погребения.
«Знаешь что, – обратился ко мне Илларион Иванович, – поезжай на похороны, ты его близкий друг, а на обратном пути привезешь заодно для батальона деньги». Дело был решено в пять минут, и я катил обратно в Екатеринодар.
Новая потеря дорогого человека, прекрасного офицера и джентльмена в полном смысле слова, тяжелым камнем давила мое сердце, и с невыразимо тяжелым чувством я переступал порог квартиры Мишиной вдовы. Но ее не оказалось дома, она только что уехала на кладбище откапывать еще накануне похороненного Мишу, так как предъявленный ей в мертвецкой штабс-капитан Пивоваров оказался вовсе не Мишей, а умершим в один день с ним солдатом-армянином.
Узнав об этом, я помчался на кладбище и застал такую картину: из разрытой могилы вынут был дощатый гроб; когда была снята крышка, то глазам присутствующих представился совершенно голый мертвец с запиской на груди: «Перебежчик Кеворк Саркисов». Этот перебежчик был не кто иной, как Миша. Он лежал немного на боку и как будто ежился от холода… В могиле было сыро, шел мокрый снег. Картина была столь потрясающая, что я буквально не мог прийти в себя много дней… Я ощущал весь ужас могильного холода и злой иронии судьбы.
Наклонившись к Мише, я поцеловал его в ледяной лоб. Так кончил свою жизнь этот доблестный офицер.
Оказалось, что, когда мадам Пивоварова пришла за телом мужа, врачи объявили ей, что необходимо сделать вскрытие, что ей, как врачу, должно быть понятно, что для науки это необходимо и пр. Условились, что назавтра в полдень его похоронят с отданием воинских почестей. На другой день, то есть в день моего приезда, в 12 часов мадам Пивоварова пришла как было условлено. На дворе ждали почетный караул и музыка… и вдруг – одетым в эриванский мундир Миши – оказался чужой. Только после тщательных расспросов и справок удалось установить, что батюшка хоронил по описываемым признакам покойника вчера. Отправились на кладбище, разрыли могилу, и уже свидетелем остального я был сам лично.
В Екатеринодаре я задержался на целую неделю, так как подошло Рождество, а денег получить сразу не удалось. Поместился я вместе с Пильбергом в доме N. Однажды парадную дверь мне открыл сам Густав.: «Знаешь, кого я тебе покажу, пойдем, увидишь», – причем слово «увидишь» он произнес как-то особенно загадочно с каким-то присвистыванием.
Зная все его манеры, я приготовился к сюрпризу, и действительно, не успел я переступить порог нашей комнаты, как попал в объятия Толи Побоевского, только что вернувшегося из Франции после пребывания на Салоникском фронте, куда он уехал в начале революции. Беспрерывной волной полились рассказы то печальные, то радостные; под влиянием последних зарождались светлые надежды на лучшее будущее.
Решено было что 2 января мы вместе выедем в наш Сводно-гренадерский батальон, так как Толя ехал сюда именно с этой целью. Он не заехал даже домой повидать своих родных, которых не видел столько лет.
Встречали Новый год все у тех же дорогих N., которые приняли и Толю под свое покровительство. Было очень весело, ибо твердо верилось в скорое воскресение нашей дорогой Родины. Предстоящие испытания нас не страшили, и мы смело шли им навстречу.
2 января мы выехали в Ставрополь, причем ехали в вагоне 4-го класса, буквально сидя друг у друга на коленях; помню, Толя заснул в необыкновенно комичной позе, склонив голову на спину своего соседа-казака, в то время как тот спал, положив свою голову на колени Толи.
В Ставрополе мы получили приказание ждать особых распоряжений относительно нас и пока ничего не делали. В это время мы узнаем, что в госпитале лежит наш офицер поручик Снарский в очень тяжелом положении. Мы тотчас же отправились к нему и сначала было взяли его к себе, но ему сделалось хуже, пришлось вновь водворить его в госпиталь.
Здесь же, в Ставрополе, оказался и капитан Б., который вел какой-то странный образ жизни, почему-то уехал с позиции, жил в гостинице и на все вопросы отвечал сбивчиво и туманно.
Здесь же встретили мы и нашего артиллериста Беляева, с которым, по его любимому выражению, «посидели – поговорили».
Наконец и мы получили приказание догнать батальон, двигающийся на станцию Минеральные Воды. В этот же день пришло известие о гибели моего товарища по выпуску – туркестанского стрелка капитана Земляницына, убитого у деревни Северной. Все знавшие его страшно сожалели об этой тяжелой утрате, а я тем больше, что не видел его с момента производства, много слышал о нем еще в Германскую войну, как о выдающемся офицере, и жаждал его увидеть. Но этому помешала все та же смерть.
В батальон нас отправлялось четверо: я, капитан Б., Побоевский и еще один прапорщик. Двигались мы медленно.
В это время части Добровольческой армии шли на освобождение Терской области от большевиков. Бои шли с неизменным темпом.
Когда мы прибыли на станцию Минеральные Воды, то узнали, что батальон наш ушел в Георгиевск; нам предстояло пересаживаться в товарные вагоны. Поезда не было. Наконец нам объявили, что где-то на 8-м пути стоит состав, готовый к отправлению. Отыскали этот состав – влезли. Напротив нашего состава стоял громадный состав, отбитый у большевиков. Мы обратили внимание, что казаки, ехавшие с нами, шныряют по вагонам; мы заинтересовались и решили посмотреть, что там происходит. Увидели мы следующее: в каждом вагоне, груженном всякого рода амуницией, сбруей, домашней мебелью и просто рухлядью, царил невообразимый хаос – все было перевернуто, исковеркано и забрызгано кровью. Из-под хлама торчали руки и ноги расстрелянных большевиков, причем в каждом вагоне насчитывалось до десятка трупов; между ними-то и рыскали казаки, снимали сапоги и все казавшееся нужным – и носили. Делалось это без всякой брезгливости, деловито и серьезно. Подавленные этой картиной, мы только переглянулись и пошли к себе.
На станции мы слезли и пошли пешком в станицу Екатериноградскую, где расположился наш батальон. В штабе полка мы получили назначение: капитан Б. должен был формировать 5-ю роту из взятых пленных красноармейцев, я назначался к нему помощником командира роты, а Толя Побоевский – фельдфебелем.
Получив назначение, мы пошли повидать своих. День был морозный, невылазная грязь станицы была скована, а потому идти было легко. На окраине, около громадного оврага, шли занятия с ротами.
Увидев нас, несколько офицеров тотчас отделились и подошли к нам. Здесь я впервые увидел поручика Бориса Силаева[626], младшего Белинского, штабс-капитана Засыпкина, поручика Линькова[627] и других офицеров 4-й роты.
Тут же на краю оврага лежали трупы расстрелянных большевиков. Никто и
