— Я умираю от жажды, — сказал он хрипло. — Пойдемте в буфет, выпьем чего-нибудь.
Стараясь уйти незамеченным, Прада стал пробираться вдоль стен, позади толпы, к дверям в конце галереи, ведущим в античную залу.
Пьер последовал за ним, но людской поток разъединил их, и священник очутился возле двух влюбленных пар, которые продолжали дружески беседовать. Узнав аббата, Челия подозвала его приветливым кивком. Восторженно глядя на Бенедетту, она пылко восхищалась ее красотой, молитвенно сложив беленькие, лилейные ручки, точно перед статуей мадонны.
— Ах, господин аббат! — воскликнула Челия. — Доставьте мне удовольствие, скажите ей, что она прекраснее всех на свете, прекраснее, чем солнце, луна и звезды!.. Знаешь, дорогая, я вся трепещу, глядя на тебя, ты хороша, как само счастье, хороша, как сама любовь!
Бенедетта рассмеялась в ответ, развеселились и оба кавалера.
— Милая, ты так же красива, как я… Мы потому и хороши, что счастливы.
— Да, счастливы… — тихо повторила Челия. — Помнишь, ты сказала как-то вечером, что папу и короля никогда не удастся сочетать? А вот мы с Аттилио их сочетали, и мы так счастливы!
— Ну, а мы с Дарио, напротив, скорее их поссорили! — весело возразила Бенедетта. — Впрочем, как ты сказала мне в тот вечер, достаточно любить друг друга, чтобы спасти мир!
Пьеру удалось наконец проложить себе дорогу в античную залу, где помещался буфет, и он подошел к графу Прада; тот стоял неподвижно, точно пригвожденный к месту, не в силах оторвать глаз от жестокого зрелища, от которого хотел бежать. Что-то заставило его обернуться и смотреть, смотреть туда. С истерзанным сердцем он наблюдал, как в галерее снова начались танцы, как духовые инструменты оглушительно заиграли мелодию первой фигуры кадрили. Бенедетта с Дарио и Челия с Аттилио выступали визави. Две юные, счастливые пары, танцующие в ярко освещенной зале, среди роскоши и благоуханий, были так прелестны и обворожительны, что король и королева подошли полюбоваться ими. Танцорам восторженно кричали «браво!», они растрогали и покорили все сердца.
— Я умираю от жажды, пойдемте же выпьем чего-нибудь! — повторил Прада, оторвавшись наконец от мучительного зрелища.
Спросив стакан холодного лимонада, он жадно проглотил его залпом, точно больной, изнывающий от лихорадки.
Античная зала представляла собой обширную, отделанную под мрамор комнату с мозаичным полом и расположенной вдоль стен знаменитой коллекцией древних ваз, барельефов и скульптур. Преобладали мраморные статуи, но немало было и бронзовых, среди прочих — несравненная статуя умирающего гладиатора. Но главным украшением была прославленная Венера, под стать Венере Капитолийской, только еще более изящная и стройная, с грациозно вытянутой левой рукой, полная истомы и сладострастия. В тот вечер на нее был направлен ослепительный луч электрического рефлектора, и мраморная статуя в своей божественной наготе казалась живой и бессмертной.
В глубине залы, у стены, помещался буфет, и на длинном столе, покрытом вышитой скатертью, были расставлены вазы с фруктами, блюда с пирожными и холодными закусками. Среди бутылок шампанского, сосудов с горячим пуншем и ледяным шербетом, стаканов, чайных и бульонных чашек, среди хрусталя, фарфора и сверкающего серебра возвышались роскошные букеты цветов. Удачным новшеством были расставленные в зале ряды маленьких столиков, за которыми гости, вместо того чтобы закусывать стоя, могли расположиться с удобством, как в кафе.
За одним из столиков Пьер увидел Нарцисса с молодой дамой; узнав Лизбету, Прада подошел к ним.
— Видите, в какой я приятной компании, — галантно сказал посольский атташе. — Потеряв вас, я не нашел ничего лучшего, как предложить руку очаровательной даме и проводить ее сюда.
— Прекрасная мысль, — поддержала Лизбета с обворожительной улыбкой, — тем более что мне очень хотелось пить.
Они заказали кофе с мороженым и медленно пили, помешивая золочеными ложечками.
— Я тоже умираю от жажды, — заявил граф, — никак не могу ее утолить… Вы позволите к вам присоединиться, не правда ли, сударь? Может быть, кофе немного охладит меня… Ах, моя дорогая, позвольте вам представить господина аббата Фромана, одного из ученейших французских священников.
Все четверо долго сидели за столиком, беседуя и с любопытством наблюдая за вереницей гостей, проходивших мимо. Но Прада, обычно такой внимательный к своей подруге, все еще казался рассеянным; порою он забывал о ней, терзаясь сердечной мукой, и против воли обращал взгляд к соседней галерее, откуда доносились звуки оркестра.
— Что с вами, друг мой? — заботливо спросила Лизбета, заметив, как он бледен и расстроен. — Вам нездоровится?
Ничего не ответив, Прада вдруг воскликнул:
— Смотрите, смотрите, вот подлинно счастливая пара, вот где любовь и счастье!
И он указал на маркизу Монтефьори, мать Дарио, и на ее второго мужа, Жюля Лапорта, бывшего сержанта швейцарской гвардии, который был моложе ее на пятнадцать лет; она высмотрела его на Корсо своими все еще прекрасными, пламенными глазами и, чтобы крепче завладеть им, сделала маркизом Монтефьори. На всех балах и вечерах, вопреки обычаю, она не отпускала мужа ни на шаг и всюду появлялась с ним под руку, гордясь своим красивым кавалером. Стоя у буфета, оба пили шампанское и закусывали сандвичами; маркиза, несмотря на свои пятьдесят с лишним лет и располневшую фигуру, была еще ослепительно хороша, а ее статный, самодовольный супруг с пышными усами и грубоватыми манерами, походивший на удачливого авантюриста, имел большой успех у дам.
— А знаете, ведь она его вызволила из прескверной истории, — продолжал граф вполголоса. — Ну да, он наживался как посредник, поставляя священные реликвии в бельгийские и французские монастыри, и был причастен к делу с фальшивыми мощами: здешние евреи мастерили якобы древние ковчежцы с кусочками бараньих костей, снабженные печатями и засвидетельствованные подписями высших церковных сановников. Дело замяли, так как в нем были замешаны еще и три прелата… Экий счастливец! Глядите, она прямо пожирает его глазами! А вид-то у него величественный, смотрите, как галантно он держит тарелку с цыпленком, угощая свою супругу!
Мрачно, с желчной насмешкой, граф начал пересказывать римские любовные истории. Женщины здесь невежественны, упрямы, ревнивы. Когда нм удается подцепить мужчину, они стараются пришить его к юбке на всю жизнь, считают его своей собственностью, не отпускают от себя ни на шаг. Он перечислял длительные, бесконечно тянущиеся романы, вроде многолетней связи донны Серафины и Морано, обратившейся в настоящий брачный союз; он высмеивал скучное постоянство, тяжкий гнет верности, будничные поцелуи, мещанские пошлые связи, которые удавалось порвать только со скандалами и бурными сценами.
— Да что с вами, что с вами такое, милый друг? — смеясь, воскликнула Лизбета. — Все, что вы осуждаете, напротив, очень хорошо! Если любишь, надо любить друг друга всю жизнь.
Хрупкая, беленькая, с вьющимися светлыми волосами и обнаженными плечами, Лизбета была очаровательна. Нарцисс, томно полузакрыв глаза, осыпал ее комплиментами, сравнивая с картиной Боттичелли, которую он видел во Флоренции. Ночь надвигалась. Пьер снова погрузился в свои тревожные думы, как вдруг услышал от проходившей мимо дамы, что в галерее уже танцуют котильон. Действительно, вдали загремела медь оркестра, и Пьер вспомнил, что монсеньер Нани назначил ему свидание в зеркальной гостиной.
— Вы уходите? — с живостью спросил Прада, видя, что аббат раскланивается с Лизбетой.
— Нет-нет! Еще задержусь.
— Отлично, не уходите без меня. Мне хочется пройтись пешком, я провожу вас до дому… Зайдите за мной сюда, хорошо?
Миновав два салона, желтый и голубой, Пьер добрался наконец до зеркальной гостиной. Это действительно был чудесный уголок — изящная ротонда с круглым куполом, в стиле рококо, с мерцающими зеркалами в великолепных золоченых рамах. Даже потолок был отделан наклонными гранями зеркал, так что отражения со всех сторон повторялись, преломлялись, множились до бесконечности. По счастью, электричество здесь не горело, и гостиную освещали лишь два канделябра с розовыми свечами. Простенки и мебель были обиты голубым шелком нежного оттенка. При входе вас охватывало чувство неизъяснимой отрады, словно во дворце подводного царства, на дне прозрачного озера, в котором до самой глубины отражаются бесчисленные созвездия.
Пьер сразу же заметил монсеньера Нани, мирно сидевшего на низеньком диване; как тот и предвидел, они оказались совершенно одни, ибо вся публика устремилась в галерею полюбоваться на котильон. Здесь царила тишина, лишь вдалеке замирали звуки флейт в оркестре.
Аббат извинился за опоздание.
