не думал обращать на это внимание – нервы не реагировали. В этот же день после обеда были выстроены люди новой 5-й роты. Картина представилась невиданная. Если из 50 человек, назначенных в роту, хоть двое имели сносный вид, то и слава богу; остальные были в каких-то рубищах, большинство было босиком, с ногами, завернутыми в тряпки; все поголовно дрожали от холода, а многие носили явные следы заболевания сыпным тифом. Это были только что взятые в плен красноармейцы, до белья раздетые победителями. Таков был обычай.
«Послушай! Куда мы с ними пойдем? – спрашивал Толя. – Разве они могут воевать?»
И действительно, через два дня нас погрузили в вагоны для следования в Моздок. Уже по дороге 15 человек окончательно слегли. Сыпной тиф неудержимо свирепствовал, больные валялись на полу по всем станциям, заражая еще здоровых. Спастись от насекомых не представлялось возможным.
На станции Моздок нам представилось вновь редкое по своему ужасу зрелище. На путях стояло два громадных состава, один совершенно сгоревший, но сгоревший вместе с людьми, в нем находившимися. В вагонах стояли железные кровати, на которых лежало по одному или по два обуглившихся трупа. Черепа скалили зубы, как бы смеясь. В другом поезде я зашел только в один вагон 3-го класса, на котором красовалась красная надпись: «Коммунист № 1». Этот вагон был битком набит сыпнотифозными, из которых больше половины были мертвы и валялись голыми на полу… Картины в стиле гражданской войны, ожидающие своего художника.
Из Моздока мы двинулись на станицу Вознесенскую, где нам предстояло усмирить непокорных ингушей, но, простояв два дня в первой за Моздоком станице, мы получили приказание вернуться обратно в Моздок.
Приказание было крайне своевременно, так как Толя почувствовал себя скверно, и я понял, что он заболел сыпняком. Идти он уже не мог, я уложил его на подводу, а сам с вольноопределяющимся М.С., сыном нашего же эриванца, проконвоировал Толю до больницы, куда и сдал его немедленно. В этот же день вечером у меня началась страшная головная боль и поднялась температура; я переборол себя и отправился на собрание господ офицеров батальона, назначенное в этот день. Что решалось на этом собрании, я совершенно не помню; когда я обратился к находившемуся там доктору с просьбой осмотреть меня, он мне прямо сказал: «Чего вас осматривать, вам нужно ложиться в постель – у вас сыпняк».
Здесь же он написал мне препроводительную бумагу, и я отправился в ту же больницу, куда накануне сдал Толю. Положили меня сначала отдельно, а на другой день перекатили мою кровать в соседнюю палату и поставили рядом с Толиной. Толя был без сознания. Я почувствовал как бы облегчение – все же рядом со своим, а в голову навязчиво лезла мысль – выкрутимся ли мы на этот раз? Неужели суждено так бесславно умереть? Дальше шел период забытья… Временами, когда я приходил в себя, я просил согреть мне ноги и справлялся, живой ли Толя. Мне ставили бутылки, говорили, что Толя жив, и я опять впадал в забытье.
Толя боролся с тифом с большим трудом, ему постоянно вспрыскивали камфору. У меня организм был значительно сильнее, и я обходился своими средствами.
Прошло недели две – было 15 февраля. Толя впервые со мной заговорил, кризис миновал. Мы были страшно счастливы, что такая опасность нас миновала. Теперь мы могли наблюдать, куда мы попали и в каких условиях мы находились.
Наша больница была как раз в центре города против церкви, она была очень мала и вмещала всего 15—20 кроватей. Лежали в ней только офицеры. Оборудование больницы оставляло желать многого, а питание было из рук вон плохо. Мы буквально голодали. На всех больных была одна сестра и один санитар, доктора же почему-то менялись чуть ли не через день. Все выносила на своих плечах героиня сестра, не знавшая абсолютно отдыха. К глубокому сожалению, ни имени, ни фамилии, ни облика ее я не помню, в то время перед глазами стояла какая-то сетка, в ушах шумело, все казалось в тумане.
Мы неудержимо стремились как можно скорей уйти отсюда, уйти из этой душной обстановки – стона и безумного бреда. Нужно было дождаться какого-то дня, не то пятницы, не то вторника, и идти на комиссию. Еще накануне мы сделали репетицию вставания, но не совсем удачно, и я побаивался, что и назавтра ничего не выйдет и нам придется ждать еще целую неделю. Страх этот придал нам силы, и мы к назначенному времени встали, оделись и, поддерживая друг друга, отправились на комиссию, которая заседала за три или четыре квартала – тоже в госпитале. С нами же отправился на комиссию и наш сосед – ротмистр граф Стенбок, одновременно с нами воскресший из мертвых.
Госпиталь, в который мы явились, был битком набит тифозными, которые, за неимением кроватей, лежали на сенниках без простынь прямо на полу. Впечатление получалось безотрадное.
Комиссия, к счастью, нас не задерживала – тиф кладет серьезные отпечатки не только на лице, но и на всем силуэте, посему каждому из нас троих без долгих размышлений дали отпуск на два месяца. Но отпуск отпуском, а где же и на какие средства поправлять свое здоровье? В кармане у меня и у Толи оказалось всего пять рублей Ставропольской городской управы, которые не имели ценности в Моздоке, но нам повезло, за них мы получили пять бубликов.
Видя наше затруднительное положение, граф Стенбок пришел нам на помощь и дал взаймы пятьдесят рублей какими-то более употребительными деньгами.
Все мы решили ехать в Екатеринодар. Граф Стенбок имел там знакомых, а мы решили ехать к своим дорогим N. За время нашей болезни станцию Моздок привели в относительный порядок, но буфет работал слабо и, когда-то изобиловавший всякой снедью, теперь не имел в достаточном количестве даже хлеба. Поезда на Минеральные Воды пришлось ждать до 2 часов ночи, где вагоны не имели никаких печей. С большим трудом удалось выпросить у коменданта станции одну теплушку, в которой, кроме печки, абсолютно ничего не было. Дров не было, и негде было достать, все наши поиски в этом направлении не увенчались серьезными результатами. К нам попросились в вагон еще два офицера, точно в таком же состоянии, как и мы, только перенесшие тиф, – мы их приняли. Посадка в вагон теперь сильно усложнилась и была делом общим, никто из нас не мог самостоятельно взобраться на такую высоту, какой являлся для нас товарный вагон, не имевший ступенек, и потому все подталкивали снизу
