаката уставился с портрета безумный взгляд человека с черной прядью, спадающей на лоб. Под портретом красными буквами — подпись: «Избавитель белорусского народа».
У щита всегда останавливались прохожие, смотрели на карту, читали последние сообщения, приказы. Останавливались на минутку, бросали беглый взгляд и, вздохнув, шли дальше. Сегодня у щита было более людно. Правда, никто надолго не останавливался, но все шли и шли, чтобы поглядеть на щит. Отходя, посмеивались, шутили. Заслонов медленно прошел мимо щита, понимая причину оживления. Под плакатом чьей-то старательной рукой было выведено огромными буквами: «Брехня!». Под портретом одно слово зачеркнуто и аккуратно написано: «Убийца». Тут же приклеены листовки. Знакомые до последней буквы, с подписью дяди Кости. Острые, как нож, слова:
«Братья железнодорожники!
Мстите немцам на каждом шагу! Вы хорошо знаете свое хозяйство: паровозы, пути, стрелки, связь. Разрушайте, уничтожайте, приводите в негодность! Выводите из строя! Взорванный паровоз — ваша победа над батальоном немцев. Эшелон танков под откосом равнозначен разгрому дивизии!
Гоните немца с дороги! Закройте ему доступ к Москве!
Перебейте ноги фашистскому зверю!
Смерть немецким оккупантам!»
А вот другая листовка. Яркокрасная бумага. Еще более яркие слова:
«Товарищи, братья, сестры!
От имени партии большевиков поздравляю вас с Великим Октябрьским праздником!»
И тут же лозунги:
«Не верьте фашистской лжи! Никогда не бывать сопливому фюреру в Москве! Били, бьем и будем бить фашистских разбойников! Вы свидетели тому, как горят немецкие эшелоны, как взрываются его артиллерийские склады, как дохнут от нашего хлеба непрошенные немецкие гости и их верные прислужники: старосты, бургомистры, полицаи. Мы никого из них не обидим, каждому воздадим по заслугам: фашисту — пулю, полицаю — виселицу. Помогайте бить фашистских душегубов! Помогайте Красной Армии! Тот, кто не участвует в борьбе с врагом, тот изменник Родины!
Смерть немецким оккупантам!»
Тут же знакомая подпись: «Командир партизанского отряда — батька Мирон».
Усмехнулся Заслонов: снова будет ломать голову Вейс, расшифровывая такой таинственный и неведомый чин, как батька. И услышал, как поблизости кто-то шепнул другому:
— Видал ты его, еще улыбается, негодяй!
И чей-то голос — чувствовалась в нем и печаль, и неприкрытая зависть — тихо ответил:
— Да, браток, бывают у людей орлы… А наш начальник — просто падаль. Продался со всеми потрохами немцу да еще, как видишь, радуется дуралей.
Даже плюнули оба с досады, пошли дальше.
Навстречу Заслонову попалась группа рабочих из депо, возвращавшаяся с работы. Вежливо поздоровались с начальником. Только Чмаруцька спрятался за спины товарищей, будто не заметил его, не поздоровался.
— Старый чудак, не может скрыть свою ненависть… Гневайся, Чмаруцька, гневайся, ты имеешь на это право, браток! — беззлобно подумал Заслонов.
11
В городке и в партизанском отряде люди готовились встретить великий праздник. Мирон Иванович разослал часть партизан по деревням, чтобы поговорили с людьми, напомнили им о торжественном дне, рассказали фронтовые новости. И хотя в этих новостях не было ничего веселого, людей все же согревало правдивое слово, оно рассеивало несусветную немецкую ложь. Даже старики пошли: и Силивон Лагуцька, и Артем Исакович, и старый лесник Остап Канапелька. Хотел пойти и Сымон. Но Мирон Иванович отговорил его:
— Ты, Сымон, побудь уж в отряде. Пошел слух, что прикончили тебя партизаны. Пусть его и примут за правду. А то немцы выместят злобу на тетке Ганне. А кому из нас это нужно? Ни тебе, ни нам, ни тем более нашему делу.
Павла Дубкова и еще нескольких хлопцев Мирон Иванович послал в город к железнодорожникам, чтобы вместе с ними встретить октябрьский праздник, а заодно и помочь связному Чичину в одном деликатном деле, которое задумала молодежная группа.
Вечером в отряде состоялось торжественное собрание. Как всегда в этот день, надеялись услышать из Москвы слово Сталина. Готовились к этому. Радиоприемник работал на полную силу. Около него сидело несколько человек с карандашами и бумагой в руках, чтобы не пропустить ни единого слова, все записать и разнести потом это слово по деревням и селам.
Когда знакомый голос известил, что начинается торжественное заседание Московского Совета депутатов трудящихся, вырвался общий вздох — радостный вздох облегчения, и от него заколыхались тусклые огоньки коптилок, освещавших землянку.
Значит, живет Москва! Значит, стоит, как неприступная крепость, отбивая многочисленные атаки озверевшего врага. Значит, с отчаяния, а не от хорошей жизни пускаются гитлеровцы на всякие авантюры и провокации, чтобы сбить с толку советских людей, запугать их, застращать, посеять сомнение в душу.
А когда известили, что выступает Сталин, и послышался далекий приглушенный рокот аплодисментов, с плеч присутствовавших словно спала огромная тяжесть.
И сразу стало так легко, так радостно на душе, что людей словно вихрь поднял, и они аплодировали тому, кто стоял где-то там, в непосредственной близости к фронту, в Москве, и готов был — вот только смолкнет нестихающая буря рукоплесканий — сказать свое первое слово.
— Значит, Сталин в Москве!
Сталин в Москве!
Значит, не сломлена наша сила, не сгинула наша правда. Где Сталин, там и сила. Где Сталин, там и народ. Где Сталин, там и будет победа.
До боли в руках хлопали в ладоши, громкое ура сотрясало стены землянки, вокруг метались причудливые тени, от горячего дыхания людей вот-вот захлебнутся слабые светлячки коптилок.
И вдруг стихло все, умолкло.
Сталин произнес свое первое слово:
— Товарищи!
На людей сразу повеяло таким задушевным, и родным, и близким, что казалось: люди сидят не в землянке, а, как прежде, в своих родных домах, или, как обычно в этот торжественный вечер, где-нибудь в клубе, школе, хате-читальне. Над селом опускается тихий ноябрьский вечер, золотя промерзшие насквозь стекла, — все раньше и раньше зажигаются лампы зимними вечерами. Бледные полосы света одна за другой ложатся на снежный наст улицы. Поскрипывают колодезные журавли и смолкают, уставившись в темную бездну неба, на котором уже искрится золотая россыпь звезд. Откуда-то доносятся звуки гармоники, звонкий девичий голос. И на душе светло, радостно, празднично.
И уже докладчик встает за столом, пахнущим еловыми лапками. Все стихают. Начинает:
— Товарищи!
Товарищи… Какое хорошее, красивое слово!.. И горе отдаляется от него, и печаль рассеивается…
А из радиоприемника доносятся суровые и спокойные слова:
— «Но истекший год является не только годом мирного строительства. Он является вместе с тем годом войны с немецкими захватчиками, вероломно напавшими на нашу миролюбивую страну».
У людей суровеют лица, сжимаются кулаки. В глазах у людей горит ненависть, великая, неугасимая ненависть.
И слушают, слушают, жадно ловя каждое слово. И такая тишина царит, что слышно, как скользит карандаш по бумаге, как тихо-тихо осыпаются песчинки с разогретого потолка над раскаленной докрасна печуркой.
А слова идут и идут, одно за другим ложатся в сердце, простые, мудрые, ясные, как правда. Слова призывные, обнадеживающие:
— «… уже выковались новые советские бойцы и командиры, лётчики, артиллеристы, миномётчики, танкисты, пехотинцы, моряки, которые завтра превратятся в грозу для немецкой армии».
Землянка вновь сотряслась от дружных аплодисментов. Кто-то выкрикивает из угла:
— Они еще узнают нашу силу. За все отплатим, за все!
И снова настороженная тишина. Сталин говорит о причинах временных неудач нашей армии, о замыслах гитлеровских разбойников, об их опустошенных душах.
