Когда арест Ржевского последовал, то я поручил Глобачеву ограничиться представлением мне лишь краткого представления градоначальника о высылке с тем, что дознание он потом пришлет дополнительно, и в тот же день назначил особое совещание; по заслушании дела, представил журнал совещания на утверждение Алексея Николаевича Хвостова, который его и утвердил. В этот же период времени, пока Ржевский был на свободе, хотя и под наблюдением, я переговорил с Комиссаровым и выяснил ему необходимость нам отмежеваться от Хвостова, но так, чтобы, не выдавая А. Н. Хвостова по тем соображениям, о которых я показал раньше, тем более, что я видел неизбежность скорого ухода его со службы, заставить Распутина некоторое время до ареста Ржевского просидеть дома, во избежание ответственности за недостаточность охраны Распутина, в случае каких-либо непредвиденных нами в данное время возможностей. В виду этого, сообщив А. Н. Хвостову, что для осуществления задуманного им плана ликвидации Распутина необходимо приступить к отводу Комиссарова от Распутина, я поручил Комиссарову заявить Распутину, что вследствие его частых тайных, без предупреждения филеров, отлучек и кутежей на стороне, несмотря на его, Комиссарова, уговоры, он отказывается вести с ним какие-либо сношения и охранять его, во избежание неприятностей для себя, в случае если что-нибудь, при таких условиях, случится с ним, Распутиным, и потому отходит от него. При этом я рекомендовал Комиссарову заявить Распутину, что он, Комиссаров, смотрит на свои отношения к Распутину не как на официальные, а как на дружеские, желая ему исключительно добра.
Давши такое указание Комиссарову, я, зная Распутина, был уверен, что Распутин насторожится, будет сидеть дома некоторое время, а затем будет стараться наладить, при моем посредстве, старые отношения с Комиссаровым и потребует возвращения к нему Комиссарова, так как и он, и семья, как я уже пояснил, привязались к Комиссарову, и что последний снова приблизится к нему после того, когда опасность со стороны Ржевского минует. Но дальнейшие события совершенно изменили мое решение. Комиссаров или увлекся ролью обиженного Распутиным человека, или рад был случаю развязаться с ним и излить все чувства своего негодования Распутину за все время четырехмесячных сношений с ним, но, во всяком случае, он вышел из рамок данного ему мною поручения и так кричал и ругал Распутина, что последний и вся семья не только перепугались, но насторожились в отношении всех нас, передали об этом происшествии по телефону А. А. Вырубовой, высказав свое недоверие к нам и предположение, что это сделано, видимо, с какой-либо предвзятой против Распутина целью, о чем мне и сообщил Мануйлов, приехав ко мне от Распутина. Но так как я не хотел выдавать А. Н. Хвостова, то тут же по телефону переговорил с Распутиным, извинился за Комиссарова, про которого Распутин сказал, что «уж больно шибко ругал он меня, прямо страсть, как шибко», сказал ему, что Комиссаров погорячился, но что нужно было предостеречь его, Распутина, и попросил его эти дни никуда не выходить и к себе пускать только самых близких лиц, обещая ему при свидании рассказать о причинах. Когда же Распутин передал мне, что Комиссаров увел от него и своих филеров, то я успокоил его обещанием их немедленно же вернуть к нему, заявив ему, что это не входило в мои планы. Выразив по этому поводу свое неудовольствие Комиссарову, я приказал немедленно вернуть филеров на квартиру Распутина с тем, чтобы они объяснили каким-нибудь благовидным предлогом свое отсутствие.
Затем, на другой день я узнал от прибывшего ко мне Глобачева, что А. Н. Хвостов вызывал его ночью к себе через ротм. Каменева, затем производящего дознание о Ржевском офицера, а потом и чинов полиции, присутствовавших при обыске в квартире Ржевского, подробно и нервно всех расспрашивал о том, как производился обыск, и потом сделал Глобачеву выговор за неумение им инструктировать своих подчиненных, указав на то, что офицер, производивший обыск у Ржевского, взял, приобщил к делу и ознакомился с письмом Ржевского, лично адресованным в собственные руки его, А. Н. Хвостова, вместо того, чтобы, не вскрывая этого письма и не занося его в протокол обыска, непосредственно или через Глобачева представить ему вне официального порядка, если почему-либо он находит невозможным оставить его в руках жены Ржевского. На вопрос мой, какого содержания было это письмо, ген. Глобачев, насколько помню, доложил мне, что в нем Ржевский просит А. Н. Хвостова спасти его, так как он иначе погибнет тем более, что его поездка заграницу была им предпринята по настоянию его, А. Н. Хвостова. Тогда я поехал к А. Н. Хвостову и застал Яблонского и Каменева в большом волнении. Войдя в кабинет к А. Н. Хвостову, я спросил его, почему он в настоящее время встревожен арестом Ржевского; на это А. Н. Хвостов в нервном состоянии начал выражать мне свое неудовольствие на Глобачева по поводу зарегистрированного письма Ржевского на его имя, видя в этом неумение жандармского офицера ориентироваться в даваемом ему поручении. Тогда я указал Хвостову, что в данном случае жандармский офицер иначе и поступить не мог, совершая, в присутствии понятых и полиции, официальный следственный акт. К этому я добавил, что если бы он, А. Н. Хвостов, не делал никаких секретов от меня по делу Ржевского, когда я о нем три раза докладывал, ничего подобного не было бы, так как можно было бы совершенно иначе уладить это дело, и что я и теперь не вижу особенных причин для беспокойства его, А. Н. Хвостова, так как о Ржевском произведена лишь охранная переписка, зависящая всецело от его усмотрения. На это А. Н. Хвостов мне тогда ответил, что дело Ржевского получило неожиданный для него оборот, так как Ржевский обманул его доверие, и, одновременно с письмом к нему, написал письмо к Распутину, в котором, прося его заступничества, возводил на А. Н. Хвостова какие-то обвинения. Тогда я указал А. Н. Хвостову, что и в данных условиях он должен не сердиться на меня, а только поблагодарить меня за арест Ржевского и за постановление о его высылке, так как если он покажет А. А. Вырубовой или, если понадобится, государю составленный доклад особому совещанию и им утвержденный журнал совещания с изложением вины Ржевского, то этого будет достаточно, чтобы парализовать значение письма Ржевского и подорвать всякое доверие к словам Ржевского.
Тут же я заявил А. Н. Хвостову, что гораздо лучше будет для всех нас, а для него в особенности, совершенно отойти от Распутина и той атмосферы, которой нам пришлось дышать все это время, и вместо всяких замыслов об убийстве Распутина, представить государю записку о поведении Распутина в форме выписок из филерного дневника за подписью Глобачева и Комиссарова и откровенно раскрыть глаза его величеству на личность Распутина. К этому я добавил, что если это может не привести к положительным результатам, судя по бывшим уже примерам и только, быть может, на время возбудит гнев его величества на Распутина, то мы зато исполним свой долг, уйдя — я в сенат, он, по обыкновению, в государственный совет, а Комиссарова можно будет назначить начальником московского I кл. губ. жанд. управления, где после ревизии Виссарионова, уже освободилась вакансия.
А. Н. Хвостов согласился на составление этой записки, и так как его доклад государю должен был состояться на следующий день, то он поручил мне спешно заняться изготовлением ее. В виду этого я вызвал к себе Глобачева и Комиссарова, рассказал им о цели и назначении этой записки и, сознавая все трудности выборки из филерных дневников необходимых сведений, убедительно попросил их привлечь к выборкам побольше народу, проработать, если нужно, целую ночь, но на утро представить мне выписку в 3-х экземплярах — для А. Н. Хвостова к докладу и лично ему для материалов о Распутине и один экземпляр мне. Затем вечером я справился у Глобачева и Комиссарова, в каком состоянии их работа, и они заверили меня, что к утру записку они оба мне доставят. Действительно, утром Глобачев, проведший без сна ночь, и Комиссаров явились ко мне на квартиру, привезли записку, я ее прочел, одобрил, попросил Глобачева расписаться на всех экземплярах, а Комиссарова снабдить эту записку еще собственноручным докладом в сжатой форме о его личных впечатлениях, вынесенных им из посещения квартиры Распутина и общения с Распутиным, и мы все втроем отправились к А. Н. Хвостову, предполагая, что если А. Н. Хвостов, по ознакомлении с этой запискою, признает нужным ее еще чем-либо дополнить, то сделать это тут же, чтобы не задерживать его. Когда я представил эту записку А. Н. Хвостову, то он, прочитав ее, сказал мне, что она вполне его удовлетворяет. Положив ее в двух данных ему мною экземплярах в свой докладной портфель, Хвостов поблагодарил Глобачева и Комиссарова и, выйдя, вместе со мной отправился на вокзал, причем дорогою я еще раз постарался укрепить его в мужестве представить эту записку государю. Затем, попросив дежурного жандармского на вокзале офицера доложить мне о времени выезда А. Н. Хвостова из Царского Села при обратном его возвращении, я отправился с Комиссаровым на Морскую, находясь в нервном состоянии в ожидании результатов доклада. Когда же я получил сведения от полк. Трибаудино о выезде из Царского Села А. Н. Хвостова, то отправился к нему на квартиру и, здесь, встретив его, вошел вместе с ним в кабинет и спросил его, представил ли он эту записку государю и какое впечатление произвел на его величество его доклад о Распутине. А. Н. Хвостов, извинившись тем, что ему надо торопиться, чтобы успеть переодеться, позавтракать и не запоздать на заседание совета министров, все-таки мне сказал, что он испросил разрешение у государя быть вполне откровенным по поводу Распутина, доложил его величеству, несмотря на проявленную им во время доклада нервность, во всех подробностях образ поведения Распутина, являющегося причиною антидинастического движения в стране, и высказал в конце доклада свое заключение о том, что если не последует удаления Распутина, то он, А. Н. Хвостов, не отвечает за умиротворение общественного мнения и настроения Государственной Думы. При этом А. Н. Хвостов мне передал, что государь в начале его доклада нервно крутил в своих руках карандаши, лежавшие у него на столе, а затем встал, подошел к окну, начал барабанить по стеклу и, наконец, когда, он, Хвостов, окончил свой доклад о Распутине, государь взял от него представленную им, А. Н. Хвостовым, его величеству записку о Распутине и вышел из кабинета в покои государыни, и он, Хвостов, слышал отзвуки повышенного тона разговоров государя с императрицей; затем государь, вернувшись обратно, оставив у себя на столе эту сводку сведений о Распутине, сухо распрощался с ним. Передав мне об этом, А. Н. Хвостов заторопился, попрощался со мною и вышел из кабинета к себе для переодевания. Тогда я попросил дежурившего в тот день В. В. Граве, не указывая ему, для какой цели, посмотреть в портфеле, в числе докладных бумаг, с которыми ездил А. Н. Хвостов к государю, имеется ли выпись о Распутине и в двух или в одном экземпляре. В. В. Граве, посмотрев, сообщил мне, что выпись привезена обратно в двух экземплярах и без всяких пометок. Из этого я понял, что А. Н. Хвостов ничего не докладывал государю о поведении Распутина, всю фабулу рассказа своего о настроении государя во время его доклада о Распутине построил на известных ему и мне отличительных чертах нервных привычек государя во время докладов на темы, его величеству не нравящиеся, и что в данном случае А. Н. Хвостов продолжает попрежнему вести со мною какую-то свою игру.
