— Нол… — жалобно простонала она. — Я пришла извиниться. Прости меня! Я не хотела обидеть тебя или причинить боль… Пожалуйста!
— Уходи. Я устал, мне нужно отдохнуть, — глухо отозвался он, лежа на кровати и отвернувшись к стене. Рядом с ним, положив голову ему на бедро, лежал Спайк. Пес смотрел на Торес, навострив уши, но голову не поднял.
— Мне нужно поговорить с тобой… умоляю! — взмолилась она. — Наедине, пока Исса не пришел.
Тим промолчал, но развернулся на спину и посмотрел на нее.
Плотно прикрыв дверь, Торес прошла по комнате и присела в кресло, на краешек, напряженно выпрямившись, уткнувшись сжатыми кулаками в колени.
— Мне жаль, что все так вышло, — чуть слышно проговорила она.
Он помолчал.
— Где этот дневник? — также тихо спросил он.
— У… него.
— Там было что-то обо мне?
— Нет, — честно ответила Торес. — Только момент, когда на тебя напала в детстве собака. Ни слова о мужчинах… ни о тебе, ни о других. Но это понятно, ведь она писала этот дневник для него. И описывать свои отношения с другими мужчинами не входило в ее планы.
— А что тогда входило? Зачем она написала этот дневник?
— Ну… я не знаю. Наверное, чтобы рассказать ему все, что хотелось, но не удалось. Излить ему душу. Высказаться. Она думала, что умрет. Это было вроде как предсмертное послание… может быть, прощание. Мне жаль, Нол. Правда. Признаться, я была очень удивлена, узнав, что у нее есть ты. Там, в том дневнике, я увидела такую любовь, такую боль… Последние написанные слова были о том, что она не хочет умирать вот так, что хотела бы, чтобы он был рядом, что если бы держал ее за руку, ей бы не было так страшно, потому что до того, как они стали врагами, рядом с ним она не боялась никого и ничего. Меня очень впечатлили тогда эти строки. Даже после родов, прощаясь с Заком Райли, которого прислал Рэндэл, она, собираясь умирать, просила передать Джеку, что любит его, что прощает, за все. Знаешь ли ты о том, что после того, как он сдал ее полиции, они все-таки помирились и решили начать все сначала? Он был у нее в тюрьме три дня. Потом ей вынесли приговор, она, видимо, рассердилась на него, не хотела отвечать на его письма, а он все равно писал… Прислал меня в тюрьму приглядывать за ней, выяснить, что с ней происходит и почему она не отвечает. Я шпионила для него. И о ней заботилась. И… у меня сохранилось его последнее письмо, которое я должна была передать и не успела. В тот день у нее начались роды… а потом пришли вы… Это письмо так и осталось лежать у меня в форме, в кармане. Я не стала ей его отдавать, подумала, раз она теперь с тобой — зачем? Только лишний раз душу ей бередить, причинять боль. И выкинуть не решилась. Вдруг она даст понять, что есть смысл отдать ей это письмо. Так и прятала.
Тим резко подскочил, сев.
— Это письмо сейчас у тебя?
— Да.
— Дай его мне!
— Хорошо. Я отдам его тебе. Но взамен пообещай меня защитить. Исса очень разозлился. Сказал, что будет меня пытать, а потом убьет… если я не скажу тебе, что все выдумала. Я могла бы выполнить его требования… только, боюсь, это все равно меня уже не спасет. Он не простит.
— Он не поверил?
— Он и без меня все знал!
— Он знал? — поразился Тим. — Не может быть. Он бы мне сказал.
— Он решил, что правду тебе знать не обязательно. И меня послал в жопу с этой правдой. Вышел из себя, что я все тебе рассказала… Он мне этого не простит.
— Хорошо, разберемся. Письмо! — Тим нетерпеливо протянул большую ладонь.
— Ты мне обещаешь, что со мной ничего не случится? Я могу на тебя рассчитывать?
— Да.
Согласно кивнув, Торес привстала и вытащила из кармана халата немного помятый конверт.
— Ты сама читала? — Тим схватил письмо и торопливо вытащил из конверта сложенный вчетверо лист.
— М-м, да. Не удержалась, — она виновато пожала плечами.
Отойдя к окну, Тим опустил взгляд на письмо. Сердце его тяжело колотилось от ярости, и вместе с тем невыносимо саднило от тоски и боли. Он уже ощущал образовавшуюся там рану, из которой словно вытекала его жизнь, как вытекает жизнь вместе с кровью из настоящей раны на теле… И с каждой такой каплей мир вокруг него чернел и пустел, словно он медленно умирал, погружаясь во тьму.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
«Привет, любовь моя!
Когда же ты перестанешь меня мучить и ответишь, хотя бы раз? Когда же и как я упустил момент, когда ты стала такой жестокой, такой безжалостной? Никогда моя Кэрол такой не была. Неужели это я тебя такой сделал? Знаю, я. Ты была совсем другой, когда мы встретились — нежной, доброй девочкой, преданной. Такой я тебя полюбил, на такой женился. Такой была моя жена. Раньше. Что же я с тобой сделал? Нет, я знаю, ты и сейчас такая. Просто со мной не хочешь быть такой. И я понимаю, почему. Знаю, что причинил тебе много боли. Признаю. Но никогда не признаю то, что делал это намеренно. Нет. Исключение составляют лишь последние месяцы, когда вы с Риком вернулись «с того света». Тогда — да, я хотел причинить тебе боль, наказать, унизить. Я не мог совладать с собой, со своим гневом, обидой, болью. Ты заставила меня пройти через ад. Сначала устроив эту аварию, а потом, уже после вашего возвращения — своей изменой. На какой-то момент я действительно поверил, что ты меня разлюбила. У меня не хватило на этот раз сил. Просто не хватило. Они словно иссякли. Я сам не осознавал, как нужна мне твоя любовь. Она словно часть меня, моей жизни, ее свет, тепло — твоей любви не стало, и мой мир померк и заледенел, и снаружи, и внутри. Я растерялся так, как никогда в жизни. Испугался. Я не могу жить без твоей любви, милая. Это правда. Я однолюб, как все мужчины в моем роду. Вот так не повезло. Никогда не будет в моем сердце другой женщины. И никогда не было. Я пытался вырвать тебя из своего сердца. Первый раз после смерти Мэтта. Не смог. Потом после аварии. Бесполезно. Я хочу, чтобы ты снова поверила в мою любовь. Дай мне шанс, последний. Я докажу, что важнее тебя и Рика ничего нет в моей жизни. Что моя жизнь — это вы.
Ты знаешь меня, знаешь, какой я. Разве умею я прощать? Способен ли на это? Нет, скажешь ты. И будешь права. Но я сделал это. Впервые в жизни. Я смог. Почему, как ты думаешь? Почему я наступил себе на горло, на все свои обиды и боль, и пришел к тебе тогда в тюрьму просить начать все сначала, забыть, простить друг друга? Ведь ты даже не поверила мне тогда, не смогла поверить, потому что знала, что никогда бы я так не сделал. Но я сделал. Что заставило меня? Почему? Задавалась ли ты этим вопросом? Думаю, что нет, потому что не поверила мне. Но это правда. Я говорил тогда, буду говорить сейчас и всегда. Я простил тебя. Я готов и хочу все забыть, перечеркнуть и начать сначала. Потому что люблю тебя. Ты мне нужна. Ты и Патрик. Вы — моя семья. Вы — моя жизнь. Чтобы ты ни думала, я всегда дорожил нашей семьей и шел на все, чтобы сохранить. Потому и наломал столько дров, невольно разрушив все вокруг нас в попытках удержать тебя. Прости меня. За Мэтта. За твою маму. За Даяну. За Куртни. Даже за Рэя прости. Забудь то, что я говорил о твоей жизни в Фарго, о тебе, о моей женитьбе. Я никогда так не думал. Просто хотел тебе отомстить за свое унижение. Ты и Рик — лучшее, что было и есть в моей жизни. И, надеюсь, будет.
Как же хорошо мне было тогда на свидании в тюрьме, я был так счастлив эти три дня, как в ту ночь, когда ты впервые стала моей, после стольких месяцев бесконечных терзаний и мук нашей разлуки. Ведь уже тогда я был измучен любовью к тебе, болью и тоской. И вдруг ты вернулась в мою жизнь, ко мне. Это были самые острые и сильные ощущения счастья, испытанные мною за всю жизнь, и до этого, и после. Ликование, восторг… такие, что аж дух захватывало. Я был счастлив, когда мы поженились, когда родился Патрик, все годы, прожитые вместе. Но почему-то именно те моменты так и остались самыми яркими и ослепительными. Наверное, так у всех бывает. Самая сильная вспышка счастья, которое слепит и обжигает так, что оставляет след на всю жизнь и становится неповторимым по своей силе и остроте.
